Немецкие гренадеры. Воспоминания генерала СС. 1939-1945 - Курт Мейер

Крик эхом пронесся по кладбищу; он возвестил нам, что мы оказались в очень опасной ситуации. Все еще поворачиваясь вокруг, я увидел в руках двух полицейских на ступеньках церкви карабины. Полицейские испугались, поскольку еще не видели Макса. Я молниеносно поднял свой пистолет и сделал вид, что собираюсь стрелять. Полицейские спрятались. Я должен был уходить! Я помчался к южному краю кладбища, и опять на меня смотрело дуло карабина. Его держал стоявший в проходе человек и убрал его, когда я помчался прямо на него, угрожая ему пистолетом. Мы были окружены. Старик фермер все-таки поднял всех на ноги. Я перемахнул через кладбищенскую ограду, приземлившись на деревенскую улицу, до которой было метра четыре. Макс, задыхаясь, следовал за мной.

Господи! Просто не верится, каким становишься прытким, если на кону твоя жизнь. Улица шла вверх на подъем. Мои легкие, казалось, готовы были разорваться. Пули свистели над нашей головой. Я услышал, как Макс вскрикнул. Я обернулся и пару раз выстрелил. Макс лежал на дороге. Его подстрелили. Мои выстрелы вынудили «храбрых бойцов за свободу» спрятаться. Я свернул на дорогу к выходу из деревни. Как раз вовремя я заметил еще двух партизан, которые там несли караул. Куда мне было идти? Я увидел маленькую дверь, припертую лишь большим камнем. Я спрятался за ней незамеченным.

Я сидел в углу хлева в полном изнеможении, подглядывая через дверные щели. Партизаны появились через несколько секунд. Они возбужденно бегали взад-вперед по дороге и обыскивали каждый куст. Мое исчезновение было для них необъяснимым, и они начали обвинять друг друга.

Один из партизан громким голосом потребовал, чтобы я вышел из своего укрытия и сдался. Он обещал передать меня американцам и уважать «международное право». Я не отвечал на его призыв.

Пистолет в моей руке, казалось, становился все тяжелее и тяжелее. Однажды мы поклялись, что никогда не сдадимся живыми. Суровые испытания в России заставили нас дать эту клятву. Время настало! Оставался один патрон в патроннике и последний в магазине. Следовало ли мне выполнить свою клятву? Имела ли она значение только на Восточном фронте? Не были ли нынешние обстоятельство совершенно иными? Шли минуты. Я снова посмотрел на свой пистолет.

Я подумал о своей семье и неродившемся ребенке. Было трудно, очень трудно принять решение. Партизаны стояли лишь в паре метров от моего укрытия. Я изучал их лица. Одни были озлоблены, другие казались вполне безобидными, может быть, им всего несколько секунд назад вручили оружие.

Главный в их группе снова попросил меня сдаться. Рядом с ним стоял мальчик лет четырнадцати. Очевидно, это были отец и сын. Маленький чертенок держал в руках карабин.

Мальчик вдруг возбужденно указал отцу на дверь и камень, сдвинутый в одну сторону. Тот все понял. Там, где лежал камень, было сухо, значит, он был сдвинут несколько минут назад. Отец вновь попросил меня сдаться.

Партизаны выстрелили в дверь и достали ручные гранаты. Еще два выстрела расщепили дверь и заставили меня забиться в угол.

Я обратился к отцу: «Мой пистолет направлен на вашего сына! Вы сдержите свое обещание?» Он сразу же притянул к себе мальчика и повторил свое обещание обращаться со мной должным образом.

Все было кончено. Вся надежда была на контратаку моих товарищей. Я швырнул магазин от пистолета в один угол, а сам пистолет – в другой. Что за ужасное чувство быть взятым в плен!

Я медленно открыл дверь и пошел к командиру партизан. Один из парней набросился на меня; несколько пистолетов и карабинов было направлено на меня. Не было произнесено ни слова. Я не обращал внимания на угрозы оружием. Я посмотрел в глаза отца. Взмахом руки он велел своим спутникам опустить оружие. Они неохотно подчинились и сопровождали нас до церкви. Командир партизан сказал мне, что он был в Германии в Первую мировую войну в качестве рабочего и что у него остались только хорошие впечатления. Следовательно, у него не было причины быть главарем банды убийц. Однако он сказал, что молодых людей иногда бывает трудно удержать от кровопролития и убийств.

Макс все еще лежал на дороге; у него было очень болезненное пулевое ранение в бедро. Мы дотащили его до полицейского участка, где ему сразу же сделали противостолбнячный укол. Деревенский врач был в высшей степени дружелюбен. Он сказал мне, что надеется, что скоро мы сможем вернуться домой.

Двое полицейских затем достали из карманов по паре наручников и надели их на мои запястья. Я чуть не упал на колени от боли. Наручники все глубже и глубже врезались в мою плоть. Полицейские смотрели на меня выжидающе, партизаны просто глядели, раскрыв рот. Эти двое, должно быть, часто практиковали эту пытку раньше. Они явно ожидали, что я буду кричать от боли. Макс посмотрел на меня и сказал: «Сволочи!»

Главарь вернулся в комнату и отдал приказ вывести меня. Мы проковыляли через кладбище и вернулись обратно в котельную, партизанскую базу. Макса положили на матрас из соломы. В изумлении я увидел, как двое полицейских открыли дверь котельной и сняли с себя свою форму. Вскоре они ушли, одетые как партизаны. Я про себя отругал подразделение немецкой военно-полевой полиции, которое располагалось по соседству с церковью. Эти парни, видимо, спали за рулем, а мы, фронтовики, теперь расплачивались за их дилетантизм. Макс мучился от нестерпимой боли. Он вновь и вновь просил меня связаться с его отцом, если я выживу. Он не очень надеялся, что выживет сам.

Часы в подвале тянулись медленно. Главарь партизан принес мне хлеба. Он был обеспокоен; он знал, что к западу от деревни были германские войска и они, вероятно, пойдут через Дюрналь ночью. Я прислушивался к малейшему шуму. Из разговоров партизан я понял, что американцы двигались в направлении Динана, а в Дюрнале их в настоящее время не было. Нас охранял очень неспокойный партизан, который то и дело хватался за свой пистолет. Каждый раз, когда я пытался устроить Макса поудобнее, он кричал и размахивал перед нами своим пистолетом. Молодой человек был напуган. Почему, я выяснил несколько часов спустя.

В полночь партизаны вдруг разделились, и с нами остались лишь наши охранники. Перед уходом они поместили между нами и ими тяжелый стол. Он поделили помещение на две части. Пистолет был все время направлен на меня.

Иногда у меня возникало ощущение, что наши охранник хочет меня убить.

По деревне проехали машины. Были ли это немцы или американцы? Нам не пришлось долго ждать ответа. Еще через час я услышал выстрелы и взрывы боеприпасов. Осколки от них со свистом проносились в воздухе. Вероятно, горела немецкая машина.

К рассвету вокруг нас шумело повсюду. Мы могли по звуку четко отличить немецкие пулеметы от американских. Мы напряженно вслушивались в шум боя. Наш охранник становился все неусыпнее; его пистолет постоянно был направлен на меня. Он даже отказался дать Максу воды; он боялся поворачиваться к нам спиной.