Генерал де Голль - Николай Молчанов

Оставалось только гадать о мыслях генерала или изучать его старые высказывания. На своей «прощальной» пресс-конференции в июле 1955 года он в довольно туманной и условной форме говорил о возможности «интеграции» Алжира с Францией, то есть использовал тот же термин, который служил лозунгом «ультра». Однако он много раз в частных беседах с разными людьми признавал неизбежность предоставления Алжиру независимости, считал, что Алжир, в сущности, уже потерян и что речь может идти только о том, чтобы после провозглашения независимости добиваться сохранения в этой части Северной Африки экономического и политического влияния Франции на основе соглашений с независимым алжирским государством. Но это были частные разговоры; они лишь давали пищу для многочисленных и противоречивых слухов по поводу намерений де Голля, которому приписывали самые невероятные замыслы.

Любопытно, что 12 сентября 1957 года кабинет генерала де Голля опубликовал следующее коммюнике: «Заявления, приписываемые иногда в прессе генералу де Голлю некоторыми его посетителями после случайных и отрывочных бесед, связывают только тех, кто о них сообщает. Что касается генерала де Голля, то, в случае если он находит полезным сообщить общественности о своих мыслях, он делает это сам и публично. Это относится, в частности, к вопросу об Алжире».

В атмосфере странного недоумения по поводу намерений генерала он вдруг отправился в самый эпицентр драмы, сотрясавшей Францию болезненными конвульсиями, — в Алжир, в Сахару, где только что были обнаружены гигантские запасы нефти, столь необходимой Франции. Может быть, здесь он скажет что-то определенное? Но нет — встречи, разговоры и… никаких программных деклараций. Однако сам тон и характер его высказываний во время этой поездки крайне интересны с точки зрения последовавших затем событий. Генерал-губернатору Алжира Роберу Лакосту, социалисту, превратившемуся в самого ревностного защитника интересов ультраколонизаторов, он заявляет: «Алжирская проблема не может быть решена без де Голля». На другой день он добавляет: «Не забывайте, Лакост, что решение будет долгим и что оно связано со всем комплексом будущих проблем». Де Голль явно не хотел заранее связывать себе руки каким-либо определенным курсом в решении алжирской проблемы. По-прежнему это — последователь Бергсона, отвергающий заранее установленные принципы и склонный считаться только с конкретными обстоятельствами. И, конечно, именно сейчас, как никогда ранее, он знает цену молчанию, о котором он когда-то красноречиво писал, что это «блеск сильных и убежище слабых, целомудрие гордецов и гордость униженных, благоразумие мудрецов и разум глупцов».

Генерал явно не возражал против того, чтобы различные, подчас просто враждебные друг другу политические течения связывали с ним свои надежды. Неопределенность, скрытность, тайна, окружавшие подлинные намерения генерала, служили для него важнейшим тактическим средством подготовки возвращения к власти. И он с ледяной выдержкой проводил такую тактику, превращавшую его в объект всеобщих смутных надежд. В самом деле, если однажды, во времена «18 июня», де Голль совершил чудо, то почему он не может совершить его еще раз? Во всяком случае, лучше уж расхлебывать кашу под руководством самого де Голля, чем каких-то Ги Молле, Буржес-Монури, Гайяров, возглавлявших по очереди правительства, не пользовавшиеся никаким доверием общественности. К таким мыслям склонялось все больше французов, измученных алжирской войной.

Собственно, даже активные сторонники возвращения де Голля к власти, старые, преданные ему голлисты, не имели ясного представления о планах своего шефа в алжирском вопросе. У них, как и у всех других политических партий, кроме коммунистов, не было никакой единой линии в решении алжирской проблемы.

Наиболее заметную тогда среди голлистов группу возглавлял Жак Сустель, который связывал с приходом к власти генерала надежду на сохранение «французского Алжира» и его интеграцию. В 1955 году, будучи алжирским генерал-губернатором, Сустель близко сошелся с влиятельными лидерами «ультра». Некогда он пользовался полным доверием де Голля. Однако его отношение к Сустелю стало довольно холодным из-за политиканства бывшего этнографа в конце существования РИФ. Тем не менее Сустель связывал с де Голлем все свои политические замыслы.

Другая группа голлистов, которую представлял молодой и энергичный политик из Бордо Жак Шабан-Дельмас, видела свою главную задачу в передаче власти де Голлю. Алжирскую войну они рассматривали в качестве подходящего повода для ликвидации Четвертой республики и учреждения нового режима в духе известных идей де Голля. Что касается решения алжирской проблемы, то они верили, что гений генерала найдет нужный путь.

Наконец, третья, довольно слабая группа голлистов состояла из людей, понимавших бессмысленность и опасность продолжения войны и надежд на сохранение Алжира в колониальной зависимости от Франции. Типичным представителем этой группы был Эдмон Мишле, считавший, что только престиж генерала может заставить страну согласиться на предоставление независимости Алжиру. Немало сторонников прихода де Голля к власти, таких как Андрэ Мальро или Франсуа Мориак, открыто возмущались продолжением войны и особенно ее варварскими методами.

Но никто из голлистов, каких бы взглядов он ни придерживался по алжирскому вопросу, не мог с уверенностью сказать, что именно он выражает точку зрения генерала. К тому же де Голль никогда этого и не позволил бы. Он вообще не считал нужным посвящать даже самых близких соратников в свои замыслы по такому сложному и щекотливому вопросу. Он лишь позволял им выступать в качестве его сторонников. И они довольствовались этим. Ведь без де Голля они в политическом отношении ничего собой не представляли. Только укрываясь за огромной тенью генерала, они могли рассчитывать на какое-то политическое будущее. Вообще отношения между де Голлем и его соратниками были совершенно не похожи на обычные взаимоотношения лидера политической партии и его ближайшего окружения. Как правило, такой лидер находится в зависимости от него, он должен внимательно учитывать требования своих политических единомышленников. Совсем иначе держался де Голль. Он требовал от своих сподвижников безусловной личной преданности, не интересуясь их мнением. В этом смысле одинокое положение де Голля носило исключительный характер и отражало его стремление выступать не в качестве лидера политической партии, а в роли общенационального вождя, стоящего выше всех партий. Плачевный опыт РПФ многому научил генерала, в том числе и недоверию к своему подобострастному окружению. Он уже видел немало измен и отречений, только усиливших его презрительное отношение ко многим, очень многим людям, особенно к тем, кто слишком часто заверял его в своей верности. Поэтому в последние годы Четвертой республики у него неожиданно вырывались признания: «Мне гораздо легче с моими старыми врагами, чем с моими друзьями». Рассуждая однажды о своих политических перспективах, он вдруг заметил: «Возвращение к власти? Де Голль — да… но без голлистов».