Атаман Войска Донского Платов - Андрей Венков

Государь, я осмеливаюсь просить Вас о принятии этой меры потому, что она сделалась безусловно необходимой для блага службы…»

Платов и впрямь увлекся идеей получить графский титул, только об этом и думал. Вот уж нашел Багратион струнку! Ермолов, по примеру Багратиона, стал использовать то же и получал наслаждение, когда Платов при всей своей хитрости, не умея скрыть нетерпеливых ожиданий, всякий раз спрашивал его о получаемых повелениях Императора и какие кому вышли награды.

В день, когда Барклай писал царю письмо с просьбой убрать Платова из армии, Платов стоял с полками в местечке Выдра и сам писал письмо — Императрице Марии Федоровне. Поздравлял Ее Величество с днем тезоименитства, сообщал, что здоров, но писать не мог, «ибо с 16-го числа прошлого июня находился в ежесуточном движении не сходя с лошади». Благодарил за присланную корпию, отчитывался, чьи раны она облегчает. «Об одержанных мною… победах описывать я не распространяюсь, уверен, что Ваше Величество изволит увидеть из ведомостей; у меня же, благодарение Богу, урону очень мало».

Наконец командующие договорились и пошли вперед. Платов, выдвинутый в авангард 1-й армии, опять отличился, при Молевом Болоте крепко побил кавалерию графа Себастьяни, старого знакомца.

Но под деревней Гаврики сбились с французского следа, велел Барклай остановиться. Заругались командующие опять.

Барклай сидел посреди двора на бревнах, приготовленных для постройки, Багратион же большими шагами двор из угла в угол мерил:

— Ты немец! Тебе всё русское нипочем…

— Ты дурак, — вяло отвечал ему Барклай, — и сам не знаешь, почему себя ты называешь коренным русским…

Занятнейшая сцена!..

Ермолов стоял у ворот и отгонял любопытных:

— Главнокомандующие очень заняты и совещаются между собой.

Разругались окончательно. Барклай стал холоден и невежлив, Багратион — груб и колок. Барклая среди своих иначе, как «маршал Даву», не называл. Начальник штаба 2-й армии граф де Сен-При натравливал князя на Барклая и заодно копал под Ермолова.

Армия, издерганная беспрестанной сменой распоряжений, возроптала. Ермолов, на опыте осознав верность вечного принципа — один плохой командующий лучше, чем два хороших, — начал сглаживать…

Бонапарт не стал ждать, пока вожди договорятся, и чуть было не отрезал обе армии от Смоленска и от Московской дороги. Войско его таяло, потому и торопился он догнать и навалиться всей массой, пока силами превосходит. Смоленск русские оставили…

В войсках открыто говорили об измене. Платовские ребята брали пленных, и те рассказывали, что все русские планы Наполеону известны, что к полякам в лагерь приезжают офицеры в русской форме и русских начальников ругают. Барклай заподозрил польских князей и графов, коих много было на русской службе, «русская партия» — немцев.

К Платову в арьергард приезжал Ермолов узнавать подробности. Ругали с Матвеем Ивановичем Барклая и его окружение. Особо досталось Вольцогену, которого Ермолов называл «wohlgezogen» (хорошо воспитанный): «О, сей тяжелый немецкий педант! Сидит, как паук!..»

Платов, веселый и небрежный, сказал:

— А ты пришли ко мне этого педанта, я его в передовую цепь пошлю с проводником, он оттуда хрен вернется. Еще б Жамбара с ним вместе…

Ермолов посмеялся, сказал, что на такие шутки могут и обидеться, и уехал. Письмоводитель Платову заметил:

— Зря ты, Матвей Иванович, насчет Вольцогена…

Платов отмахнулся.

Уйдя за Днепр, искали командующие позицию под Дорогобужем. Толь нашел одну, но она Багратиону не понравилась и тот обозвал Толя мальчишкой и грозил в рядовые разжаловать. Барклай перемолчал и велел отступать дальше.

Ломанулись французы всей силой по большой дороге на Москву. Против Платова вместо битого Жерома двинули другого короля — Мюрата[133]. Патлы до плеч, одет черт-те по-каковски[134], но парень лихой — «попер чертом», передыху не давал. Раньше, в Литве, при отступлении выжигали все окрестности, теперь едва успевали вдоль дороги почтовые станции пожечь. По пыли, по жаре несколько раз рубить кидались. Потери сотнями стали исчислять. Меж казаков ропот пошел.

— Не берегут нас. Так и Платов откажется, воюйте себе сами, как хотите, — пугали они русских.

Русские, наоборот, Платову выговаривали: «У тебя егеря были. Чего ж ты их в тыл услал, на переправе французов не удерживал? За день, между прочим, три речки прошли. Так ты его прямо на лагерь выведешь. Из-за тебя дневку отменили, близко врага подпускаешь. Еое и Крейца подставил. „Держитесь, держитесь! Сейчас в дротики ударим“. А где те дротики? Бежишь без оглядки…»

Платов со зла назвал их «шакалами» и обиделся до смерти.

— Шакалы и есть, — поддакивали в походной канцелярии. — Точного приказа от них не дождешься. Боятся… Платовым командовать. Платов, он ить не смолчит, если приказ глупый. А теперь рассуждают…

Багратион себе бесновался:

— Ретирады наши никуда не годятся. Не ведаю никак, кто тому причиною. Я, хотя и старее его, но государю неугодно, чтобы один командовал… Я кричу — вперед, а он — назад…

В разгар арьергардных боев пришло Платову от Барклай извещение, что вызывает царь его, Платова, в Петербург. В самых лестных выражениях уговаривал Барклай Платова ехать и графским титулом манил: «…Смело предваряю Ваше Высокопревосходительство, что прибытие Ваше в столицу встречено будет дарованием Вам того титула, коим отличаются заслуги и достоинства, подобные Вашим».

При всей своей проницательности понял Платов: смеются. Барклай — это тебе не Багратион. Багратион свою власть не давал почувствовать. Сердечен, и люди его любят. Повиноваться ему не обидно. Барклай же вежлив, письма ласковые пишет, но в сердце его чувствовал Платов отдаление. И добрый он вроде, и внимательный, но с подчиненными осторожен, свободного обращения не терпит. За душой ни гроша, кроме чести нет ничего, а потому следит, достаточно ли ты к нему уважителен, чуть что ляпнешь, а он и припомнит когда-нибудь. А Платов про Барклая и про немцев столько наговорил…

Не оставляя арьергарда, стал Платов осторожно узнавать через Ермолова и других из «русской партии», что за фантазия. Да, было письмо Барклаю от царя, видели краем глаза: «Что касается генерала Платова, то, исполняя Ваше желание, я отзываю его для свидания со мной в Москву под предлогом, что мне необходимо лично переговорить с ним относительно сформирования новых казачьих полков на Дону». Вот она какая, царская ласковость!

Начни думать, и ясно становится, что за Барклая царь, раз по Барклаевой прихоти самого Платова из армии убирает. А еще подумать? Стал бы Барклай французов на Москву выводить по своей воле? Всех царь перехитрил. План — царский, а доставалось Барклаю. Теперь, когда Барклай всем стал ненавистен, сменит его царь. А кого поставит? Ясно, что не Багратиона. Что он там про план отступления писал? «…Хто сие выдумал мала повесить…» А выдумал-то…