Охота на сурков - Ульрих Бехер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Избавившись от оптического обмана, я многое понял.
Георг Мостни, он же Шорш, совершенно очевидно, страдал мутацизмом[273]. Его постоянное молчание, его рыхлость, вся его комплекция и, наконец, запоздалая подростковая прыщавость (только с недавних пор она стала менее заметной из-за солнечных ожогов)… Как я мог не видеть всех этих симптомов? Не исключено, что он был пациентом какой-нибудь клиники для умственно неполноценных (не обязательно пуркерсдорфской клиники «Лесная тишина») и, может быть, до его родственников дошли слухи о программе «смерти из милости» марки «Сила через радость». Испуганные до смерти, до смерти из милости, родичи Мостни побудили сводного брата Шорша — Крайнера вызволить больного из свежеиспеченного Великогерманского рейха, до того как проект массовых умерщвлений (во имя «общей пользы») будет проведен в жизнь… Разве тайные знаки, которыми обменивались братья и которые бросились в глаза господину Кацбейну, не были еще одним доказательством всего этого?
Предположим, что моя версия верна: Крайнер раздобывает валюту и привозит своего сводного брата-дебила в Швейцарию; бегство от эвтаназии — наиновейший номер на ярмарке ужасов! Быть может, один из братьев страдает аллергией. Цены в отеле «Мортерач» в Понтрезине доступны, но неподалеку на почте поселился некто с красивой женой и некрасивым шрамом на лбу. По совершенно непонятной причине этот некто все время докучает братьям — а не является ли он венским нацистом, который приехал сюда лечить свою аллергию, ведь попутно он может донести в Вену и о нашем местопребывании. Не так ли? — в тоске спрашивает себя Крайнер и переселяется со своим подопечным в Санкт-Мориц. Как в детской считалке, кто нацист, пока неизвестно. «Стакан — лимон, нацист, выйди вон…» Комедия ужасов и ошибок… Далее, Крайнер и немой играют в настольный теннис в саду еврейского семейного пансиона. Но разве игры не являются одной из лечебных процедур, необходимых для такого рода больных? Кроме того, Крайнер, возможно, воспринимал злополучный сад как самый обычный гостиничный садик на берегу озера. Не исключено также, что он, будучи сводным братом человека преследуемого, человека с клеймом «неполноценный», почувствовал известную тягу к другой категории гонимых. Ну хорошо, а почему он разъезжает по окрестностям на мотоцикле Паретта-Пикколи, который неизменно выдает себя за сторонника Муссолини? Впрочем, какое дело Крайнеру до этого? Для него Пикколи обычный механик, и у него можно дешево взять мотоцикл напрокат. А массажистка Туснельда Хуппенкотен, сдающая комнаты? Раньше она подвизалась в военном санатории в Давосе, «классическая нацистка»! Теперь вдруг выяснилось, что Туснельда — последнее звено в цепи моих ложных умозаключений. Очевидно, отправленная Лаймгрубером эсэсовская карательная команда Крайнер — Мостни, так сказать мина замедленного действия, наверняка сочла бы неразумным пренебречь правилами конспирации и остановиться у Туснельды. Не проще ли предположить, что Крайнера привлекло основное занятие хозяйки пансиона — лечебная гимнастика? Разве гимнастика не входит в программу лечения больных, страдающих мутацизмом?.. По вот Шорш ускользнул из-под надзора своего стража, расположился посреди леса, где я его и «разведал», услышав крики «Ш-о-орш», доносившиеся, видимо, откуда-то от Хапензее, крики встревоженного Крайнера (еще одно доказательство того, что Мостни не глухонемой, а просто немой), итак, услышав крики Крайнера, я спрыгнул с валуна, схватил предполагаемую мелкокалиберную винтовку и, отшвыривая ее, понял: это не винтовка, а детское ружье, игрушка, подаренная Мостни Крайнером, ведь игры также входят в терапию подобного заболевания… Если бы все это было правдой. Да, это могло быть правдой.
Сбитый с толку принудительным пребыванием в «комнате смеха», в комнате с кривыми зеркалами этой преступной эпохи, я принял полукретина, которому угрожала «программа уничтожения», за подонка «расы господ», вымуштрованного для зондеркоманды. Еще секунда, и я бы его убил и второго тоже; я чуть не убил обоих в результате недо-разумения, в буквальном смысле этого слова, в результате недоразумения а ля Чарли Чаплин.
Рядом орал Мавень, бас его звучал глухо, словно доносился из трещины глетчера:
— Если я сбрасываю крести, ты не имеешь права давать мне крести, ты должен давать пики.
За этим последовал несколько робкий ответ его партнера, тот уверял, что у него нет пик, а потом опять раздался мощный полицейский бас:
— У него нет пик! — Кулак Мавеня опустился на стол. Бах! Бах! Мавень продолжал язвительно орать: — У него нет пик! — Еще удар кулака. Бах! Новый каскад криков: — Так, так! У него нет пик! — Удар. Бах!
Вращающаяся дверь бара была открыта (Анетта ее закрепила); таким образом, сидя у стойки, я видел небольшой отрезок шоссе, ведущий с курорта в гору. На спуске дороги, которая ответвлялась и шла к Кампферскому озеру, я заметил блестящий черный верх «австродаймлера», он медленно поднимался. Так медленно, словно машина стояла на месте и ее приподнимали домкратом. За левым стеклом автомобиля я разглядел оливково-зеленый поясной портрет Бонжура (в профиль), а на заднем сиденье женскую фигурку, белую в белом… Лишь секунды через две мой дальнозоркий глаз угадал в ней Ксану… и в тот же промежуток времени (промежуток есть даже в самой тесной избушке) я успел подумать, что и водитель и пассажирка похожи на двух кукол, сидящих в благородном паланкине, который передвигается с помощью крана.
Вена, Пратер. Аттракционы. «ВЕСЕЛОЕ МОРСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ В АФРИКУ».
В мгновение ока я соскочил с высокого табурета и бросил на ходу Анетте — пусть позовет меня, если опять позвонит тот человек. Выбежав на улицу, я крикнул «Бонжур». Восклицание, не очень-то привлекающее внимание посторонних: обычное пустое приветствие, которое выкрикнул какой-то шалопай.
Шофер тен Бройки включил указатель левого поворота, повернул налево, затормозил перед Американским баром Пьяцагалли и коротко кивнул мне через стекло — правые стекла роскошного лимузина также не были спущены; кивнул с видом человека, чувствующего себя не на месте в лакейской должности личного шофера и оскорбленного тем, что не может целиком посвятить себя профессии садовника. Я подумал, что спаги Фарид Гогамела был, наверно, не единственным лицом в «Акла-Сильве», который оказался не на своем месте… Только после того, как я постучал в правое стекло у заднего сиденья, Ксана опустила его. Стекло, отделявшее пассажирку от водителя, также было сегодня поднято, Ксана говорила довольно тихо.
— Бонжур…
— Bonjour, madame. — Видит бог, я не собирался произносить этот плоский каламбур, но я в самом деле решил, что Ксана приветствует меня по-французски.
— Бонжур отвез тен Бройку на вокзал…
— Йооп уже опять куда-то едет? Чтобы раздобыть себе новых датских догов?
— У него был международный разговор, после чего он сразу же отправился в Геную. Без Полы.
— В Геную?
— По-моему, речь шла о каком-то старом голландском пассажирском пароходе, который хотят купить итальянцы.
На этот раз я не мог удержаться от того, чтобы не сострить намеренно.
— Подержанный пассажирский пароход, совсем как новый, отдают задешево.
Больше всего меня поразила бледность Ксаниной беглой, но искренней улыбки.
— Потом Бонжур заправился в том гараже, где он всегда покупает бензин, а сейчас он отвозит меня домой. Но ты тут ни при чем. Ты не гость, — с упреком сказала она, как бы оценивая сложившуюся ситуацию.
Нет, Ксана не могла знать о моем неудавшемся военном походе, не могла она знать и о том, что я пригвожден к этому месту, так как жду звонка.
В свой взгляд Ксана не вложила «всю душу», отнюдь нет. Молодая женщина в белом явно не смотрела в мою сторону, она изучала ярко-зеленый плакат.
— Думаю, ты навряд ли пропустишь иннмюльский fête[274].
Да, черт подери, именно сейчас я должен ей все рассказать. Разве это не моя прямая обязанность? Надо отослать Бонжура и повести Ксану в Сувреттский лес (бар Пьяцагалли — неподходящее место для доверительных бесед). Пусть Ксана прочтет длинное послание Эльзабе… или я прочту его вслух… А потом, быть может, используя в качестве «отправного пункта» последнюю велосипедную прогулку господина Цуана, я расскажу ей о том, как гордо ушел из жизни Гюль-Баба. Сначала, конечно, без всяких подробностей. Не упоминая на первых порах о последнем номере Джаксы, о его прыжке на Мьёльнире, на белом жеребце помощника коменданта лагеря Гизельгера Либхеншля.
Светлой масти…
Подушки лимузина, на которые свисали концы Ксаниного шарфа, были такой же масти; да, волосы Ксаны покрывал белый шифоновый шарф метра в два длиной, завязанный узлом под подбородком. Никогда раньше я не видел этого шарфа.