Генерал де Голль - Николай Молчанов

Шарль де Голль с супругой Ивонной де Голль в Коломбэ

Он не только не перестает ждать. Он не перестает бороться, уединившись в своей башне в Коломбэ. Мемуары Де Голля — совершенно определенный акт политической борьбы, притом весьма эффективный. Используется любой повод, чтобы осудить политиканство, традиционную партийную игру, парламентские махинации, то есть все, чем была характерна история Третьей республики и от повторения чего де Голль предостерегает послевоенную Францию. В этих пассажах совершенно явно отражается мнение де Голля о тогдашней системе Четвертой республики, хотя прямо он ее и не упоминает. Он скрупулезно рассказывает о всех перипетиях борьбы с союзниками во время войны, явно противопоставляя эти действия проамериканскому раболепию своих преемников. А главное, он доказывает между строк всех трех томов, что в бурю на капитанском мостике французского корабля должен находиться именно такой человек, как он, Шарль де Голль!

Но мемуары еще только пишутся, а до руля власти по-прежнему далека Ничто его не радует, даже восторженные отклики на первый том мемуаров со стороны таких уважаемых людей, как Франсуа Мориак. Ему нужны не похвалы, не дифирамбы, ему нужна власть, а единственный голос одобрения, который волнует ему душу, — это тот «глас толпы», в котором он ощущает призыв самой Франции. Но она молчит и занимается своими долами. Остается говорить с богом, и генерал часто вспоминает его. Если речь заходит о будущем, он обязательно произносит: «Если бог продлит мои дни…» Когда вышел первый том «Военных мемуаров», то специально отпечатанные на лучшей бумаге 55 экземпляров с дарственной надписью автора были разосланы по особому списку, составленному де Голлем. Первым номером в списке числился папа Римский.

В Коломбэ наведывается адмирал д'Аржанлье, бывший командующий морскими силами «Свободной Франции». Адмирал возит с собой чемодан, в котором полное облачение священнослужителя, складной алтарь с соответствующими принадлежностями. Адмирал переодевается и входит в церковном облачении, превращаясь в отца Людовика. Стол в салоне покрывается белой скатертью, и на нем устанавливается алтарь. Генерал помогает адмиралу, в данном случае отцу Людовику, правильно разместить предметы культа, заменяя недостающего мальчика из церковного хора. Затем генерал и мадам де Голль смиренно опускаются на колени и начинается домашняя месса. Де Голля нередко видят под сводами многих храмов во время службы, начиная от бедной церкви в Коломбэ и до Собора Парижской богоматери. Правда, он выглядит рассеянным, смотрит по сторонам и, как говорили о нем, «считает мух».

Верит ли он в бога? Его официальное отношение к церкви проникнуто подчеркнутым почтением. Он образцово практикующий католик. И, однако, вопрос о религиозности де Голля почему-то часто задавали многие. Казалось, как может вообще возникнуть такой вопрос, если генерал ходит к мессе? «Увы, — пишет Турну, — кощунственные голлисты не верили в его искренность, и один из них без всякой почтительности не побоялся расхохотаться. Де Голль, по его мнению, не верит ни в бога, ни в черта. Он верит в добро и зло».

Есть и другие любопытные свидетельства. Жак Сустель, весьма близкий к генералу в период Лондона, рассказывал, как во время одной беседы на религиозные темы де Голль заявил: «Я не верю ни во что. Католическая религия служит частью политических структур франции». В другом случае генерал, беседуя с человеком из своего окружения, потерявшим веру, сказал: «Что касается меня, то, по многим соображениям, я являюсь верующим и практикующим…» И он добавил, что соображения эти «семейные, философские, исторические, географические и социальные».

Вдобавок ко всему, в характере и поведении генерала нельзя заметить и тени пресловутых христианских добродетелей вроде смирения, всепрощения, пассивного упования на промысел божий и прочего. И если он во что-то действительно верил, то верил в себя.

Но с другой стороны, несколько раз видели, как он в грудные для него времена неожиданно один отправлялся в собор и, опустившись на колени, застывал в неподвижности. Что же его влекло сюда? Стремление на мгновение отвлечься от жизненных передряг? Привычка? Сила традиции? Влекущая магия торжественной ритуальной обстановки? Желание прикоснуться к символам вечности? По-видимому, в этом сказывалось такое же чувство, которое побуждает порой убежденного атеиста искать в трудную минуту успокоения в созерцании пустынного пейзажа, любимого уголка родного города или особо понятного и прекрасного произведения искусства. Во всяком случае, Франсуа Мориак писал: «Никому не известны отношения Шарля де Голля с богом».

Пожалуй, не более определенны были и отношения де Голля с Францией. После «прощальной» пресс-конференции в июле 1955 года поток посетителей в Коломбэ заметно ослабевает, да и генерал реже появляется в Париже на улице Сольферино. Наступили месяцы наиболее глубокого уединения де Голля, молча следившего за положением страны. Казалось, ничто не говорило о возможности его возвращения к власти. По данным института общественного мнения, лишь один француз из ста высказывался в конце 1955 года за создание правительства во главе с де Голлем. В январе нового, 1956 года состоялись выборы в парламент, окончившиеся полным разгромом «социальных республиканцев», наследников РПФ. Они потеряли свыше трех миллионов голосов, сотню депутатских мест и стали одной из самых незначительных группировок в Национальном собрании. Напротив, большого успеха добились коммунисты, социалисты и другие левые партии. При поддержке коммунистов создается правительство социалиста Ги Молле, существовавшее рекордный срок — более года! Неужели постоянные заявления де Голля о неустойчивости режима опровергнуты жизнью? В действительности этот режим все глубже погружался в трясину беспомощности. Ги Молле держался у власти только из-за того, что отрекся от своих предвыборных обещаний и шел на поводу самых реакционных, консервативных и авантюристических сил. Как раз в 1956 году Четвертая республика обнаружила невиданную беспомощность, и имя отшельника из Коломбэ все чаще мелькало в печати.

По данным опросов, к середине года уже не один, а восемь французов из ста высказываются за правительство де Голля, ибо бессилие «системы» стало вызывать широкое недовольство.

Война в Алжире, как раковая опухоль, начинает быстро разрушать организм Четвертой республики. Правительство Ги Молле признало независимость соседних стран, Туниса и Марокко, но что касается Алжира, то именно здесь оно завело в тупик французскую политику. Специфика алжирской проблемы, предопределявшая ее исключительную сложность, заключалась в том, что в Алжире кроме 9 миллионов коренного арабского населения издавна жили 1200 тысяч европейцев, в основном французов. Буржуазная верхушка этого европейского меньшинства состояла из отъявленных колонизаторов-расистов, отчаянно боровшихся против малейших уступок угнетенному коренному населению. Да и в самой метрополии привыкли смотреть на Алжир как на часть Франции, вроде Эльзаса и Лотарингии. В конце 1954 года, когда в Алжире возникла освободительная война, все французские политические партии, кроме коммунистов, выступили за вооруженное подавление повстанческого движения. Перед выборами Ги Молле обещал добиться мирного решения алжирской проблемы. Но возглавив правительство, он быстро капитулировал перед требованиями колонизаторов и пошел на расширение войны. Численность французской армии в Алжире приближалась теперь к полумиллиону, но боевые действия не давали и видимости успеха. Продолжение войны требовало колоссальных средств, людей, вооружения. Война вызывала острую внутреннюю борьбу, подрывала международные позиции страны.