Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

В тронном зале кремлевского дворца Иоанн решил сыграть последний акт трагедии. Когда привели старика, царь велел сорвать с него платье, что и проделал Малюта с товарищами, имея в том большой опыт — совсем недавно наложил руки на митрополита Филиппа Колычева. Над стариками измываться потешно и безопасно. Иоанн облачил онемевшего конюшего в драгоценные одежды и усадил на свое место. Гордый конюший сопротивлялся, но что он мог поделать, трепеща в цепких и мускулистых руках ехидно улыбающихся опричников. Малюта бросил конюшему:

— Чего извиваешься, изменник?! Жаждал власти — получи!

Когда тело старика, согнутое пополам, замерло на троне, Иоанн, сняв с себя головной убор, низко поклонился конюшему и стоявшей рядом жене Марии:

— Здрав буди, великий царь земли Русския! Се принял ты честь от меня, тобою желаемую! Но имея власть сделать тебя царем, могу и низвергнуть с престола! Прими от меня последнюю милость! — И он выхватил нож, чтобы вонзить его в сердце человека, ни в чем, кроме поносных слов в адрес опричнины, не повинного.

Иные летописцы и мемуаристы отмечают, что сам Иоанн ударил ножом конюшего, а опричники искромсали полумертвого боярина.

— Дай, пресветлый государь, мне нож! — воскликнул стоящий рядом Малюта и ловко всадил лезвие между ребер старика.

Вместе с Грязным и Ловчиковым он вытащил бездыханное тело конюшего на крыльцо и бросил его псарям-опричникам, которые поволокли окровавленный мешок на Красную площадь и впереди орущей толпы, проклинающей изменника, побежали на берег Неглинной. Там они раскачали труп и швырнули в навозную кучу, опоганив убийством прекрасное удобрение. Пока расправлялись с Федоровым, князь Владимир Андреевич стоял, уронив голову, быть может предощущая и свою скорую гибель. Многие его называли недалеким, не способным к управлению даже уделом. Трудно судить о княжеском характере и уме. Когда б не двоюродный брат, этот спокойный, мягкий и образованный Рюрикович, по-видимому, оставил бы по себе иной след в истории.

Вместе с конюшим Федоровым погибли десятки бояр и князей, и среди них родственник смещенного митрополита окольничий Колычев с сыновьями. Убийство окольничего было прелюдией к расправе с самим смещенным митрополитом, попыткой запугать его и показать остальным, что царь не шутит. Ужас объял Боярскую думу. Ни знатность, ни богатство, ни сотни вооруженных холопов, ни духовенство не могли спасти тех, на кого обрушился гнев Иоанна. Когда Федоров, сосланный в Коломну, попытался прибегнуть к защите епископа Иосифа, царь прислал прямо в храм гонца с угрозой предать священнослужителя опале.

Теперь подошел черед двоюродного брата. По приказанию Иоанна князь Владимир стал лагерем у Александровской слободы и занял там соответствующий своему положению дом вместе с семьей. Жена князя принадлежала к роду Одоевских. Накануне приезда Старицких Малюта готовил против князя Владимира свидетелей, не прекращая пытать в застенке Моляву, его сыновей и родных. Повар уже ничего к ранее допытанному добавить не мог. Иоанн велел Малюте действовать быстро и без особых церемоний:

— Какую кончину он мне уготовил, такую из наши же рук и примет!

Это означало, что царь собирается умертвить двоюродного брата с помощью яда. Малюта уловил краем уха, как царь в беседе с князем Вяземским упомянул абсолютно незнакомое имя Сократа.

— Я еще милостив! Расстанется с жизнью не под топором палача, чего достоин, а как древний философ, выпив из драгоценной чаши цикуту. Смерть благородная, скорая и совсем не мучительная.

Беседа, при которой присутствовал Малюта, тянулась долго. Царь вспоминал различные способы казни, и получалось так, что большинство предпочитало кончину безболезненную и для того, чтобы ее добиться, шли на крайние меры вплоть до самооговора, жертвуя и честью своей, и будущим семьи. Малюта настолько привык к пыткам, что они не казались ему чем-то ужасным и непереносимым. Неужели боль нельзя перенести? Он считал людей, спущенных с дыбы в обмороке, слабыми и лживыми, хотя выдержавших его пытки было совсем мало. Пытки вошли в привычку, чувства притупились, и ничего необыкновенного он в них не видел. Иногда он даже вздыхал с облегчением, когда подозреваемый сознавался быстро и не вынуждал вздергивать на дыбу. Возвращаясь домой на Берсеневку, лаская дочерей и сына, обсуждая хозяйственные дела с женой Прасковьей, Малюта отходил душой. В подклети сидели арестанты, но он нередко в последнее время забывал о мучениках, приступая к розыску только после неоднократных напоминаний помощника верного Булата. Он никогда ничем не болел и удивлялся про себя жалобам Иоанна на здоровье, подозревая царя в хитрости, когда тот ссылался на недомогание. Он больше не испытывал удовлетворения, входя в застенок. Застенок ему надоел — хотелось иных радостей в жизни.

Не успел князь Владимир расположиться на ямской станции Богана, как Иоанн велел Малюте взять опричный отряд и окружить лагерь прибывших из Нижнего Новгорода. На рассвете Иоанн покинул слободу и занял крепкий бревенчатый сруб поблизости от Старицкого. Рядом в избах разместилась царская охрана.

— Войдешь в дом к князю Владимиру и объявишь мою волю, — велел Иоанн Малюте. — Пусть послушает свидетелей его черных замыслов. Злодей повар и прочие изменники должны очи на очи показывать и уличать князя в намерениях сжить меня со свету. Если осмелится отрицать, то дьяк должен перечислить имена соучастников сего разбойного дела.

— Моляву с сыновьями и рыболовов — его пособников очи на очи поставить уже не можем. Ты сам, пресветлый государь, велел взять их жизни перед приездом князя Владимира.

— Забывать стал, — мрачно усмехнулся Иоанн. — Погибели моей хотят и разорения земли Русской.

Малюта приказал Васюку Грязному сопровождать его. Князь Владимир встретил опричников спокойно и отослал прочь охрану.

— Чем порадуешь, Григорий Лукьянович? — спросил он Малюту с достоинством.

— Да ничем! — грубо ответил Малюта. — Не запирайся, князь! Не укрывай истину. Злодей Молява на тебя донес и трижды подтвердил, что ты его подкупил и яд передал для того, чтобы извести государя нашего и тем порушить весь строй державы русской! Не брат ты ему, а враг давний. Вспомни, князь, как ты отказывался присягать царевичу, вспомни, князь, как ты деньги раздавал посадским, чтобы кричали твое имя на площадях, вспомни, князь, как твоя матушка Ефросиния подговаривала бояр тебе престол передать, вспомни, князь, как ты с конюшим Федоровым и боярами в стачку вошел и опричнину на чем свет стоит поносил, вспомни, князь, все свои изменнические замыслы! И отвечай чистосердечно на прямой вопрос: виновен али нет в намерении отравить государя?

Князь Владимир долго молчал, пристально вглядываясь в лицо Малюты. Дьяк Михайлов наконец прервал тягостную тишину, вытащил из кошеля грамоту, приблизился к окну и начал читать внятно и громко, обращаясь к подсудимому:

— Знаком ли тебе Молява повар?

— Знаком. Да кто его не знает!

— Давал ли ты ему пятьдесят рублей? Или какие другие деньги? — спросил Грязной.

— Давал за услуги, когда к себе приглашал на пиры. И сыновей его брал на кухню, когда слуг недоставало.

— Вот-вот, князь, сознавайся. Легче станет, — бросил отрывисто Малюта.

— Знал ли Василя Чиркина, Стефана Бутурлина и рыболовов, которые на тебя показывают? — продолжил дьяк Михайлов.

— Никаких рыболовов я не знал, а что на меня показывают — ложь!

— Дьяка Якова Захарова к себе приглашал? — вмешался в допрос Малюта.

— Приглашал. Что в том дурного? Он грамоту мне в Военный приказ писал.

— А с пушкарями насчет чего разговор вел? — нажимал Малюта.

— Да как мне не вести с пушкарями речь, когда меня на татар государь отправил. Мало ли с кем я беседовал?!

— Сознавайся, князь. Освободи душу от зла! — порекомендовал Старицкому Малюта. — Покайся! Не забывай про деток собственных и княгинюшку пожалей. Запираться будешь — не уцелеешь. Опустись на колени — моли государя о прощении. Глядишь, и в Кириллов сошлет или в Соловки. Год пройдет, два или три — живой останешься, а живого вернуть из дальних краев разве трудно? Мертвого с того света не воротишь и живой водой не отольешь.

— Бог свидетель, Григорий Лукьянович, нет на мне вины! Что было, то было — не отказываюсь. Недоброхотов царя я сам уличил. Разве забыл? За что меня теперь под топор подводить? Никогда я не желал погибели брату своему. Видит Бог, не желал я пролития священной крови. Правил и воевал честно!

— А не говорил ли ты, когда государь удел тебе переменил, что потомки Ивана Калиты Старицких ограбили да семью твою по миру пустили?

— Упаси Бог…

— Бога не трогай, изменник и братоубийца! — воскликнул Малюта. — Сознавайся, пока час твой не пробил! Чай, забыл, перед кем стоишь? Ты на суде, а не на пиру. Твое место на дыбе в застенке, а не на воле. Сколько христиан на тебя показало — ты всех лжецами обругал! По-христиански ли это? Государь тебя врагом объявил, а не братом, вины твои представив не голословно, но ты судом пренебрегаешь и как змея подколодная ведешь себя. Честно ли это, князь?