Муссон - Уилбур Смит

Дориан теперь знал, что мусульмане особенно ценят его волосы, но старик поддался на его ложь об облысении только один раз.

Теперь он снова улыбнулся и взъерошил роскошные пряди.

— Пойдем со мной, мой лысый Львенок.

Он взял Дориана за руку, и на этот раз мальчик не пытался вырваться. Из-за одиночества, которое он переносил тяжело, его неудержимо тянуло к этому доброму старику. И он пошел с ним в помещение для аудиенций, где их ждал аль-Ауф.

На этих встречах проводился особый ритуал представления Дориана перспективным покупателям. Пока они спорили и торговались, осматривали его волосы и нагое тело, Дориан стоял неподвижно, глядя на них с театральной гримасой ярости и ненависти, молча составляя самые оскорбительные фразы, какие позволял его арабский.

Во время переговоров неизменно наступал миг, когда покупатель спрашивал:

— Но говорит ли он на языке пророка?

Тогда аль-Ауф поворачивался к Дориану и приказывал:

— Скажи что-нибудь, дитя.

Дориан набирал полную грудь воздуха и произносил свою последнюю композицию:

— Пусть Аллах зачернит твое лицо и сгноит зубы в твоих кривых челюстях.

Или:

— Пусть он заполнит твои кишки червями и высушит молоко в вымени всех коз, которых ты взял себе в жены.

Покупателей после этого охватывал ужас.

Бен-Абрам уводил Дориана в камеру, по дороге строго выговаривая ему:

— Где такое прекрасное дитя научилось таким нехорошим словам?

Но глаза его в глубокой сети морщинок весело поблескивали.

Однако когда Дориан в последний раз вошел в помещение для аудиенций, он почувствовал, что атмосфера там совсем другая.

Человек, которому его показывали, не был грубым капитаном дау или толстым жирным купцом — это был принц.

Он сидел в центре комнаты на груде шелковых подушек и ковров, но спина у него была прямая, а вид властный и царственный. Хотя за ним в позах глубочайшего почтения сидели с десяток его приближенных, в этом человеке не было высокомерия. Он был величествен и полон достоинства. В семейной Библии в Хай-Уэлде был нарисован святой Петр, Камень. Сходство с этим человеком было столь разительным, что Дориан подумал: это один и тот же человек. Его охватило набожное благоговение.

— Приветствуй могучего принца аль-Малика, — сказал аль-Ауф, когда Дориан молча остановился перед этим воплощением христианского апостола.

Аль-Ауф с явной тревогой ждал слов Дориана: он беспокойно тянул себя за бороду.

— Прояви уважение к принцу, или я велю тебя высечь, — сказал он.

Дориан знал, что это пустая угроза: аль-Ауф никогда не позволит испортить безупречность его кожи, ведь это уменьшит его цену. Он продолжал с благоговением смотреть на человека перед собой.

— Поприветствуй же принца! — настаивал аль-Ауф.

Дориан почувствовал, что в присутствии аль-Малика стремление вести себя вызывающе покидает его. Он не раздумывая поклонился — низко и почтительно.

Аль-Ауф явно удивился, но решил увеличить свое преимущество. Он надеялся, что мальчик забудет о женщинах-козах и гнилых зубах.

— Говори с высокородным принцем! Приветствуй его на языке пророка, — приказал он.

Не рассуждая сознательно, Дориан вспомнил урок Уила Уилсона, полученный однажды в долгий день, когда корабль лежал в дрейфе. Уилсон пытался объяснить сходство ислама и христианской веры. И Дориан красивым мелодичным голосом прочел на память из Корана:

— Я такой же человек, как ты, но вдохновение открыло мне, что твой Бог — единственный Бог. Тот, кто желает встретиться с Господом, должен быть праведником.

Все в комнате затаили дыхание. Даже принц быстро наклонился вперед и восторженно посмотрел в чистые зеленые глаза Дориана.

Дориан упивался произведенным впечатлением. Ему всегда нравились театральные представления, которые мастер Уэлш организовывал в Хай-Уэлде и на борту корабля. В этих представлениях Дориан обычно исполнял женские роли.

Однако сегодняшнее представление удалось на славу.

В наступившей долгой тишине принц выпрямился и повернулся к человеку, сидевшему непосредственно за ним.

По его одежде Дориан понял, что это мулла, религиозный наставник, в исламе — то же, что священник.

— Объясни слова ребенка, — приказал принц.

— Это сто десятый стих восемнадцатой суры Корана, — неохотно признал мулла. Лицо у него было круглое и лоснилось от сытой жизни, большой живот лежал на коленях. Редкая бородка выкрашена хной. — Ребенок прочел стих точно, но ведь и попугая можно научить точно произносить слова, смысл которых ему не понятен.

— Что ты понимаешь под праведностью, дитя?

Уил Уилсон подготовил его к этому вопросу, и Дориан без колебаний ответил:

— Вера в истинного Бога и отказ от поклонения идолам, от обожествления людей, сил природы или в особенности себя.

Аль-Малик снова повернулся к мулле.

— Это слова попугая?

Святой человек был в замешательстве.

— Нет, господин. Это поистине мудрые слова.

— Сколько тебе лет, дитя?

Аль-Малик устремил на Дориана проницательный взгляд темных глаз.

— Одиннадцать, почти двенадцать, — гордо ответил Дориан.

— Ты мусульманин?

— Я скорее позволю, чтобы мой нос съела проказа, — ответил Дориан. — Я христианин.

Ни принца, ни муллу такой откровенный протест не рассердил. Они так же решительно отвергли бы подозрения в вероотступничестве.

— Иди сюда, мальчик, — ласково сказал аль-Малик, и Дориан подошел к нему. Принц протянул руку и взял прядь вымытых блестящих волос. Дориан терпеливо подчинился. Принц пропустил его волосы через пальцы.

— Поистине волосы самого пророка, — негромко сказал он.

Все в комнате хором сказали:

— Хвала Аллаху.

— Можешь отослать его, — сказал принц аль-Ауфу. — Я видел достаточно, и нам надо поговорить.

Бен-Абрам взял Дориана за руку, и они направились к выходу.

— Сторожите его бдительно, — сказал принц им вслед, — но обращайтесь с ним хорошо.

Бен-Абрам сделал жест уважения и покорности, прикоснувшись к губам и сердцу, и отвел Дориана назад в камеру.

Слуги аль-Ауфа принесли свежий кофе.

Один снова наполнил крошечную из чистого золота чашку принца густым смолистым напитком, второй зажег кальян.

Торговлю таким важным товаром следует вести неторопливо.

Постепенно, с долгими многозначительными паузами, со сложным обменом мнениями, облеченными в цветистые, поэтические фразы, два человека приблизились к соглашению. Аль-Ауф поднял запрашиваемую цену до двух лакхов, чтобы иметь свободу маневра, и постепенно позволил убедить себя сбавить ее.