Воспоминания одной звезды - Пола Негри

Я пробормотала:

— Ты вправду считаешь, что это возможно?

— Как же ты не понимаешь! Всего-то и нужно изменить форму носа с помощью пластического хирурга, а дальше требуется только правильно выставить свет и сделать нужный грим — так это несложно…

Жизненный опыт научил меня, что не имеет смысла упорствовать, настаивая на своем мнении. Я видела на своем веку немало тех, кто был абсолютно убежден в том же самом, что для завоевания мира требуется лишь пройти кинопробы. Положить конец подобным дурацким фантазиям могло только исключительно безжалостное, беспристрастное решение специалистов киноиндустрии.

Сила наивной уверенности Альберто в своем великом будущем в качестве киноартиста была столь велика, что отныне ничто не могло уберечь его от неизбежного, ужасного разочарования. Он ушел от меня, ни на йоту не усомнившись в своей правоте, несмотря на все, что я ему говорила. После этого он не появлялся у меня больше недели, и я, забеспокоившись, что с ним могло случиться, стала расспрашивать всех про него и узнала, что он все же исполнил свое намерение — сделал пластическую операцию носа…

Я не виделась с ним, пока не удалили бинты. Операция мало изменила форму его носа, и еще меньше удалось улучшить внешность Альберто. Он был страшно расстроен результатами кинопроб, которые были сделаны еще до операции, так как они оказались именно такими, как я и предполагала — катастрофически плохими. Впав в отчаяние, Альберто спрашивал меня:

— Что же мне теперь делать? Я потратил на эту операцию все деньги, до последнего пенни, и ничего не получилось! Niente! Che pazzo![251] Возвращаться в Италию не хочу: там у власти фашисты. Лучше я перевезу свою семью сюда.

Я постаралась высказаться более или менее оптимистично насчет его будущего, чтобы вселить в него надежду:

— С твоим образованием да с твоим опытом мы наверняка найдем тебе здесь работу, может, в банке или на какой-нибудь киностудии, в бухгалтерии.

— А до тех пор на что мне жить?

— Я помогу тебе.

— А вдруг я не смогу вернуть тебе эти деньги?

— Давай разберемся с этим после того, как будут урегулированы все вопросы с наследством.

— Как же, наследство… — горько буркнул он. — Когда будут погашены все долги, от него ничего не останется.

— В таком случае тебе не придется отдавать мне долг. По той сумме, что я тебе дам, не будет никаких обязательств. Эти деньги как бы принадлежат Руди.

Дело было в том, что моя секретарша обнаружила долговую расписку Руди на сумму в пятнадцать тысяч долларов, и мои юристы настаивали, чтобы я подала иск о возвращении этой суммы в ходе оформления наследства, однако я противилась этому. Я же не давала эти деньги в долг, вот и не хотела возврата этой суммы, ни в каком виде. Однако трудное положение, в каком оказался Альберто, заставило меня последовать совету юристов, чтобы затем передать ему эту сумму. Имущество, оставшееся после смерти Руди, находилось в таком юридическом беспорядке, что мое решение стало единственной возможностью для Альберто получить хотя бы немногое в качестве наследства. У этой истории был счастливый конец. Полученная сумма позволила Альберто вызвать семью в Америку, и все они смогли просуществовать на нее до тех пор, пока он не нашел место бухгалтера на киностудии Fox. С того времени они все счастливо жили в Калифорнии. Альберто в конце концов стал главным бухгалтером киностудии, а его сын Жан смог получить нужное образование, подготовку и стал работать в кино в качестве инженера-звукотехника.

В феврале 1927 года я жила в арендованном доме у океанского пляжа в Санта-Монике. Пустынность огромного пляжа была мне по душе, и я бродила далеко-далеко по берегу, растворяясь в этом огромном пространстве, где лишь слышались печальные крики чаек и встречались разве что маленькие птички — кулики-песчаники, которые восторженно бросались в сторону наступавшего прилива и тут же убегали прочь, будто испугавшись его. Я жила по солнечному времени: вставала с восходом солнца и ложилась спать, когда последний свет уходящего дня умирал, исчезая в небе.

Меня мало кто навещал, так как в ту пору надо было довольно долго трястись из Голливуда до Санта-Моники. Однажды в воскресенье, уже после полудня, я лежала на своем шезлонге на веранде, пребывая в том полубессознательном состоянии, когда сна еще нет, но он вот-вот настигнет тебя. Вдруг меня пробудил чей-то голос: человек этот направлялся к дому со стороны пляжа. Когда я, наконец, повернулась в ту сторону, то увидела Давида Мдивани, он всходил по ступенькам к ограждению веранды. Позади него шел высокий, темноволосый, красивый мужчина, отличавшийся замечательным, крепким телосложением.

Пола Негри в Санта-Монике, 1927

— Привет, Пола, — поздоровался Давид. — Надеюсь, ты не против… Я приехал сюда с братом, это Серж. Хорошо бы ты позволила нам переодеться у тебя, чтобы мы могли поплавать в океане на твоем пляже.

— Пожалуйста, — сказала я, махнув рукой в дальнюю сторону террасы. — Раздевалка в том конце, дальше. Думаю, вы там найдете все что нужно.

— Вот спасибо, — сказал он, и они двинулись в ту сторону.

— А как Мэй? — поинтересовалась я.

— Отправилась на восточное побережье, у нее турне с выходом на публику перед фильмом, — небрежно бросил он, и они тут же исчезли из моего поля зрения.

Я вспомнила, что́ мне показалось странным: они ведь не прислали мне ни слова соболезнования, когда умер Руди, но я решила, что на это не стоит обращать внимания. Их было немало, так называемых близких друзей, которые повели себя точно так же. Пока Руди был жив, они всячески старались показываться на людях в его обществе или приглашать его на свои вечеринки. А когда он умер, можно было подумать, глядя на них, будто его никогда и на свете не было… Прошло какое-то время, и я увидела, как братья Мдивани вышли из воды, отряхнулись, как здоровые, резвые, игривые животные, и начали, хохоча, кататься по песку, изображая борцовскую схватку, прямо два античных героя. Оба были такие юные, такие по-мальчишески задорные. Если не знать историю их жизни, можно было подумать, что у них вообще в этом мире нет и никогда не было никаких забот.

Хотя оба были великолепно развиты и физически привлекательны, все же нельзя было найти два столь непохожих мужских типа. Серж был смуглый, латинского типа, а Давид — светлокожий, нордической внешности. У Давида была более классическая красота, но его старший брат выглядел мужественнее. Они прибежали через весь