Письма, телеграммы, надписи 1927-1936 - Максим Горький

class="p1">Бесполезных знаний — нет. Поэтому я очень одобряю ваше желание написать книжку о пионерах Заполярья. В работе над этой книжкой вы кое-чему научитесь, а если книжка будет удачна — научите и других. Действуйте смелее, помня, что Пушкин, Лермонтов начинали писать стихи в вашем возрасте, причем у Лермонтова стихи имели такой вид:

Любезна маменька, примите

Сей слабый труд и рассмотрите,

Годится ли куда-нибудь

Как видите — это даже и не стихи. Но, действуя смело, не забывайте, что вашу книжку будут читать тысячи детей Союза, да, пожалуй, и за границу перескочит она. Стало быть, от вас требуется серьезное отношение к делу создания этой книжки.

Я советовал бы вам организовать дело так: сначала — отобрать из школьных литкружков тех ребят, которые уже заявили о своей способности хорошо писать прозу или стихи, коллективно выработать план книжки и выбрать из них редакцию — 5–7 человек.

Мне кажется, план должен быть таков:

Первая глава. Физические условия Игарки: пейзаж, почва, климат, растительность, очерки зимы, весны, лета, осени. Это необходимо написать, ибо вы живете в условиях исключительных, ребятам Союза незнакомых. А писать надобно так, как будто вы рассказываете об условиях вашей жизни особенно близким, например, друзьям своим, т Сталину.

Вторая глава Жизнь в семье, работа в школах, т. е. учеба, товарищеские отношения, хорошее и плохое в этих отношениях, борьба против плохого.

Третья Игры, развлечения, склонности, т. е. кого куда тянет к технике, т е изобретательности, к музыке, рисованию, поэзии и т д.

Четвертая Героические и смешные случаи жизни: посмеяться над собой — не бойтесь, самокритика так же необходима, как необходимо умываться

Пятая. Рост города, расширение работ, впечатление, которое вызывают у вас команды иностранных судов и прочее.

Это, конечно, только набросок плана, — набросок, сделанный человеком, который разнообразия условий вашей жизни не знает, и вы, разумеется, можете совсем не считаться с этим наброском.

Мне думается, что каждую главу должна писать определенная группа и что всю работу следует делать коллективно.

Когда рукопись будет готова — пришлите ее мне, а я и Маршак, прочитав ее, возвратим вам, указав что — ладно и что — неладно и требует исправления

Ребятам с Диксона и с зимовки Черной обязательно дайте место в книжке вашей

Ну, вот я кончил. Письмо вышло длиннее вашего.

Будьте здоровы, милые ребята, будьте здоровы, дорогие мои.

М Горький

1185

В. Н. НАУМОВОЙ ШИРОКИХ

Конец января 1936, Тессели.

В. Наумовой-Широких.

Примите, уважаемая, искреннюю мою благодарность за сведения, сообщенные Вами.

Весьма заинтересован намерением Вашим написать мемуары. Это было бы крайне хорошо, ибо о Сибири, о ее общественной жизни «русские» — мало знают. Да и знали мало, невзирая на то, что самодержавие обильно выгоняло в Сибирь людей грамотных. Но и они оказались «ленивы, не любопытны». Если решение Ваше обработать материалы отца — твердо, можно устроить Вам так называемый «творческий отпуск» и снабдить средствами для работы.

Она была бы особенно ценной, если б, не ограничиваясь архивом Наумова, Вы дали характеристику сепаративных настроений сибиряков, осветили фигуры Потанина, Головачева, Ядринцева и др. Ваш отец, кажется, переписывался с Омулевским, Петропавловским-Карониным, знавал Щапова?

Может быть, Вы подумаете о предложении моем?

Желаю Вам доброго здоровья и еще раз — спасибо!

М. Горький

1186

И. А. ГРУЗДЕВУ

Начало февраля 1936, Тессели.

Буду весьма обрадован, если пришлете «Историю живописи» Стендаля, дорогой Илья Александрович. А. Жида — получил, спасибо. Журналов ленинградских еще не видел. Как бы устроить, чтоб я получал интересные новинки, а особенно — зарубежную литературу? Не разрешите ли просить Вас о снабжении кормом души моей? Я бы выслал Вам руб. 200–300, а Вы посылали бы мне «чтиво»?

О том, как реагировали казанские народники на морозовскую стачку, я помню недостаточно четко. Мне кажется, что слух о ней появился в Казани «с первыми пароходами» и что привез его из Нижнего Виктор Пруга-вин, — был такой «исследователь сектантства», брат Александра Степановича Пругавина, «сошел с ума» в начале 90-х гг.

С уверенностью могу сказать, что Миловский-Елеонский и его друзья понимали эту стачку «как жест отчаяния», — но это я говорю потому, что в 1900 или 1901 г. в Нижнем Мидовский, беседуя с Кондурушкиным, спросил меня: помню ли я, как он, А. В. Чекин и В. Ф. Копытовский спорили у Деренкова по поводу морозовской стачки?

Когда я сказал ему, что он ошибся, я не присутствовал при этом споре, он заявил, что остается на старой позиции: «стачка — жест отчаяния».

Имею основания думать, что А. В. Чекин был солидарен с Мидовским, а Виссарион Филадельфович, человек военный и решительный, вероятно, возражал им. Знаю, что Каронин считал стачку «действием бесполезным и вызывающим только репрессии». Наконец, могу сказать, что, когда М. П. Сажин, говоря о 80-х годах, назвал их «опустошенными» и когда ему напомнили о морозовской стачке, указал, что она не имела значения в свое время и давно — забыта, а вот аграрное движение — начало революции. Это было в 900 г., год крестьянских волнений в Нижегородской, Костромской, Смоленской губ., — год, когда организовалась партия эсеров.

Общее — в результате воспоминаний — впечатление у меня сложилось такое: народники значение морозовской стачки не поняли, отнеслись к ней безразлично, а некоторые и враждебно. Но фактов враждебного отношения я не помню.

Вот и все, что могу сказать по Вашему вопросу.

Жму руку.

А. Пешков

Р. S. Кажется, о м[орововской] стачке есть что-то у Кудрина, в его «Воспоминаниях».

А. П.

1187

Н. Н. НАКОРЯКОВУ

24 февраля 1936, Тессели.

Целый месяц собирался ответить на Ваше письмо, дорогой Николай Никандрович! Разумеется, такое мое поведение образцовым нельзя признать, но — что поделаешь? Работешка держит за горло, «печали и болезни вон полезли» и т. д. Но, чувствуя, что оправдываюсь неудачно, — перехожу к делам.

Затее Вашей отобрать 2–3 десятка рассказов провинциальных авторов, внимательно прочитать рассказы, отметить в них хорошее и плохое, затем устроить собеседование с авторами и — если они согласятся — издать эти рассказы с поправками редакторов, — это не плохая затея. Однако я не могу участвовать в этой работе как по недостатку времени, так, равно, и по некоторой иной причине. Отказываюсь от участия и в просмотре материала, отобранного жюри конкурса на новеллу. [..]

О работе Пушкинского комитета мне ничего