Стерегущие золото грифы - Анастасия Перкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кто-то помог Темиру усадить раненую на его коня. Темир вскочил в седло следом, дернул поводья, и животное тронулось с места. Пришли в движение и остальные всадники. Умница-конь, оставшийся без седока, шел сам, не понукаемый никем.
Голова Дочки Шаманки запрокинулась. Она разглядывала Темира, и он не был уверен, что она узнает его. Темир улыбнулся печально, отвечая на ее помутневший взгляд.
– Темир, – шепнула она, разрешая его сомнения.
– Тише, не разговаривай.
При первой же возможности они сделали привал. Дочке Шаманки помогли спуститься с лошади. Она вскрикнула, едва наступив на правую ногу, и Темир взял ее на руки, бережно прижимая к груди. Когда удалось удобно уложить девушку, Шаманка стерла с ее щеки и шеи уже запекшуюся кровь, сняв тяжелый парик, промыла и перевязала рану. Решили не трогаться в путь до утра. Девушку рвало, правый глаз налился кровью. Кроме того, Шаманку волновало ее бедро. Возможно, она сломала кость.
Темира трясло. Он не стал ничего есть.
– Я виноват, виноват, – бормотал он, обращаясь к себе самому. – Надо было силой усадить ее с собой в седло. Я так виноват. Они позвали меня помочь – и что же я?
Он уже совсем не вспоминал о том, что волновало его все эти дни пути. Среди прочих Темир, разумеется, заметил Тиылдыс, за талию которой держалась хорошенькая маленькая девочка. Рядом ехал мужчина, годящийся Тиылдыс в отцы, но с виду очень добрый и заботливый. Тиылдыс не глядела на Темира, будто его и не существовало. Но какое это имело значение теперь?
Долго они добирались до Укока. Темир с удовольствием отправился бы домой сразу же, как они оказались на месте, настолько был ему невыносим вид Дочки Шаманки. Вспомнилось, как она утешала его в ту первую ночь, что Темир провел здесь. Она была ласковая и теплая тогда. Не должен ли и он утешить ее теперь?
Темир сидел у постели Дочки Шаманки днями и ночами. Она просила рассказывать истории и сказки. Он послушно рассказывал, а та не внимала, далеко уплывая мыслями и сознанием. В черных глазах уже был свет, каким озаряются вечные небесные пастбища, не ведающие ночи и зимы. Спекшиеся, потрескавшиеся губы беззвучно шевелились. Часто Темиру удавалось разобрать одно-единственное имя, повторяемое день за днем. Дочка Шаманки тяжело дышала и постоянно просила пить. Темир гладил ее по ежику темных волос, по впалым посеревшим щекам и рассказывал, рассказывал…
Иногда она впадала в ярость, не узнавая никого вокруг, выгибаясь и издавая звериный рык. Она комкала постель и била по рукам любого, кто пытался ее унять: Шаманку или Темира – для нее не было разницы.
А то вдруг принималась плакать. Жалобно, как дитя.
– Дай мне что-нибудь, – молила она Шаманку. – Не могу больше.
– Что же я дам тебе, девочка? – терпеливо спрашивала Шаманка. – Нет у меня средства облегчить твою боль.
Да и то, что раньше помогало хоть немного, больше не действовало. И дымящиеся на углях каменного блюда семена конопли дурманили одного лишь Темира, отчего все происходящее казалось ему порой только кошмарным видением.
– Ты же знаешь, о чем я, – настаивала Дочка Шаманки. – Не облегчить боль – совсем избавить меня от нее. От всего избавить меня.
– Не могу я, нельзя, – шептала Шаманка, целуя ее прозрачную руку и роняя слезы на белую кожу. – Терпи, девочка.
– Да как же терпеть? Нет сил терпеть, – безжизненно бормотала несчастная, пряча лицо в подушку и тут же меняя тему. – У меня подол юбки совсем выцвел и износился. Когда все закончится, поменяй низ и верх местами, пожалуйста. Так она будет выглядеть новее.
– Сошьем тебе новую, голубка моя, не тревожься, – плакала Шаманка.
– Не надо новую… Я эту люблю… Просто сделай, как я прошу.
Порой она начинала говорить странные вещи, случалось – и на чужом языке. Тогда Шаманка выпроваживала Темира на улицу, где он с наслаждением вдыхал свежий зимний воздух. Он знал, что сильные телесные страдания открывают путь туда, куда нет дороги простому человеку. Что она говорила Шаманке – о будущем ли, о прошлом, о других ли мирах, – Темир предпочитал не знать.
Он думал, как ему уехать, как набраться смелости – или же трусости? – оставить их. Как сказать Шаманке, что не может видеть страданий умирающей? Как сказать Дочке Шаманки, что сказок больше не будет? Она завела этот разговор сама.
– Перевал еще не замело? – спросила она как-то вечером, когда они остались в аиле одни.
– Нет. Я вчера ездил посмотреть. Видел, Кальджин-Кель[21] уже покрылся зимним льдом, который днем не тает.
– Поезжай домой, Темир, я же знаю, что хочется.
– А ты?
– А я весны больше не увижу. Летом возвращайся, положишь камень на землю, в которую меня опустят.
– Не надо… зачем ты?..
– Уезжай. Вспоминай меня, какой я была раньше. Какие у меня были длинные косы, как я смеялась, как своей стрелой твою надвое разделила.
Он вспомнил стрелу и ярко-красный горит. И имя, что она произносила в бреду.
– Не мое дело, но… почему я сижу у твоей постели? – вдруг спросил Темир. – Я, а не он.
– Вот уж точно, не твое дело, – широко улыбнулась Дочка Шаманки. – Ты же заметил, нет его среди наших людей. Нет, ушел. Мир большой, Темир, каждому найдется место.
– Ты будто знаешь, о чем я думаю, и видела все, что делал, слышала все, что говорил. – Темир передернулся, как от сквозняка.
– А я знаю, я видела, я слышала, – засмеялась она, тут же поморщившись от пронзившей голову боли. – Не спрашивай о нем. Я же предупреждала – ни одного вопроса. А ты обещал. Лучше расскажи сказку. Только совсем новую.
– О чем же?
– О любви, Темир. Больше ни о чем не хочу сегодня слушать.
– Вот если бы ты сама рассказала мне историю о любви, – осторожно сказал он. – Чтобы я мог поведать другим, а те – еще кому-то. Чтобы жила эта любовь и не исчезла до скончания времен.
– Звезды все видели, – глухо ответила Дочка Шаманки. – Они будут помнить.
– Ладно, – вздохнул Темир, сдавшись. – Слушай тогда. Сказывают в наших краях одну историю. О таёжной деве она и о чудесном озере, которого не видели глаза простого человека.
Когда он закончил рассказ, Дочка Шаманки уже задремала. Темир встал и хотел идти к своему ложу, но услышал ее холодный, чужой голос:
– Уезжай сегодня, Темир. Сейчас, пока Шаманка не вернулась.
– Как же? Не простившись?
– Она станет отговаривать. Скажет, камни не велят. Врет половину. Ничего она в своих камнях не видит. Мои глаза видят дальше. Уезжать тебе нужно. Ты ведь этого хочешь, так простимся же.
Темир в недоумении посмотрел на нее и стал собираться в дорогу. Уехать действительно хотелось, но в ночь?.. Вот только хрупкая, немощная девушка, лежащая на смертном ложе, имела над ним больше власти, чем твердая отцовская рука.
– Это была лучшая история из всех, что ты рассказывал, – сказала Дочка Шаманки, когда Темир, сдержанно простившись, уже отодвинул полог аила, собираясь выйти наружу. – Но ты можешь рассказать еще одну. Ту, что действительно будет нужна людям и нам. Нам всем, ныне живущим.
– О чем ты? – не понял Темир, но кожа его покрылась мурашками.
– Если бы я попросила тебя навсегда остаться со мной… Всегда сопровождать меня… Согласился бы?
– Да, – не раздумывая ответил Темир, – ты же знаешь, что да. Но ты меня гонишь вместо этого.
– Иногда нужно расстаться, чтобы встретиться вновь. Иди.
Темир не понял ни слова. В конце концов, это был просто горячечный бред.
Когда Шаманка вернулась, поземка уже замела тонким слоем снега следы Темирова коня.
– Что же ты сделала? – взмолилась она. – Куда ехать ему? Ночь ведь, да и зима уже здесь, девочка! Я пойду, пошлю кого-нибудь догнать его.
– Сядь, – тихо, но твердо приказала Дочка Шаманки. – Не тебе менять дороги людей. Его дорогу ты знаешь. Спи, дорогая, скоро все кончится. Спи… матушка.
В первый и последний раз назвал кто-то
