Атаман Войска Донского Платов - Андрей Венков

Ждал Платов полки, чувствовал, что из-за их прихода и отношение к нему в верхах изменилось, смягчились царь и Кутузов. Встретил первых, хоперцев, которые раньше других успели:

— Выручили, молодцы. Похваляю…

Степка отца спрашивал:

— Чего так долго? Каждый божий день вас ждали. Где вы были?

Алексей Иванович только руками разводил. Про других не знал, а с их полком, «рабочим» Гревцова 2-го, обстояло так: 28 июля, сразу после Ильина дня, по прочтении царского манифеста рассчитали казаков и на короткое время распустили по домам, чтоб по особому приказу явились они с месячным запасом харчей в Нижне-Кундрюческую, а оттуда всем полком в прежнем составе шли бы на город Смоленск. Но какое уж тут «короткое время», когда самая пора овес косить! Потом к Успенью с урожаем успевали. И как ни грозился из России Матвей Платов, в поход трубы затрубили, когда «Иван Предтеча погнал птиц за море далече». С 1 сентября числились казаки в походе, но стояли все в станице Каменской вместе с полком Ягодина, ждали остальных, пока к концу бабьего лета генерал-майор Денисов 6-й чуть не силой выпихнул их идти на Москву. На второй день похода узнали, что Москву сдали, а идти теперь надо на Тулу, засовестились и стали поспешать. За два дня до Покрова подошли к русскому лагерю, и здесь в деревне Леташовке весь полк, 250 казаков, отдали под начало артиллерии капитана Сеславина и вместе с эскадроном гусар послали искать неприятеля на Боровской дороге. А Алексей Иванович, как мы помним, был определен при Платове.

Наедине Платов Алексея Кислякова спрашивал, как там на Дону, какие новости. Кисляков ему рассказывал, как на духу, что видел, что слышал, кто чего думал, кто на Новочеркасской гауптвахте сидит (а сидели там сотник Извощчиков и квартмистр Калашников за нанесение есаулу Ребрикову в ночное время злодейским образом жестоких побоев). Под конец сам спросил, правда ли, что были от Бонапарта предложения, правда ли, что сулил он… Платов снизошел, буркнул:

— Поздновато… Ты гляди, не трепи. Знаешь, что за измену бывает?

Понятливый Кисляков замолчал.

На Покров выпал первый снег и сразу же стаял. И тут неожиданно Сеславин доложил, что французы ведут поиск к юго-западу от Москвы, а к Кутузову вторично приехал посланник от Бонапарта мира просить.

Наши воспрянули. Решили на французов напасть. Авангард их как раз вблизи дороги стоял.

Платов в этом деле не участвовал, он устраивал смотр полкам, пришедшим с Дона. Повел казаков Василий Орлов-Денисов, командир лейб-казачьего полка. Граф Денисов покойный сыновей после себя не оставил и титул графский вместе с фамилией внуку отказал, сыну Василия Орлова. Василий Васильевич Орлов-Денисов в батюшку и в дедушку оказался лих и боевит, в интриги же придворные не лез и при дворе его почти не видели. Платов, однако, к нему приглядывался с недоверием.

Взял Орлов-Денисов с собой Атаманский полк. Атаманцы пошли охотно, засиделись без драки, без наград и производств. Степка Кисляков, наглядевшись и наслушавшись, стал проситься в полк — за чином.

Отец, Алексей Иванович, всюду теперь ставший своим и незаменимым, вздохнул:

— Отправляйся, Христос с тобой.

Когда Степка радостно взлетел в седло, крикнул вслед насмешливо:

— Оголодаешь — вертайся!..

Был, видно, какой-то миг, когда война переломилась, но не заметил его никто. А зримо, явственно французов стали бить именно с той лихой атаки, с ночного рейда, в который ушел с атаманцами Степка Кисляков. Запомнил он тот рейд и ту атаку на всю жизнь.

Вечером послал его полковник проследить, правильно ли на старой стоянке костры разложили (француза отвлекать). Съездил Степка…

Добрый гнедой конь рысил меж лагерных огней, всхрапывая и кося глазом на подходившую от Нары конницу.

Дон поднялся поголовно. Молодняк от 19 лет и седобородые деды ехали в одном строю.

Один из хоперских полков сменился с передовой цепи и теперь, невзирая на будущее сражение, становился на ночлег. Треножили лошадей, раскладывали новые костры. Забородатевший, рукастый казачина, окруженный молодежью, поучал двоих угнувших головы — не показали себя, что ли? — пареньков:

— Ты, как с ним сшибиться, в самый распоследний миг вот этак вот чу-уть конец приподыми — он и с коня слетит и с пики сорвется. Главное, тебе ее из рук не выпущать. Как ударишь, назад откидывайся, не боись — лука выдержит. Смягчай, значит… Тебе пику вверх занесет — ничего! не противься! — как раз тупым концом второго бей!..

Но и молодняк своего не упускал — над дедами подсмеивался. У одного костра, где, заломив лихо фуражки со сбитыми набок тульями, особо густо роились молодые, Кисляков даже коня на шаг перевел — сам мальчишка, хоть и напускает на себя.

— Слышь, Пахомыч, ты б рассказал, как польского генерала заполонил, поучи молодежь.

— Да он и не генерал, а… так… полковник, — скромничал тщедушный — бородка веером — Пахомыч.

— Ты гля! Полковник!

— Уважь, Пахомыч!

С другой стороны тихо:

— Давай сюда. Пахомыч про генерала брехать будет…

Спрыгнуть бы да с ними к костру… Сидеть плечом к плечу, глядеть на трескучее пламя. Всю ночь. Нельзя — служба…

— …Как зачали они бунтовать, самого Суворова послали…

— Это когда ж?

— Да при Катерине еще.

— А-а…

— Подходим к ихней Вильне, поподбились[142]. Стали в одном местечке. Хорошая такая усадьба… речка, лесок… А главное — они уж откопнились[143]. Самое б нам коней подкормить… Поставили меня на ночь сено стеречь…

— От кого ж это?…

— Ху, да от поляков… Дале, Пахомыч…

— Сижу я… Луна. Тучи идут. Собака идей-то воет…

— Гы-гы!

— Цыц!

— Воет, душу вынает… Ах, чтоб тебя! Потом — глядь! — сова пролетела… И тихо кругом. Так вот всю ночь. А под утро слышу: с той стороны зашуршел ктой-то. Я ружье — черьк — и туда. Глядь — он сена в две сапетки нагребает. Весь синий…

— Царица Небесная! Мертвец, что ли?

— Дурак! Одежа на нем вся синяя, серебром шитая, лацканы малиновые. Ну, в общем — полковник. Я ему: «Стой! Клади оружию!» А он — ничего — слухает… При теле такой, пузатенький. «Тебе чего?» — «Ды мине б, — гутарит, — сенца…» — «Сенца тебе?! А ты его косил? Ты его копнил?..» Он засовестился, гутарит: «Прости, Пахомыч»…

Картечью ударил хохот. Вздохнув, тронул Кисляков запрядавшего ушами коня. С севера, гася закатное зарево, краем неба находила туча. Ночь пускалась темная и холодная.

В поле, прикрытые холмами, строились полки, назначенные в обходную колонну. Три полка — из отряда генерала Карпова, три полка с Атаманским — из отряда Платова, три полка — пришедшие с Дона, да лейб-казаки — царева гвардия. Итого — десять. Да донская батарея. В голову колонны становился егерский полк. Боялись, наверное, что заплутают ночью казачки, выйдут не туда.