Охота на сурков - Ульрих Бехер

В трубке щелкнуло, и тихий шорох прекратился.

Я стоял и ждал нового звонка Пфиффа. Но поскольку телефон не издавал ни звука, я быстро вышел из обитой красным будки и взял с полки, прибитой к стене, телефонную книгу, АППЕНЦЕЛЛЬ А-P, АППЕНЦЕЛЛЬ И-P[278], ГЛАРУС, ГРАУБЮНДЕН, САНКТ-ГАЛЛЕН, ТУРГАУ, КНЯЖЕСТВО ЛИХТЕНШТЕЙН. Я рывком выбросил из глаза стеклышко монокля, продолжая перелистывать пухлый том в так называемой лихорадочной спешке. Пфифф сказал, что он звонил «снизу», я нашел ТАРТАР, в котором было немногим больше десяти абонентов. Телефоны стояли в Бюро записей актов гражданского состояния, у президента общины, у учителя (рядом с его номером была пометка: поручения не выполняем), у лесника, женщины-пчеловода, в кантональной межевой канцелярии, а вот и телефон Луциенбурга… «Мельница и силосная башня А. Г.», телефон Куята Генрика — личный… Почта. Телеграф. Переговорный пункт… Этот номер стоило испробовать. Но тут я услышал звонок, прозвучавший, как мне показалось, стаккато.

— Это меня вызывают, Анетта! — отчаянно закричал я, словно заклиная, и быстро захлопнул дверь будки. — Алло, алло! Пфифф?

— Извини, пожалуйста, от всех этих волнений я забыл мелочь. Пришлось менять деньги… Барышня с телефонной станции права. Его три минуты истекли. Истекли. Около двенадцати мой хозяин скончался. И как раз за день до своего семидесятилетия.

— Дело дрянь! — вырвалось у меня.

— Дрянь? Нет, еще хуже. Дерьмо! По всем линиям! Стопроцентное дерьмо. — В трубке раздалось сопение. (Похоже, что Пфифф высморкался). Теперь его голос уже не звучал глухо. Наоборот, казалось, он разбух. И время от времени Пфифф издавал нечто вроде рычания. — Наше дело дерьмо, Требла. Мы сели в калошу! Они нас в гроб загонят. Мы и есть в гробу, все как один в братской могиле, не сомневайся. Знаешь, если бы я верил в бога, то… я поверил бы, что он на их стороне.

— Прекрати эти разговорчики, дорогой товарищ, — сказал я (хотя редко употреблял обращение «товарищ»). — Что делает Владетельная принцесса? Э, э, я хочу сказать, бабушка?

— Ее обычную плаксивость как рукой сняло, в данный момент она держит себя в руках. Прямо на удивление. Говорит: «Этого уже давно следовало ждать». Именно таким тоном. — В трубке опять раздалось сопение.

— А как дочь Куята? Седина?

— Госпожа Хеппенгейм? Сперва она здорово выла. Но уже через полчаса выплыла в Павлиний зал, разряженная в пух и прах. В шикарном траурном наряде. Факт. Он у нее, видно, уже давно лежал в сундуке. Приказала подать шампанское. И зернистую икру.

— Икру?

— Да, хозяин дал совершенно точные указания на случай своей смерти. Шампанея, мол, подкрепит убитых горем друзей и близких покойного, а икра — черного цвета…

— Гм. А что делает его зять? И оба зятя в отставке?

— Три калеки, как их называл хозяин? Инвалид войны Кверфурт ведет себя безукоризненно. Зато бывший гонщик фон Прецничек и член земельного суда в отставке Зигфрид Хеппенгейм намекают, весьма прозрачно намекают, что, коли уж нельзя выпить за здоровье юбиляра в этот высокоторжественный день, надо по крайней мере вскрыть завещание. Знаешь, одновременно с женщинами, которые пришли обмыть труп хозяина, прискакал и президент общины, за ним начальник Бюро записей актов гражданского состояния, а в четыре из Берна прикатили нотариус Куята и его адвокат. Завтра, уже завтра, вскроют завещание. Да, приятель, да, красный барон, то-то у них физиономии вытянутся, у всех этих господ.

— Почему, собственно?

— Во-первых, вопрос о размере за-ве-щанной суммы… Сугубо между нами, Требла, хозяин растранжирил целую уйму монет в своей большой игре. Ты-ы-ы как раз отчасти в курсе… А сейчас я тебе расскажу самое пикантное. — В трубке опять раздалось сопение. — Весть о его кончине, как видно, распространилась в Берне с быстротой молнии. Уже час назад нам позвонил посланник фашистского фюрера Кёкер, сам лично, и выразил госпоже Куят свои соболезнования, между прочим, прохладные. — Я услышал хихиканье, шорох, потом Пфифф оглушительно высморкался.

— Пфифф, я обязательно приехал бы на похороны, но если гитлеровский посланник решил изображать у вас убитого горем…

— Похорон не будет.

— Кремация?

— Тоже нет. Энное число раз Куят объяснял, что не желает лежать в сырой земле Европы. Во всяком случае, нынешней Европы. Все это наверняка написано черным по белому в его завещании. И он не желал, чтобы мы устраивали разные там траурные церемонии. Велел отвезти его в запаянном цинковом гробу на пароходе в любимую Бразилию, и чтобы гроб сопровождал один-единственный человек — а именно его многолетний шофер Пфиффке. И чтобы похоронили его в Рио на кладбище Sä João[279] Батиста прямо под Корковадо, район первый сорт. Он там давно заказал для себя местечко, хотя был лютеранином… Но если у тебя водятся деньжата, в Бразилии можно обтяпать такое дельце… И соответственно добыть себе ящик. Ты ведь знаешь, в Бразилии не закапывают мертвецов, а замуровывают. Из-за жары… Три минуты скоро кончатся, бросить еще несколько монеток?

— Не надо. Ты нужен там, наверху. Хочу только задать тебе один вопрос. Дед собирался передать Швейцарскому телеграфному агентству одно сообщение (касавшееся последнего выхода Джаксы, о чем я, однако, не упомянул), ты не в курсе… он его…

— В курсе. Сегодня утром он сказал, чтобы я соединил его с Берном, с господином Заладином из Телеграфного агентства, соединил, как только…

— Как только?..

— Как только придет известие о том, что Тифенбруккер приземлился у Модесто. Он приземлился…

9

День аттракциона ужасов. Понедельник. Около 22 ч.

— А ты плохой патриот, — сказала Туммермут, делая мне глазки. — И плохой человек.

— Нет, он не плохой человек, Верена, — запротестовал Ленц Цбраджен, красавец солдат; он снял свою солдатскую форму и был в псевдоэлегантном лиловом костюме, ни дать ни взять «.молодой зажиточный крестьянин на ярмарке», как его изображают на лубочных картинках. Ко всему прочему на голове у Цбраджена красовалась турецкая феска из алой гофрированной бумаги. — Он — золото, но он — шпион.

— Ты правда шпион? — Верена Туммермут широко раскрыла свои лукавые поросячьи глазки.

— Пожалуй, я скорее плохой патриот. — Я тоже нес, что придет в голову.

— Нет, ты миляга, но-о шпион. — Подобно всем подвыпившим людям, Ленц жевал одну и ту же фразу, не сходил с одной темы. — Это говорю тебе я, Солдат-Друг, я-я-я, Солдат-Друг, Солдат-Дру г. — Рев Ленца перекрыл нестройное дуденье народных инструментов, шарканье подошв танцующих и гомон грубых голосов в переполненном зале трактира «Мельница на Инне и город Милан», и тут же в ответ на его крик раздались многочисленные приветственные возгласы с соседних столов: — Видишь, шпион! Все знают и ценят Солдата-Друга! Только капитан Урс Ксавер Доминик Фатерклопп не оценил Солдата-Друга, отдал его под суд!..

— Кончай волыпку, — но очень громко, в тоне мягкого увещевания прервал его Балтазар Цбраджен, брат Ленца. Балтазар был всего на несколько лет моложе, сидел на другом конце деревянного мореного стола, первоначально оранжевого цвета, а потом потемневшего; от Ленца Балтазар был отделен батареей бутылок, рюмками и пепельницами с горой окурков.

— Перестань думать об этом, золотко, — сказала Верена Туммермут, из уважения ко мне она старалась изъясняться не на диалекте.

Ленц выпил рюмку до дна и тут же небрежно налил себе еще вина из бутылки.

— Твое шпионство могло бы обеспокоить капитана Урса Ксавера Доминика Фатерклоппа. Да, его бы оно обеспокоило, но меhя оно не беспокоит. Правда, Верена? Наш Аль-бертик — миляга.

— Плохой патриот, по не шпион.

— Верена, я докажу тебе, что он миляга-шпион. За твое здоровье, Альбертик! Ты спрашивал Солдата-Друга, есть ли у нашего ручного пулемета «фуррер-двадцать пять» возвратная пружина или что-нибудь другое, а также на что его ставят: на станок или на сошки. Верена мне рассказывала, что ты еще молодым был офицериком в австро-венгерской армии. Ну а раз этой армии больше не существует, — последние слова он произнес невесело, хотя и тоном человека, который явно навеселе, — раз ее не существует, то не сочти меня шпионом, если я спрошу перво-наперво: послушай, как у вас там было?

— У нас?.. У нашего старого «максима» был фантастический станок с нижним и верхним стальными щитами. Он выглядел как пулемет рыцарских времен.

— Пулемет рыцарских времен. Вот насмешил! — обрадовалась Верена.

— Это чудовище, соответствующим образом оснащенное для марша, весило триста кило. Самый тяжелый пулемет в истории человечества.

— Ха-ха, — невесело рассмеялся Ленц, — ну и пушечка у вас была, воображаю. Сколько выстрелов в секунду она делала?