Фамильная честь Вустеров. Держим удар, Дживс! Тысяча благодарностей, Дживс! - Пелам Вудхаус

— А, это ты, — сказала она, и, разумеется, так оно и было. — Нет, я не закончила с Ранклом. Я даже не начинала. Он все еще спит.

Мне показалось, что она не в настроении заниматься пустой болтовней, но в таких случаях бывает нужно что-то сказать. Я поднял вопрос, который, по моему мнению, был в некоторых отношениях небезынтересен.

— Вы когда-нибудь обращали внимание на то, как замечательно схожи между собой дневные привычки Ранкла и кота Огастуса? Кажется, они оба только и делают, что спят. Вы не думаете, что у них травматическая симплегия?

— Что это еще такое?

— Я прочел об этом в одной медицинской книге. Это заболевание, при котором все время спишь. Ранкл не подавал никаких признаков жизни?

— Подавал, но только он зашевелился, как пришла Мадлен Бассет. Она попросила разрешения со мной побеседовать, и мне пришлось согласиться. Было трудно разобрать, что она говорит, потому что она все время всхлипывала, но наконец я поняла, в чем дело. Речь шла о ее разрыве со Сподом. Я говорила тебе, что у них размолвка. Все оказалось серьезней, чем я думала. Помнишь, я сказала тебе, что, будучи пэром, Спод не может быть избран в парламент. Так вот, он хочет отказаться от титула, чтобы получить право избираться.

— А разве от титула можно избавиться? Я думал, это крест на всю жизнь.

— Раньше нельзя было. Разве только тебя осудят за государственную измену, но теперь другие правила, и это стало очень модно.

— Глупость какая-то.

— Мадлен тоже так считает.

— Она не сказала, как эта мысль пришла в его пустую голову?

— Нет, но нетрудно догадаться. Его речи имеют такой сногсшибательный успех, что он может сказать себе: «Почему я так стараюсь ради кого-то еще? Почему бы мне самому не попробовать силы на этом поприще?» Кто это сказал про кого-то, что он «опьянен избытком собственного красноречия»?

— Не знаю.

— Дживс наверняка знает. Может быть, Бернард Шоу, или Марк Твен, или Джек Демпси[67], или кто-нибудь другой. В любом случае это сказано про Спода. Он не в меру возгордился и считает, что ему нужно более широкое поле деятельности. Он видит себя в роли главного краснобая палаты общин.

— Почему бы ему не попробовать себя в роли трибуна палаты лордов?

— Это далеко не одно и то же. Это все равно что выступать в теннисном турнире Маркет-Снодсбери, вместо того чтобы зажигать публику на центральном корте в Уимблдоне. Я могу понять Спода.

— А я нет.

— Мадлен тоже не может. Она рвет и мечет, и меня это не удивляет: я могу влезть в ее шкуру. Это не пустяк, знаешь ли, когда девушка рассчитывает стать графиней Сидкап, а жених ей говорит: «Это была первоапрельская шутка, голубушка. На самом деле тебе предстоит стать миссис Спод». Если бы в свое время мне сказали, что Тома сделали пэром, а потом оказалось бы, что он собирается отречься от титула и мне никогда не бывать леди Маркет-Снодсбери, я взбрыкнула бы, как мулица. Титулы для девушки все равно что валерьянка для кошки.

— И ничего нельзя сделать?

— Лучшим вариантом для тебя было бы пойти к нему и сказать, что мы все восхищаемся им как лордом Сидкапом и что было бы жаль, если б он снова стал называться ужасной фамилией Спод.

— Нет ли какого-нибудь другого, лучшего варианта?

— Хм, надо подумать.

Мы погрузились в молчаливое размышление, в моем случае оно было тревожным. В этот момент я еще не в полной мере оценил подстерегающую меня опасность, но любая трещина в лютне между Сподом и Мадлен всегда заставляла меня недовольно морщиться. Я все еще пытался измыслить некий план, по которому мне не нужно было бы говорить Споду, как было бы жаль, если б он перестал зваться графом Сидкапом и возвратился к ужасной фамилии Спод, когда мое раздумье было прервано: из сада в открытую дверь вошел кот Огастус, на этот раз бодрствующий и в полной мере владеющий всеми способностями, какие у него были. Без сомнения, он видел меня сквозь пелену сна во время моего разговора с Дживсом, и, когда я ушел, он последовал за мной, полагая на основании опыта наших совместных завтраков, что где я, там его непременно ждет порция копченой селедки. Напрасные надежды, само собой. Не станет прилично одетый мужчина носить в кармане копченую селедку. Но один из уроков, преподанных нам жизнью, заключается в том, что коты всегда остаются котами.

Оказавшись рядом с одним из этих млекопитающих, я, как всегда в таких случаях, сказал: «кис-кис-кис» и попробовал почесать своего бессловесного друга за левым ушком, но мысли мои были далеко. Чем больше я раздумывал над недавним разговором, тем меньше мне нравилось сообщение пожилой родственницы. Сказав Огастусу, что через минутку я буду в его распоряжении, я выпрямился и хотел было расспросить тетку поподробней, но ее поблизости не оказалось. Должно быть, вздумала еще раз подкатиться к Л. П. Ранклу и, возможно, прямо сейчас произносит перед ним речь в защиту интересов Таппи. Конечно, я желал ей удачи и был рад, что у нее полоса везения, но тем не менее пожалел, что ее тут нет. Когда ваш ум отягощен проблемами, «взнесшимися мощно», стоит вам остаться наедине с самим собой, как у вас начинает сосать под ложечкой. Без сомнения, мальчик, который «стоял один на палубе горящей, когда бежали все»[68], чувствовал то же, что и я.

Однако мое одиночество продлилось недолго. Как только Огастус прыгнул ко мне на колени и продолжил прерванный сон, дверь отворилась и вошел Спод.

Я вскочил на ноги, и Огастус «упал на землю, где — не знаю»[69], как сказал поэт. Меня терзали дурные предчувствия. Многие годы наши отношения со Сподом оставались напряженными, и, встречаясь с ним теперь, я всегда опасался, что он засветит мне в глаз. Разумеется, я был не виноват в его ссоре с Мадлен, но это не помешало бы ему выступить с обвинениями в мой адрес. Это как в том анекдоте про заключенного, к которому приходит друг и спрашивает, в чем твоя вина, и заключенный дает ответ, и друг говорит: но за это тебя не имели права посадить, а заключенный отвечает: так и без всякого права обошлись. Спод не нуждался ни в каких доводах логики для того, чтобы накинуться на неугодного ему человека, и, возможно, он, подобно Флоренс, выместит свою обиду на ни в чем не повинном первом встречном. Короче говоря, я чувствовал себя приблизительно так же, как те парни из гимна, которые вздрогнули, когда, оглянувшись, увидели воинов Мадиама, «рыщущих и рыщущих повсюду».

Именно поэтому я испытал такое облегчение, когда разглядел, что его облик лишен враждебности. Спод был похож на человека, только что увидевшего, как лошадь, на которую он поставил все свои сбережения плюс то, что он сумел почерпнуть из казенной кассы, на полголовы отстала на финише от победительницы. Его лицо, о котором даже в лучшие времена ничего веселого не скажешь, было искажено и перекошено, но скорее от боли душевной, чем от желания кого-либо изувечить. И хотя самый приемлемый Спод — это Спод отсутствующий, на втором месте по приемлемости идет Спод, искаженный и перекошенный от боли душевной. Неудивительно поэтому, что в моем приветствии прозвучала нота подлинной сердечности.

— А, здравствуйте, Спод, здравствуйте, старина. Рад вас видеть.

— Можно вас на два слова, Вустер?

— Конечно-конечно. Хоть на десять.

Он помолчал с минуту, употребив ее на то, чтобы подвергнуть меня пристальному осмотру. Потом вздохнул и покачал головой.

— Не понимаю, — сказал он.

— Чего вы не понимаете, любезный мой Спод или, скорее, любезный мой лорд Сидкап? — спросил я дружелюбным тоном, искренне желая помочь новому Споду, изменившемуся к лучшему, в решении любой задачи, поставившей его в тупик.

— Как могла Мадлен дойти до мысли о браке с таким, как вы? Она разорвала нашу помолвку и говорит, что собирается теперь за вас. Она высказалась на этот счет вполне определенно. Все, мол, между нами кончено. Вот, мол, ваше кольцо. Я, мол, выйду за Берти Вустера и сделаю его счастливым. Яснее не скажешь.

Я помертвел с головы до ног. Даже принимая во внимание смутные обстоятельства послевоенной эпохи, я не мог предположить, что вновь на достаточно длительное время обращусь в соляной столп, но случилось именно это. Я не знаю, многие ли из моих читателей получали когда-либо промеж глаз мокрой рыбиной, но те, кто это испытал, поймут, что ощутил я, когда седьмой граф Сидкап сделал это убийственное сообщение. Все вокруг заколыхалось, и сквозь то, что принято называть мглистой мутью, мне привиделся несколько расплывчатый седьмой граф, крутящийся волчком на манер экзотических танцоров-кочевников в Каире, о которых мне рассказывали знакомые любители путешествий.

Я был ошеломлен. Казалось невероятным, что Мадлен Бассет вдруг даст отбой их помолвке. Но потом я вспомнил, что Спод заманивал ее в обручальные сети диадемой графини, и все более или менее прояснилось. Уберите диадему — что останется? Спод, больше ничего. Не густо, решит любая.