Письма, телеграммы, надписи 1927-1936 - Максим Горький

не сообщают, и я не знаю, принято или отвергнуто мое предложение конкурса на монумент.

Теперь — о литературе и литераторах. Это — мое очень больное место. Так же, как и Вы, я не вижу, чтоб Съезд писателей оживил нашу литературу, создал среди литераторов какие-то разногласия, дискуссии и т. д. Писатели наши продолжают относиться к действительности с равнодушием, которое мне непонятно, и я склонен оценивать равнодушие это как признак какого-то серьезного заболевания — ожирения, что ли?

«Взглянем на факты». Никогда еще «головка» трехтысячной массы сочинителей не пользовалась таким вниманием со стороны власти и читателя, который быстро растет количественно, да, кажется, и качественно. Недавно «Ком[сомольская] правда» опубликовала, что книги читают 67 % комсомола. В 30 г. читало только, кажется, 29 %. Власть создала «Литфонд» — 10 миллионов рублей. Писателям строят дачи — они капризничают, требуя, чтоб дачи строились по их проектам, и будто бы одна писательница заявила: «Или так, как я хочу, или — я подожгу дачу». Возможно, что это — вранье, но — хороши литераторы, в среде коих подобное вранье возможно! Вообще о капризах писателей говорят очень много. Разумеется, это «бытовщина», мелочи, но лучше, если б их не было в наше время, в нашей стране. Мелочи эти, обнаруживая некие страсти, даже как будто говорят против обвинения в равнодушии.

Но обвинение это утверждается и углубляется такими фактами:

Съезд постановил устраивать для повышения интеллектуальной квалификации литераторов в Доме писателей доклады по вопросам и по достижениям советской науки, устраивать беседы с учеными, инженерами и т. д. Это не осуществлено.

Не заметно, чтоб Союз литераторов попытался бы ознакомиться со стахановцами, а ведь они, стахановцы, — материал.

Не заметно, чтоб литераторы отнеслись с должным интересом к опытам работы коллективной и обнаружили какую-либо свою инициативу в этом направлении.

Не заметно еще многого, а главное, что крайне удивляет меня, это — полное равнодушие литераторов наших к вопросам обороны и затем к интернациональной жизни.

Пакости и мерзости Гитлера, Муссолини, наглость японской военщины, трусливая любовь некоторых и ядовитая ненависть всех остальных мещан мира сего никак не волнует наших прозаиков и поэтов. А ведь какие богатейшие темы для сатиры, для юмора дают современные подлецы!

Не читал ни одного стихотворения, посвященного единому фронту против фашизма. В Европе и всюду пролетарии все решительнее обнаруживают понимание своего исторического назначения, — литераторы страны строящегося социализма равнодушны к битвам пролетариев. […]

Из всей поэзии нашей я знаю только одно удачное стихотворение Светлова, кажется, — «О Гренаде».

Дипломатия мешает пользоваться интернациональными темами?

Пустая отговорка. Писать можно обо всем, была бы охота! Но охоты, видимо, нет.

На необходимость издавать оборонную литературу я указывал до съезда. В частности — давно пора издать книги об интервенции японцев и о немцах на Украине.

Можно бы прибавить к сказанному в десять раз больше. Но это я приберегу для статьи.

Замечаю, что Вы усиливаете издание иностранной литературы. Это очень хорошо, — наши восемнадцатилетние должны знать, как за рубежом живут враги и друзья.

Среди изданных в текущем году книг прочитал две совершенно неудачные: Ханукова «Подводная лодка» — вещь беспомощно болтливая, скучная, изобилующая повторениями, в которых автор утопил драму гибели матросов. Ринг Ларднер «Новеллы» — сатирик, может быть, острый, но остроту его притупил переводчик, а пошлость оставил нетронутой, даже как будто и увеличил ее.

Очень хороша книга Ванды Василевской «Облик дня». Но на стр. 11 рассказано: «когда ребенок начинает ходить», «засунет в угли под печку новую курточку, стащит с полки хлеб, забавляется со спичками».

Мне кажется, ребенок оклеветан — только что начал ходить и уже достает хлеб с полки! И — зачем ему курточка, младенцу? И почему угли горят под печкой?

Это, наверное, переводчикова клинопись, — вообще же книга хорошая.

Ну, будьте здоровы, дорогой Николай Никандрович.

24. II. 36.

«Безбожникам» следовало бы издать полный текст записок Голубинского, автора «Истории церкви», профессора Москов[ской] духовной академии. Я слышал, что записки эти обличают автора как атеиста, главное же — дают интереснейший материал о церковниках в их быте.

Жму руку.

М. Г.

1188

И. А. ГРУЗДЕВУ

12 марта 1936, Тессели.

Дорогой Илья Александрович,

в статейке П. Ф. Кудрявцева нашел я следующие неточности.

Чириков до 85 г. не встречался со мною в Нижнем да, кажется, и не был в нем до этой поры. Он сидел в Нижегородской тюрьме в 87 или 88 годах. Я первый раз встретился с ним в Царицыне, за городом, на нефтяных складах Нобеля, где Чириков служил конторщиком. На пароходах я работал «посудником» — мыл чайную и столовую посуду, затем «кухонным мужиком» — мыл, чистил котлы, кастрюли, сотейники, заведовал «гард а манжэ», т. е. каютой, где хранилось мясо, овощи и пр., надпись на дверях таких кают обычно извещала русским шрифтом, что это: «Гранд манжа» или проще: «Граманжа».

С Кудрявцевым меня познакомил Евреинов. В кружок Мидовского ввел Плетнев. Мидовский был, кажется, студентом учительского института, а не духовной академии. Березин со мной не занимался.

«Многочисленность» кружков для меня звучит как преувеличение. За время 85–89 я знал, вероятно, все кружки. Организаторами кружков были: Березин, Мидовский, Кудрявцев, Попов — один из членов кружка офицера Смирнова, Муратова, Зобнина, Овсянкина, Крылова и А. Григорьева, провалившегося на деле похищения шрифта из типографии Ключникова. Эти четыре кружка — ортодоксально народнические, с обязательным, как евангелие, чтением «Исторических писем» Лаврова-Миртова, статей Михайловского «Герои и толпа», «Вольница и подвижники», изучением крестьянской общины, промысловых артелей и т. д. Мальчикам, которые достаточно покушали доморощенной премудрости, давали в качестве десерта «Царь-Голод» А. Н. Баха. Члены кружков в большинстве: гимназисты, реалисты, студенты первого курса. Затем — кружок Сомова, менее ортодоксальный, с упором на естественные науки: евангелие — «Рефлексы головного мозга» Сеченова, но читался — также обязательно— должно быть, сокращенный перевод — Карлейль «Герои и героическое», по рукописи.

Еще — кружок Федосеева, но я не слышал, чтоб в нем были рабочие, а должен бы слышать, ибо связь между кружками держали Плетнев и Комлев и все, что в них творится, я знал. Роль «связи»: хранение нелегальной литературы и снабжение ею кружков, переписка некоторых рефератов, добывание денег на покупку новых книг и т. д.

На 2-й стр. Кудрявцев говорит об «основе теоретической и практической программы» кружков и называет основой этой Маркса — Энгельса. Тут П. Ф. Кудрявцеву «изменяет память». Ортодоксальное народничество крепко держалось своих догматов, как это видим по статьям Михайловского, по полемике Федосеева с Михайловским и по многому иному. В быту эта полемика принимала весьма уродливые формы. Сомневающихся — анафематствовали. Еретиков не жгли на кострах только