Проект «Аве Мария» - Энди Уир

виде двухатомного газа N2, которому едва ли захочется вступать с чем-либо в реакцию. На человеческий организм азот не оказывает никакого влияния, хотя каждый наш вдох на 78 процентов состоит именно из этого газа. Что касается Эрид, то в ее атмосфере львиную долю занимает аммиак — соединение азота с водородом. Как занесенное из космоса семя жизни сумело прорасти на Земле и Эрид — на планетах, где царит азот — если даже малое количество азота для этого зародыша смертельно?

Полагаю, ответ прост: какая бы форма жизни ни прилетела из космоса, она явно не боялась азота. А таумебы, которые появились позже, боятся.

У Рокки от уныния подкашиваются ноги.

— Дело плохо. В воздухе Терции восемь процентов азота.

Я сижу на табурете, скрестив руки на груди.

— В воздухе Венеры три с половиной процента азота. Та же проблема.

Туловище Рокки припадает еще ниже, а голос опускается на целую октаву:

— Безнадежно. Воздух Терции изменить нельзя. Воздух Венеры изменить нельзя. Таумебу изменить нельзя. Безнадежно.

— Изменить воздух Венеры или Терции мы не силах. Но, может, мы сумеем изменить таумебу? — рассуждаю я.

— Как, вопрос?

Я беру со стола планшет и пролистываю свои записи по эридианской физиологии.

— Эридианцы болеют? Страдает ли ваш организм внутренними недугами?

— Некоторые да. Очень-очень плохо.

— А как ваш организм убивает болезни?

— Эридианское тело закрыто, — поясняет Рокки. — Открывается только во время еды или откладывания яйца. Когда щель закрывается, область изнутри надолго раскаляет приток горячей крови. И это убивает все болезни. Болезнь может попасть в организм только через рану. Тогда все очень плохо. Организм изолирует инфицированную область. Жар от горячей крови убивает болезнь. Если болезнь быстрая, эридианец умирает.

Иммунная система отсутствует в принципе. Только жар. Почему бы и нет? Горячее кровообращение доводит жидкость до кипения, и мышцы эридианца начинают сокращаться. А если использовать жар еще и для приготовления и стерилизации поступающей пищи? Кроме того, кожа у эридианцев состоит из тяжелых оксидов (практически каменная), поранить или пробить такую броню крайне сложно. Даже их легкие не обмениваются материалом с внешней средой. Если внутрь попадает патоген, организм изолирует зараженную область и кипятит. Эридианское тело — почти неприступная крепость. А человеческое тело скорее напоминает не имеющее границ полицейское государство.

— Люди устроены совсем иначе, — замечаю я. — Мы постоянно болеем. У нас очень мощная иммунная система. К тому же мы находим лекарства от болезней в самой природе. Они называются «антибиотики».

— Не понимаю, — жалуется Рокки. — Лекарства от болезней находите в природе, вопрос? Как, вопрос?

— Другие земные организмы развили в себе защиту от тех же болезней. Они вырабатывают химические вещества, которые убивают болезнь, не повреждая остальные клетки. Люди съедают эти вещества, и болезнь погибает, но клетки человеческого тела остаются нетронутыми.

— Удивительно! У эридианцев такого нет!

— Впрочем, система несовершенна, — признаю я. — Сначала антибиотики работают прекрасно, а потом, с годами, становятся все менее эффективны. И, наконец, перестают помогать вовсе.

— Почему, вопрос?

— Болезни меняются. Антибиотики убивают почти всю болезнь в организме, но какая-то ее часть выживает. Используя антибиотики, люди невольно обучают болезни, как бороться с лекарствами.

— А! — Туловище Рокки слегка приподнимается. — Болезнь развивает защиту от вещества, которое ее убивает!

— Да, — отвечаю я, указывая на «аквариум». — А теперь представь, что таумеба — это болезнь. А азот — антибиотик.

Рокки застывает, а потом резко выпрямляется в полный рост.

— Понимаю! Надо сделать среду почти смертельной! Вырастить таумебы, которые выживут. Сделать среду более смертельной. Вырастить тех, кто выживет. И снова-снова-снова!

— Именно! — радуюсь я. — Нам необязательно понимать, почему или как азот убивает таумеб. Нужно лишь вывести азотоустойчивое поколение.

— Да! — кричит Рокки.

— Отлично! — Я хлопаю по крышке «аквариума». — Сделай мне десять таких, только поменьше. И предусмотри устройство, которое позволит извлекать партии таумеб, не прерывая ход эксперимента. А еще понадобится очень точная система подачи газа, чтобы я мог четко контролировать объем азота, закачанного в камеру.

— Хорошо! Сделаю! Сейчас же!

Рокки опрометью мчится в спальный отсек.

* * *

Я проверяю результат спектрограммы и расстроенно качаю головой.

— Плохо. Полный провал.

— Грустно, — раздается голос Рокки.

Я задумчиво подпираю кулаком подбородок.

— Может, я попробую отфильтровать токсины?

— Может, ты сосредоточишься на таумебах? — Когда Рокки язвит, он выдает особый йодль. И сейчас этот йодль слышится очень явственно.

— У них все прекрасно! — Я бросаю взгляд на камеры с таумебами, стоящие вдоль стены лаборатории. — Нам остается только ждать. Мы получили неплохие результаты. Я уже увеличил азот до 0,01 процента, и таумебы выжили. Следующее поколение должно выдержать 0,15 процента.

— Это пустая трата времени. И моей еды.

— Хочу понять, могу ли я питаться твоей едой.

— Питайся своей едой.

— Настоящей еды у меня осталось лишь на несколько месяцев. А на борту твоего корабля запас, рассчитанный на двадцать три эридианца на несколько лет. Земные и эридианские организмы используют те же белки. Возможно, я смогу питаться твоей едой.

— Почему ты говоришь «настоящая еда», вопрос? А что такое «ненастоящая еда», вопрос?

Я снова проверяю результат анализа. Почему в эридианской еде столько тяжелых металлов?

— Настоящая еда — та, у которой приятный вкус. Которую ешь с удовольствием.

— А есть еда, которую едят без удовольствия, вопрос?

— Да. Жидкое питание во время комы. Робот кормил меня им во время полета сюда. Этого добра у меня на четыре года.

— Вот и питайся им.

— Оно невкусное.

— Вкусовые ощущения не так важны.

— Эй! — возмущаюсь я. — Для людей они очень важны!

— Люди странные.

Я указываю на дисплей спектрометра.

— Почему в эридианской еде содержится таллий[181]?

— Полезно.

— Таллий убивает людей!

— Вот и питайся едой для землян.

Я раздраженно фыркаю и поворачиваюсь к камерам с таумебами. Рокки превзошел себя. Я могу регулировать количество азота с точностью до одной миллионной. Пока что все идет хорошо. Да, нынешнее поколение способно выдерживать лишь капельку азота, но это на капельку больше по сравнению с их предшественниками.

План работает! У наших таумеб развивается невосприимчивость к азоту. Справятся ли они когда-нибудь с 3,5 процента азота на Венере? Или с целыми 8 процентами на Терции? Кто знает? Поживем — увидим.

Количество азота я отслеживаю в процентах. Мне это сходит с рук только потому, что во всех случаях астрофаги размножаются там, где давление воздуха составляет 0,02 атмосферы. А раз давление во всех экспериментах одинаково, достаточно следить лишь за процентом азота. По правилам надо бы отслеживать «парциальное давление». Но это утомительно. Поэтому я просто поделил на 0,02 атмосферы, а потом снова умножил на них же, когда обрабатывал данные.

Я ласково похлопываю крышку третьей камеры. Моя