Шахта - Михаил Балбачан

– Может, потому она и легендарная? – неприятно, совсем как Грушевский, усмехнулась Роза.

– Сволочь, просрал-таки страну! – тихо, но внятно выговорил Голавлев. Он сидел на земле, яростно вцепившись в свои реденькие седые волосенки.

«Значит, Москву уже взяли. Вот так, просто. Почему? Что мне теперь делать?» – прыгало в голове Евгения Семеновича. Все остальные, за исключением старика, с надеждой смотрели на него.

– Они нас сейчас заметят! В лес, быстро!

С треском и взвизгиваниями, они ринулись в чащу, один только Голавлев остался сидеть, как сидел.

– Стойте, стойте, не разбегайтесь! – закричал Слепко. Кричать ему было очень страшно. – Все сюда, сюда, я тут, – повторял он, забравшись на пень. Одна за другой, беглянки выходили из чащи. Растрепанные, поцарапанные, заплаканные, они окружили его.

– Все здесь?

Не хватало двоих: обворованной девицы и самой пожилой из чертежниц. Обе они так и сгинули. Никто их никогда больше не видел.

– Надо пробираться в город! – сказал Федор Лукич.

Женщины вдруг вспомнили о детях, внуках и обо всем остальном, что оставалось дома, и загомонили разом.

– Тихо! Тихо! Молчите! Нас услышат! Как они до сих пор нас не заметили!

За деревьями рокотали моторы.

– А может, заметили, – шепнула Роза, – очень мы им нужны!

– Нужны, не нужны… Ясно одно – нам надо возвращаться! Но не по шоссе, конечно.

– Они будут в городе гораздо раньше вас! Что вас там ждет? – заскрипел подошедший Голавлев, но этим только подстегнул всеобщее нетерпение.

– Я считаю, надо идти к реке, по той стороне до города ближе, – предложил Федор Лукич.

– Вода холодная, – проворчал Евгений Семенович.

– Лодку найдем!

– Нужно дождаться темноты и двигаться проселками.

– И сколько мы так будем добираться? Дня четыре? Вы понимаете, что за это время может произойти?

– Если честно, я ничего не понимаю. Но вы там за рекой тоже быстро не пройдете. И потом, там, возможно, тоже немцы.

– Возможно, везде уже немцы.

Через полтора часа Голавлев, Слепко, Роза и Галя сидели у маленького костерка и задумчиво пили несладкий чай. Все остальные последовали за Федором Лукичом. Подполковник объявил, что никуда не пойдет, Роза осталась из-за пошедшего на принцип Евгения Семеновича, а Галя из-за Розы.

– В деревню идти нужно засветло, – предложила секретарша, – ночью нам никто не откроет, даже разговаривать не станут. А немцев там нет, зачем им туда сворачивать?

– Кстати, как твоя девочка?

– У свекрови. А ваши как, Евгений Семенович?

– К счастью, они до сих пор на даче, там, я думаю… Послушайте, Александр Сергеич, не будьте вы ребенком! Чего вы тут один навоюете со своим парабеллумом?

– Еще раз тебе повторяю, Слепко, я человек военный, у меня приказ, приказы не обсуждаются.

Допив чай, они, прислушиваясь и озираясь, вышли к покинутому лагерю. За последний час, с тех пор как поделили продукты и большинство ушло в сторону реки, там ничего не изменилось. Все выглядело как-то нелепо, как театральная декорация.

– Как же вы тут будете? – предприняла последнюю попытку Галя. – Холодно же. И страшно.

– Мне не страшно, мне только очень горько, Галочка. Буду воевать. Вот вы своими ручками и окопчик мне выкопали. Сейчас сенца сюда брошу… Водичка есть, еду кое-какую вы мне оставляете. Как сыр в масле кататься буду. Помогите-ка лучше спуститься.

Выяснилось, что окоп все-таки глубоковат, даже привстав на цыпочки, он не мог из него выглянуть.

– Надо было сделать ячейку для стрелка! И нечего смеяться, молоды еще! – глядевший из канавы подполковник был донельзя жалок.

– Идемте с нами Александр Сергеич!

– Нет! Проваливайте! К германцу в теплые объятья! Вам небось только того и нужно! Лопату мне дайте.

Пришлось наскоро откопать ему нишу в полуметре от дна канавы. Голавлев влез туда, повернулся к ним спиной и принялся обозревать окрестности.

– Патроны-то есть у вас?

– Не твое собачье дело! Убирайтесь! Осторожнее, немцы!

Действительно, по шоссе в сторону города пододвигались две подводы, груженные какими-то ящиками. Слепко поразило то, что колеса на телегах имели надувные шины, совсем как у автомобилей. В каждой сидело по паре ссутулившихся солдат.

– Уходим, – объявил, поднимаясь на ноги, Евгений Семенович, едва опасность миновала.

Втроем, не оглядываясь больше, они широко зашагали по тропке.

За ночь лес расцвел всеми оттенками желтого и красного. Сладко пахло палым листом. Порскнула по еловому стволу рыжая белка. Евгений Семенович пытался отогнать мысли о старике, бесчеловечно брошенном в идиотской яме. Вы шли к знакомому мостику. На влажной земле отпечатался след колес их грузовика. Проселок вел наискось, огибая реденький смирный осинник. За рощицей зеленел луг, а там полагалось уже быть и деревне. Все было спокойно.

– Значит, как договорились? – уточнил на всякий случай Евгений Семенович.

Роза кивнула. Они перешли через овраг. На лугу паслось несколько коров и десяток овец. Посреди стада темнела фигура сидящего пастуха. Еще дальше из-за древних ветел высовывались серые крыши сараев.

– Живут тут и ничего не знают, – кивнула Галя в сторону деревни.

– И нам бы так, – отозвалась Роза. Они ускорили шаг. Слепко нес на плече мешок с едой и одеялами. По другую сторону дороги, за деревьями и огородами, показались дома. Над трубой ближнего уютно курился дымок. Где-то прокукарекал петух. «Туда, пожалуй, и зайдем», – окончательно успокоился Евгений Семенович. Они поравнялись с покосившимися амбарами и свернули за угол. Там всего в нескольких шагах от них стояли немецкие солдаты, человек пять, уже без касок и в расстегнутых серых кителях. Вдоль бревенчатой стены громоздились их мотоциклы. Все окаменели. Немцы очнулись первыми и схватились за черные пистолет-пулеметы, висевшие у них на шее.

– Не подаем виду, – выдохнул уголком рта Слепко.

– А я ей говорю, нельзя кашу в жестяной кастрюле варить. Потому, говорю, она у тебя каждый день и подгорает, что ты ее в жестяной кастрюле варишь, – зазвенел, зачастил Розин голос.

– У меня она тоже подгорает, а я всегда в чугунке варю, – увлеченно поддержала интересную тему Галя.

Они шли прямо на немцев, как бы не обращая на них особого внимания. Те все, кроме одного, отступили на обочину. Оставшийся на месте, похожий на матерого хряка, буравил их заплывшими глазками. Вернее, буравил он одну только Розу, да так, словно хотел прожечь в ней дыру. «Какой-нибудь обер-ефрейтор», – решил Евгений Семенович, с трудом переставляя ватные ноги. Над верхней губой молоденького солдатика отсвечивал на солнце рыжий пушок. Ярко сверкала начищенная бляха на груди «обер-ефрейтора». На ней герб Германии – орел с распростертыми крыльями. Сам он был в подтяжках. Петлички на воротнике расстегнутого кителя были черными с серебряным кантом. На одной был серебряный же треугольник или буква «V», на другой – два параллельных росчерка молнии. «Красиво», – подумал Евгений Семенович. Ему пришлось обойти этого типа по траве, почти протиснуться между ним и другим солдатом. От них пахло потом, табаком и еще чем-то, чужим и не неприятным. «А от нас, наверняка, костром воняет». Роза, поравнявшись, в свою очередь, с «хряком», мило ему улыбнулась и сказала: «Гутен таг». Их кулинарная беседа с Галей продолжалась как ни в чем не бывало. Неподалеку над землей мелькали бритые головы и лезвия лопат. «Тоже окоп роют», – догадался Евгений Семенович. Он остро чувствовал их взгляды, особенно между лопатками. Пройдя еще несколько шагов, троица непринужденно свернула на узкую тропку, ответвлявшуюся влево, в березовый подлесок.

– Только не оборачиваться! – пробормотала Роза. – Спокойно, спокойно…

«Кому это она, мне или Гале?» – подумал Слепко и, чтобы побороть мучительное желание оглянуться, начал смотреть на листья подорожника, по которым ступал. Все они были разного размера, но каждый имел форму человеческого сердца. Только сердечки эти не бились, все им было безразлично, даже то, что кто-то давит их грязными тяжелыми сапожищами. Тропа, вильнув в сторону, нырнула в гущу зарослей. Отсчитав ровно десять шагов, он обернулся. В просвете между ветвями не было больше немцев, только крыша того самого домика с дымящейся трубой.

– Бежим! – негромко вскрикнула Галя.

Они рванули, сначала, еще сдерживаясь, рысцой, потом – во весь дух, не разбирая дороги. Без мешка, запыхавшийся, весь в паутине и еловых иголках, Евгений Семенович опомнился на круглой мшистой полянке. Тропы не было. Вокруг древние ели мешались с осинником. Место выглядело печально.

– Не могу!.. больше… – согнулась рядом с ним Роза, кашляя и держась за бок. Она стащила и бросила на мох телогрейку, сама повалилась сверху. – Ох, надо бы нам… немного успокоиться… и еще раз все обсудить.

– Чего тут обсуждать! – Слепко отхаркнул вязкую слюну и уселся рядом с ней. – Нужно было со всеми идти, дурак я.