Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

— Ах ты, Господи Боже мой, — шептал про себя Малюта, подпрыгивая на выбоинах. — Ах ты, Господи Боже мой! — повторял он до самого Кремля. — Изборск захватили! Изборск!

Предупреждал он государя, что козни Курбского приведут к беде. На границах с Литвой и Польшей неспокойно, лазутчики на Русь ползли со всех сторон, не успевали отлавливать.

Иоанн при свече лежал в постели и слушал, как слепой старец нараспев что-то бормочет, вперив бельма в низко нависший потолок. Глаза Иоанна были полузакрыты. Когда Малюта вломился в опочивальню, оттолкнув ложничего Паршина, царь быстро спустил ноги на пушистый ковер, выслав жестом старца.

— Ну? — спросил он Малюту, вздернув высоко крутую бровь и приподняв веко пальцем правой руки: оттого взор становился пугающим и пристальным. — Зачем пришел?

Технику доклада государю Малюта давно усвоил. Ему надо подавать новость малыми порциями. Однако сейчас не до придворной дипломатии. Изборск — ключ к Новгороду и Пскову. И вдобавок Иоанн любил Изборск, его мощную крепость и верил, что город сумеет стать непреодолимой преградой на пути вторжения иноземцев. Не раз Изборск давал отпор немцам-крестоносцам, не раз поляки и литовцы разбивали медные лбы о фортификационные укрепления.

— Не вели казнить, пресветлый государь, за весть лихую! — выпалил Малюта, опускаясь на одно колено: он никогда и что бы ни произошло не забывал таким образом выразить верноподданнические чувства, да и замахнуться или ударить плетью человека, находящегося в подобной позе, будто неловко, а царь чутьем тонок и в гневе на руку скор. — Не вели казнить, пресветлый государь, за весть лихую! — повторил Малюта, испытывая не часто посещающий его страх перед тем, что ответит Иоанн.

Изборск в своем великолепном названии, кажется, концентрировал всю силу славянского племени. Для религиозного и суеверного Иоанна, неплохо знающего историю, этот город обладал особым значением.

Иоанн не произнес ни единого слова: ждал, вперив око куда-то поверх головы Малюты.

— Двое твоих изменников — стрелецкий голова Тимоха Тетерин и подьячий Марк Сарыхозин, сменив обличье и натянув лукаво черные кафтаны на наши шлыки, обманули воротников и принудили их замки открыть, а притаившиеся во тьме литовцы ворвались внутрь. Пал, батюшка государь, наш Изборск! Это все Курбский! Вели сейчас же снаряжать отряд. И поставь меня во главе. Верну славу нашу тебе, государь пресветлый!

На удивление, Иоанн воспринял ошеломляющую весть спокойно. Он ожидал чего-либо похожего после суда над князем Старицким. Да и Курбскому хлеб Жигмонтов надо отрабатывать. Он не сомневался, что между Тетериным, Сарыхозиным и Курбским существовала прямая связь. И могло ли быть иначе? Стрелецкий голова, постриженный в монахи насильно, бежал в Литву — не выдержал и малой опалы. Ну куда бедняге приткнуться, как не к Курбскому? С его голоса и пел. Иоанн в догадке, очевидно, не ошибался. Беглецы тянулись к Курбскому и прислушивались к князю, усваивая аргументацию высокопоставленного изменника почти дословно. Вот что Тетерин и Сарыхозин писали дерптскому воеводе Морозову, сменившему Курбского и упрекавшему русских беглецов: «Называешь ты нас изменниками несправедливо; мы бы и сами, подобясь собаке, умели напротив лаять, да не хотим так безумствовать. Были бы мы изменниками, если бы, не претерпевши малые скорби, побежали от государева жалованья, а то и так виноваты, что долго не исполняли Христова слова и апостольского и не бежали от гонителя, а побежали уже от многих нестерпимых мук и от поругания ангельского образа. Ты, господин, бойся Бога больше, чем гонителя, и не зови православных христиан, без правды мучимых и прогнанных, изменниками».

А ведь князь Андрей Курбский не уставал повторять:

— Аще гонят вас во граде, бегайте в другой!

Казалось, Тетерин и Сарыхозин писали под диктовку князя. И действовали по его указке. Просил же Курбский Сигизмунда-Августа позволить сформировать войско для похода на Москву. Если Изборск захватить, то дальними окрестностями Новгорода и Пскова овладеть куда проще да посады — большие и малые — не сумеют защититься. Есть такие болевые точки на карте Московии. За примерами недалеко ходить: к Москве идешь — мимо Смоленска не пройдешь. И всегда так было!

— Не скули, Григорий, назад возьмем! А Нащокин и другие воеводы — что? Сонных захватили? Головы снесу! Окружили себя изменниками! Да не там измена угнездилась. В Новгороде да в Пскове корень зла. В палатах Пимена предатели засели. Только и ждут поляков. Зови утром Вяземского, Грязнова, Зюзина, Наумова — совет держать будем. Однако за Басмановыми не посылай. Понял? Без них обойдемся! — велел царь, видно давно решив отдалить от себя Алексея Даниловича с сыновьями.

Самого младшего Басманова — Петра — Иоанн невзлюбил и никогда к юноше не обращался, а Федора ведь с малых лет отмечал. Слова Иоанна Малюте маслом по сердцу. Надоело боярину дорогу уступать. Воевода он, конечно, храбрый, но черной работы не любит. Малюта никогда не забудет, как он у алтаря отвернулся, когда митрополита Филиппа опричники за грудки взяли и на двор вытягивали. Басманов лишь приговор прочитал. Государь не брезговал сам плеть взять в застенке. Басманов же однажды на пиру, чашу выпив сверх нормы, поморщившись, вдруг брякнул, Малюта запамятовал, по какому поводу — ну да поводов много каждый раз представлялось:

— Негоже воину палачом выступать. Языки резать охотников хватает. Тут большой смелости не надо. Ты за государя батюшку жизнь отдай в чистом поле! С саблей да на коне!

— Вона как заверещал боярин! — прошипел на ухо Малюте Васюк Грязной. — Это он нас поганит! Забыл, как своих стрельцов да братьев бояр на плаху гнал.

Иоанн лег и прикрыл ладонью глаза. Лицо исказили какие-то непонятные Малюте чувства. Трудно быть царем, мелькнуло у него, ох как трудно! В похожие минуты Малюта благоговел перед государем. Он искренне восхищался его дальновидностью и непреклонностью. Об уме и поминать нечего. Иоанн был самым умным и хитрым из живых существ, с которыми довелось повстречаться Малюте. Даже Басманов уступал государю и находился под властью его обаяния. Малюта подполз к постели, приложился к свесившейся руке государя и, пятясь, скрылся в дверном проеме.

Падение Изборска было тяжелым и сокрушительным ударом для Иоанна не только из-за стратегического положения старинной фортеции, имевшей чуть ли не семисотлетнюю историю. Изборск самим фактом долгого существования подтверждал претензии московских властелинов на первенство и древность. Курбский, разумеется, понимал эту многоплановую и примечательную роль Изборска, понимали это и Сигизмунд-Август, и гетман Ян Ходкевич, и князь Николай Радзивилл, понимали и Басмановы, и Висковатов, и многие другие князья и бояре, дьяки и подьячие, понимали и бывший митрополит Филипп, и нынешний Кирилл.

Изборск заложил легендарный князь славян Избор — старейшина могучего и многочисленного племени. В нашем сознании он обрел черты легендарности, но люди, жившие в средние века, относились к легендарности, как феномену истории, совершенно иначе. Для царя князь Избор был конкретным человеком, сыном славянского князя Вандала, который по крови принадлежал к одному из германских племен.

Стремление Иоанна находиться в контексте мировой истории слишком очевидно. Он всегда настаивал на том, что в его жилах течет кровь не просто Рюриковичей, но и римских императоров. А сам род Рюрика тоже выводился из древнего города. Генеалогия государей московских получила официальное утверждение: родоначальник Август-кесарь, обладающий всей вселенной, поставил брата своего, Пруса, на берегах Вислы-реки по реку, называемую Неман, и до сего времени по имени его называется Прусская земля, а от Пруса четырнадцатое колено — до великого государя Рюрика.

Как же до этого Рюрика добирались? Князь Вандал являлся потомком правителя славян Словена, братом Скифа, происходившего от сына библейского Ноя — Иафета, который впервые упоминается в шестой главе «Бытия»: «Ной родил трех сынов: Сима, Хама, Иафета». В девятой главе того же «Бытия» сказано: «…и от них населилась вся земля». Иафет оказался благодарным сыном и благородным человеком. Когда Ной выпил вина и опьянел и лежал обнаженным в шатре своем, то Сим и Иафет «взяли одежду, и, положив се на плечи свои, пошли задом, и покрыли наготу отца своего; лица их были обращены назад, и они не видели наготы отца своего». Ной, проспавшись, проклял младшего сына Ханаана: «…раб рабов будет он у братьев своих». В отношении Иафета Ной высказался более определенно, чем по поводу старшего брата Сима: «Да распространит Бог Иафета; и да вселится он в шатрах Симовых; Ханаан же будет рабом ему».

И действительно распространился Иафет! Его потомок Скиф, которого не менее, чем история, обессмертил Александр Блок, символизирует тесную связь — через Словена — скифского племени с древнейшими славянами: