Охота на сурков - Ульрих Бехер

— Ооо-ооо! О… о!

Человек, который кричал, шел теперь по лесу. Очевидно, он приблизился к могиле Жана на довольно значительное расстояние, и сейчас протяжный зов — мажорный, звучавший терцией ниже, а также короткие нетерпеливые окрики — повторяло приглушенное эхо. И все же неизвестный по-прежнему находился слишком далеко; различить, произносит он имя Шорш или нет, было невозможно. Тем временем подразделение Требла в составе единственного бойца добралось до переднего края валуна; решив применить военную хитрость, оно намеревалось отозваться, крикнуть, например: «Я зде-есь!» — и тем самым заманить неизвестного на ольховую полянку… но тут, глядя вниз с высоты плоского валуна, оно вдруг замерло от неожиданности.

Черт подери! В трех-четырех шагах от основания глыбы расположился враг. Отколовшаяся от врага часть. Там спал Мостни, неразговорчивый Шорш, я увидел неизменный свитер с египетским орнаментом — сейчас свитер был вместо подушки подложен под левую щеку спящего. Шорш был в брюках-гольф, в зальцбургской рубашке в мелкий цветочек, рукава ее были высоко засучены и открывали длинную правую руку (на левой он лежал), красную руку со светлыми волосками, на которой был виден свежий солнечный ожог. Да, белесый, почти белый волосяной покров руки резко контрастировал с ярко-красной, слегка шелушившейся кожей. Мое лицо оказалось совсем близко от спящего. Так близко, что я мог разглядеть мух, которые разгуливали в чащобе — в белесых волосах, покрывавших руки Мостни. Вот сейчас рука еле заметно шевельнулась — очевидно, спящий хотел согнать мух, — потом снова замерла, вытянувшись на мху. Длинная сильная рука, ярко-красная с белесыми волосками и с раскрытой ладонью, словно и во сне Мостни в любую минуту готов был что-то заграбастать.

На небольшом расстоянии от растопыренных пальцев правой руки лежало оружие. Сравнительно миниатюрное. Наверно, мелкокалиберная винтовка.

Парень снял свои грубые полуботинки, так называемые горные башмаки, и аккуратно поставил их — каблук к каблуку — на мох. Какой высокий балбес! В нем было не меньше 1 м 88 см. Его голени, обтянутые белыми шерстяными узорчатыми носками (на сей раз это не был египетский узор), производили впечатление непомерно длинных. А какие у него были огромные ступни… дегенеративные ступни. Спящий лежал, слегка отвернувшись, но недостаточно, чтобы скрыть выражение лица, выражение расслабленности, граничащей с идиотизмом. Из-за солнечного ожога прыщи на его лице меньше бросались в глаза. Соломенный вихор, который он зачесывал назад, во сне растрепался и свисал почти до самого ярко-красного носа. От глубокого ровного дыхапия спящего врага длинная прядь равномерно вздувалась…

…Генрик Куят до тех пор рыскал по зарослям, пока не обнаружил врага — белесую змею. Свернувшись на болотистом берегу, она задремала…

Он убил ее двенадцатью выстрелами.

— Но почему, — спросил я, — ты так поступил?

— Ведь я же целую вечность из-за этого гигантского гада дохнуть не смел, вот почему. Вот почему я должен был его прикончить.

— Позволю себе заметить, что, на мой взгляд, это не совсем корректно.

— Что именно?

— Что ты убил змею во время сна.

— Вот как? Не корректно. Ох, ох, сын мой, — сказал дед, — как подумаю о твоем будущем в окружающих нас нынче джунглях, поневоле черные мысли одолевают. Черные-пречерные.

Я снял «вальтер» с предохранителя, его выложенная перламутром рукоятка переливалась всеми цветами радуги на моей полуоткрытой ладони в пяти сантиметрах от моих глаз. И невольно прочел вычеканенную под коротким дулом надпись — фирменную марку, — словно видел ее в первый раз:

Карл Вальтер. Оружейный завод Целла-МелисНюр.

Мод. ППК, кал. 7,65 мм

Конечно дед Куят прав! Не корректно. Вот как?! Я застрелю Мостни, выстрелы моментально заставят появиться Крайнера. И тогда я застрелю Крайнера, возможно, перед самой могилой Жана. Это будет заурядная операция. Того же порядка, что они хотели проделать со мной. Подразделение Требла! Положи указательный палец на курок, вспомни о проволоке, на которой повис Клоун, о проволоке под током высокого напряжения в концлагере Дахау. И еще: вспомни о враче, лечившем бедняков в Граце, враче, которому в вагоне для скота вонзили в лоб «кинжал чести». Вспомни об убитом электрическим током Клоуне. Вспомни о старом Клоуне, убитом электрическим током. Вспомни и больше не мешкай.

Самолет прилетел из Италии. Он шел на незначительной высоте по направлению к северу, я заметил невзрачный сизый крест; самолет парил на том клочке воздушного океана, который был виден с полянки, обрамленной неподвижными кронами деревьев, парил в васильковом сегменте неба, не подававшего виду, что вечером в начале лета оно способно и краснеть и бледнеть. Хотя альтиметр самолета при броске через Альпы показывал, наверно, четыре тысячи метров высоты, мне, лежавшему на животе на две тысячи метров ниже его трассы, почудилось, что моторы гудят раздражающе близко и… враждебно, да, это мне тоже почудилось.

Стоило мельком взглянуть на небо, и ты понимал — идет мировая война — первая или уже вторая (в ней мы завязли не только в Испании, но, как выяснилось, даже на Менчасе).

Летчики королевско-румынской бомбардировочной и разведывательной авиации и их партнеры, пилоты королевско-императорского соединения самолетов-разведчиков номер 36, дислоцировавшегося на авиабазе в Брэиле, были ниже всякой критики, зато часть летчиков итальянской истребительной авиации, которые поодиночке летали в долину Бренты и с большой высоты пикировали на Левико (Вторая королевско-императорская армия), показали себя фантастически смелыми и способными воздушными акробатами, не уступавшими английским летчикам-истребителям. Углубившись внезапно в непрошеные воспоминания, я подумал: над горами уже опять качается такой вот итальянский воздушный акробат, того и гляди спикирует вниз… а наши довольно медлительные «бранденбургеры» даже не успеют подняться в воздух (подняться без меня, для полетов я уже не гожусь). Но тут меня вернул к действительности невыносимо резкий гул моторов, особенно поражавший потому, что самолет летел на большой высоте; я подумала а что, если этот гул прервет спокойный сон врага? Нельзя терять ни секунды.

Гудящий маленький крест покинул сегмент неба над поляной. Но гул его моторов стихал медленно. Взгляд мой, опускаясь вниз, скользил по кроваво-красным изящным пятнышкам в острых метелках лиственницы — это были женские соцветия. Рядом с ружьем я заметил четыре-пять таких же красных крапинок. Без сомнения, опавшие цветки лиственницы.

Кроваво-красные цветки, группа крови «Б». В решающую секунду в голове у человека проносится множество мыслей. Внезапно все стало на свое место. То, что промелькнуло у меня в голове, имело огромное значение. У каждого эсэсовца вытатуирован под левой рукой знак — его группа крови. Я видел этот знак в австрийском лагере Вёллерсдорф у посаженных под стражу национал-социалистов; в свое время их направили в Великогерманский рейх в австрийский легион, в Нассау, а потом заслали как «специалистов по саботажу» в Австрию и там арестовали. Во время утреннего туалета у каждого из них под мышкой был отчетливо виден соответствующий знак, вытатуированная буква «А», «Б» или цифра «0». У нас, шуцбундовцев, интернированных в том же лагере, особые насмешки вызывали эсэсовцы, помеченные нулем.

Итак, я дам этому верзиле последний шанс. Хотя такого рода щедрость была связана с определенным риском для подразделения Требла в составе одного бойца; подразделение могли уничтожить. Все равно я его заставлю. Заставлю показать мне подмышки. И если там окажется «А», «Б» или «0», подразделение Требла не замедлит выстрелить. Выстрел лучше всего произвести через карман пикейных панталон, — продолжал я размышлять, отмечая попутно, что лоб мой не отреагировал, — стрелять надо после прыжка и не дальше, чем с четырех метров от объекта, предварительно выбрав несколько веток, по которым можно соскользнуть, как по канату… а главное, нужно держать наготове «вальтер» в правом кармане штанов, иначе при приземлении выронишь его, и тогда «кемарящий сачок» (что на венском солдатском арго означало «дремлющий лодырь») проснется, вскочит, схватит свою «пушку» (ружье) и секунды две — не больше — поудивляется, почему враг, которого так долго выслеживали, предупредительно содействовал собственной казни; словом, героическая эпопея быстро оборвется и никакого подразделения Требла больше не будет; «Жан, 1895.(Амстердам) — 1907; Альберт, 1899 (Оломоуц) — 1938».

Я снова поставил «вальтер» на предохранитель и глубоко засунул вооруженную правую руку в карман штанов, а левой схватился за толстую ветку горной сосны, покачался на свисавшем вниз искривленном стволе, пригнул его и, согнувшись сам, приземлился на мягком лесном мху, устояв на ногах, но упершись левой рукой в землю; я был в трех шагах от Мостни. Бросился вперед, схватил его ружье и какую-то долю секунды подержал на ладони, все время действуя одной левой рукой, правая сжимала в кармане штанов «вальтер»: большой палец застыл на предохранителе, указательный — на спуске, но в ту долю секунды, пока я держал ружье, я осознал его подозрительную невесомость и уже через мгновение понял: это не мелкокалиберная винтовка, как я думал раньше, а духовое ружье — такие ружья покупают десятилетним мальчишкам, чтобы развить в них меткость. И в ту же секунду я обнаружил несколько кроваво-красных пятнышек на мху — как я предполагал, упавшие цветы лиственницы — а на самом деле просто короткие стрелы, украшенные алой шерстяной бахромкой, — боеприпасы для детского ружья. На Менчас-тридас не водилось сурков, которые могли бы одурачить Треблу, и никто — ни сурок, ни белобрысый «сачок» — не сумел бы меня одурачить; я отшвырнул духовое ружье; описав высокую дугу, оно пролетело метров тридцать по полянке, и тут я увидел, что верзила, молчаливый Шорш, медленно поднимается; его вытянутое красное лицо с пятнистой кожей, обрамленное светлыми, почти белесыми космами, спросонья было совершенно дурацким, а потом на нем появилось выражение безграничного удивления; отскочив на два-три шага от него, я громко приказал: «Спять рубаху!! Руки вверх!» И тут же услышал крик, на сей раз не из лиственничного леса, то был крик верзилы, впрочем, его, скорее, следовало назвать неясным визгливо-клокочущим бормотаньем, не очень даже громким, но на мембрану моего шрама во лбу это бормотанье подействовало подобно удару. Ибо я услышал гортанный, совершенно нечленораздельный возглас немого.