Шахта - Михаил Балбачан

– Откуда здесь взяться английскому самолету? – недоверчиво протянула Вера Сергеевна.

– Это германский крест, – выговорил Голавлев.

– Не может быть, – привычно заспорил Слепко, – это же полная нелепость, не мог он досюда долететь, зачем? А вдруг это был наш самолет, специально, вы понимаете?

– Это был немецкий фронтовой бомбардировщик, – включился в обсуждение появившийся из лесу Грушевский.

Евгений Семенович настаивал на своей версии, упирая на логику и здравый смысл. С ним не спорили.

– Товарищи, как бы там ни было, мы можем еще немного поработать, до темноты осталось не меньше часа, – возвысил голос Голавлев. Как ни странно, его послушались. Даже Грушевский и его девицы. Когда Евгений Семенович выбросил наверх последнюю лопату земли, они так углубились, что едва сумели выбраться.

Спустившись на ощупь к мелкому, но быстрому ручью, все трое плескались в ледяной воде, пока скулы не свело от холода. Зато к Слепко вернулся оптимизм, на душе улеглась тревожная путаница. Громко, возбужденно переговариваясь, подошли к ярко светившемуся во мраке костру. Ужин уже был готов, ждали только их. Добровольные поварихи объединили продуктовые запасы и приготовили еду в нескольких кастрюлях. Евгений Семенович тоже разыскал свою сумочку и обобществил имевшиеся там жалкие крохи. Особых разговоров не было. Каждый думал о своем. Грушевский, между прочим, заметно присмирел.

– А если он все-таки немецкий, почему тогда по нас… по нам не выстрелил? – нарушила молчание Вера Сергеевна.

– Зачем? Мы же не солдаты, – предположила Роза.

– Ну, все-таки… Окопы рыли.

– Об этом нелегко было догадаться.

Грушевский хмыкнул, подполковник, и так сидевший мрачнее тучи, насупился еще сильнее. Но на аппетит никто не жаловался, и он в том числе. Когда кастрюли опустели, все расползлись по «своим» палаткам. Вокруг была жуткая гиль, и оставаться под звездным небом не хотелось. К тому же стало вдруг так холодно, что стоило отвернуться от огня, как изо рта начинал идти пар. В соседях у Евгения Семеновича оказались Голавлев, Федор Лукич и, разумеется, Роза с Галей. Мужчины сходили за сеном и наполнили им квадратное помещение почти до брезентовой крыши. У подполковника имелась шинель, у девушек и бухгалтера – казенные байковые одеяла. У Слепко ничего такого не оказалось, но в тесноте и его не обидели. Когда принесли кастрюлю с дымящимся кипятком, задернули полог, зажгли свечку и заварили чаек, да еще Федор Лукич бросил туда смородинных листьев, специально нарванных им у ручья, – всем им стало уютно, тепло и очень хорошо. Непонятная война, страшный самолет – потускнели и ушли, остались только крепкий чай, запах сена и лица хороших людей вокруг. Федор Лукич, скопивший в ожидании выхода на пенсию огромный запас лесок, крючков, поплавков и тому подобного, принялся, как обычно, трындеть про рыбалку, а Евгений Семенович, нетерпеливо перебивая его, – про всякие вообще смешные случаи, произошедшие с ним когда-то.

Кто-то заскулил снаружи, заскребся в брезентовый полог. Оказалось, что это библиотекарша Зоя.

– Кто вас обидел, Зоенька? – в унисон спросили Евгений Семенович и Роза, а сердобольная Галя бросилась обнимать и оглаживать несчастную.

– Я не мо-гу-у с ни-ми. Там такой у-ужас! Такая га-адость! И ко мне тоже уже пристава-ать стали.

– Что такое? Где? – всполошилась вся компания.

Оказалось, она попала в палатку Грушевского. У них там была водка. Она отказалась пить, хотя ее заставляли. Вскоре хихиканье, неприличные анекдоты и смутная возня в темноте перешли в то самое, о чем она не могла говорить, только рыдала, уткнувшись в Галин живот. Мужчины пошли на разведку. Из стоящей над обрывом палатки действительно раздавались характерные стоны. Слепко решил, что по возвращении разделается с Володькой безжалостно. Подполковник, по обыкновению, ухватился за свой парабеллум.

– Там насилуют, вы что, не слышите?

– Не думаю, Александр Сергеич, идемте, а утром мы с ними разберемся как следует.

– Нет! Там творится… преступление. Сейчас я его по закону военного времени…

– Не стоит.

– Товарищ начальник института, если вы робеете перед этим контриком, я и без вас с ним справлюсь! Не сметь меня задерживать!

– Только не стреляйте, – попросил Евгений Семенович и пошел вместе с ухмыляющимся Федором Лукичом назад, в теплую палатку.

Голавлев появился минуты через три, красный и злой.

– Ну, что там? – встревожено, спросила его Галя.

– Надо бы их в расход пустить, да патронов жалко.

Разговор увял, и вскоре все они, включая Зою, уснули, прижавшись друг к другу, как котята в корзинке.

Под утро ударил заморозок. Евгений Семенович, ничем почти не укрытый, весь извертелся от липкого холода. В итоге ему пришлось разлепить веки и вылезти наружу. Слева, из-за рваной кромки леса, высовывался уже лучистый краешек солнца. Плотно запахнув за собой полог, он сел на сапог Федора Лукича, намотал портянки, обулся. Трава полегла и увяла, вся в ледяных сверкающих каплях. Забежав на минутку в лес, он наткнулся на семейку отличных подберезовиков, а по пути к ручью набрал грибов в подол своей рубахи. От воды пробирало так, что одеревенели руки и ноги. Когда он вернулся в лагерь, у кострища стояли Вера Сергеевна и одна из ученых дам, с мятыми со сна лицами. Из их сбившихся буклей забавно торчали сухие травинки. Вера Сергеевна, поколебавшись, спросила, не возражает ли он, чтобы они вдвоем пошли в поварихи на все оставшееся время. Слепко не возражал.

– Евгений Семеныч, что же это за ужас был вчера? – патетически подняла выщипанные брови ученая дама.

– Ну, не знаю. Пока непонятно, действительно ли это был немецкий самолет, но если даже…

– При чем тут какой-то самолет? Я в самолетах ничего не смыслю, и потом, на то ведь и война! Я говорю про невообразимое свинство, учиненное этими развратными девками, извините, других слов и не подобрать!

– Гм. Давайте проведем с ними воспитательную беседу. Что до Грушевского, то по возвращении в институт я первым делом…

– Знаете, друзья мои, может… не надо быть… слишком строгими. То есть… поругать их, конечно, следует. Но ведь правда – война. Я не могу… – Вера Сергеевна заплакала.

Слепко присел на четвереньки и принялся раздувать едва тлевший огонек, подсовывая к углям отсыревший обрывок вчерашней газеты. Когда хворост наконец занялся, он распорядился будить народ. Его часы стояли, вечером он забыл их завести.

– Подъем! Подьем! – заголосила Вера Сергеевна. Из палаток высунулись нечесаные головы. Вскоре все, кроме моральных разложенцев, сидели кружком на кочках и завтракали.

– Стыдно стало, – предположила вторая ученая дама и значительно кивнула в сторону крайней палатки. Внезапно оттуда послышались неразборчивые выкрики. Наружу выползли все три девицы. Одна из них ревела, размазывая сопли по обрюзгшему, некрасивому лицу. Две другие, перебивая друг друга, взахлеб поведали, что Грушевский еще затемно вышел, якобы на минутку, да так и не вернулся, а утром открылась пропажа каких-то колечек и сережек.

– Ничего не понимаю, чепуха полнейшая! – пожал плечами Евгений Семенович.

– Профессорский сынок? Украл побрякушки и сбежал? Барышни, может вы его… переутомили? – изумлению Розы не было предела.

– Сбежал? Сбежал! Дезертировал! Испугался! – обрадовался подполковник.

Оживленно обсуждая это странное происшествие, мобилизованные доели кашу и попили чаю.

– Ну что же, товарищи, пора за работу! – объявил Голавлев.

– Товарищ начальник! Опять, кажется, звук, – Зоя осторожно дотронулась до руки Евгения Семеновича.

Действительно с юга, оттуда, где ниточка шоссе пересекалась с полоской леса, доносился слабый рокот моторов.

– Это не самолет, – авторитетно сказал Федор Лукич, – это трактор, и, похоже, не один.

– Смотрите, они, кажется, едут сюда!

– Работать надо, а не тракторы разглядывать! – возмутился подполковник, сам не сводивший глаз с шоссе. Там ползли какие-то серые пятна и что-то еще, помельче. Не то чтобы народ особенно заинтересовался, но копать почему-то никто не торопился. Вскоре мимо оврага проехал броневик с таким же точно крестом, какой был на самолете. За ним, оглушительно тарахтя, следовало несколько мотоциклов с колясками. Это были невиданные огромные серые мотоциклы с пулеметами. Ими управляли солдаты в серо-зеленой форме и глубоких касках. Через несколько секунд все это скрылось за кустами.

– Как же? – пролепетал кто-то.

– Вы туда гляньте! – пискнула Галя. По дороге валила уйма таких же мотоциклов и крытых грузовиков, а вдоль обочины, прямо по неубранному полю, двигались танки.

– Немцы! – страшным шепотом возвестил Федор Лукич.

– Не может быть! А где же наши? Где эта самая, несокрушимая и легендарная?

– Может, потому она и легендарная? – неприятно, совсем как Грушевский, усмехнулась Роза.

– Сволочь, просрал-таки страну! – тихо, но внятно выговорил Голавлев. Он сидел на земле, яростно вцепившись в свои реденькие седые волосенки.