Лев Толстой: Бегство из рая - Павел Басинский

Горизонт его зрения в это время невероятен. Он подвергает сомнению церковь, государство, общественные идеалы. В мире, который готов вот-вот рухнуть (и рухнет!) в катаклизмы чудовищных боен и революций, он ищет единственную спасительную основу и находит ее в крестьянской общине, которая прямо исполняет заповедь Бога трудиться в поте лица и не искать случая поудобнее устроиться в грешном, оболгавшемся, противоестественном мире, где большинство работает и голодает, а меньшинство пребывает в праздности и жрет, наряжается, блудит, совершает самые противозаконные с христианской точки зрения поступки, но при этом считается «христианским». Он пытается соединить мировые религии и нравственные практики в одну общедоступную модель нравственного поведения и, конечно, плутает, блуждает на этом пути, но идет упрямо, ежедневно, подчиняясь великой китайской мудрости: каждый день начинай жить заново. Он ищет свою точку зрения на соотношение «Бог и человек» и находит ее в том, что человеческая личность есть часть Божества и только через любовь друг к другу этих страдающих частей возможно их духовное расширение и соединение в Целом. В этом свете тема продолжения рода перестает его интересовать, как неинтересна ему тема размножения кроликов. Но семья создается для продолжения рода. И ему неинтересна семья. Он уже написал «Войну и мир» и «Анну Каренину». Он уже всё об этом сказал. Лучше всех.

И вот в это время появляется Танеев. «Крейцерова соната» обретает какое-то карикатурное воплощение. Конечно, в «Сонате» скрипач, послуживший причиной ревности Позднышева, не был похож на Танеева. Там был «дрянной человечек», «полупрофессиональный» музыкант, «полуобщественный человек». Танеев был лучшим учеником Чайковского и высочайшим профессионалом в области музыки, да и сам незаурядный композитор. Но точно черт подгадал Толстого в «Сонате» придать герою не вполне «мужские» признаки. «Миндалевидные влажные глаза, красные улыбающиеся губы, нафиксатуаренные усики, прическа последняя, модная, лицо пошло-хорошенькое, то, что женщины называют недурен, сложения слабого, хотя и не уродливого, с особенно развитым задом…»

Танеев проживал тем летом во флигеле имения Толстых, музицировал, играл с Толстым в шахматы, мило беседовал, но при этом, сам того не желая, сводил его жену с ума. С.А. рассказывает в дневнике, как уходила в сад и беседовала с мертвым (!) Ванечкой, спрашивала его: «дурно ли мое чувство к Сергею Ивановичу. Сегодня Ванечка меня отвел от него; видно, ему просто жаль отца; но я знаю, что он меня не осуждает; он послал мне Сергея Ивановича и не хочет отнимать у меня». Это было временное умопомешательство, видимо, связанное и с недавней смертью сына, и с тем, что происходящие события совпали с наступлением критического женского периода (признание в дневнике).

Все эти записи в дневнике относятся к 5 и 6 июля. А 8 июля Толстой собирается тайно уйти из дома и пишет то самое знаменитое письмо об индусах. Но вместе с ним он пишет какое-то второе письмо. И первое, и второе С.А. прочитала только после смерти мужа. У Толстого хватило здравого ума и нравственного чувства не покидать жену в то время, когда она была глубоко несчастна и душевно больна. Уход остался в его голове как еще один «черновик». Тем не менее Л.Н. сохранил оба письма и спрятал их под клеенчатой обивкой кресла в кабинете. Это был очень странный поступок. Он говорит о том, что Толстой просто временно отложил свой уход, сохранив его письменное обоснование до поры.

В 1907 году Толстой достал оба письма и передал Н.Л.Оболенскому, мужу дочери Маши. Оболенский после смерти Маши передал эти письма М.С.Сухотину. При этом предполагалось, что оба письма передадут С.А. после смерти Л.Н., что и было выполнено.

Прочитав одно письмо, она тотчас его разорвала. Второе, об индусах, сохранила.

Логично предположить, что первое письмо касалось отношений с Танеевым. В 1910 году это уже не имело никакого смысла. Второе же письмо, почти полностью совпадая по смыслу с тем, которое оставил Л.Н. перед уходом 1910 года, не бросало ни малейшую тень на жену Толстого. Оба письма представляли уход как исключительно мировоззренческий поступок.

Конфликт июля 1897 года — не единственный «надрез» в отношениях супругов 90-х годов, наверное, самого сложного в истории семьи десятилетия. В начале 1895 года, незадолго до смерти Ванечки, сблизившей пожилых отца и мать в общем горе, сама С.А. безумно ревновала Л.Н. к молодой издательнице журнала «Северный вестник» Л.Я.Гуревич.

«Северный вестник» был одним из лучших и наиболее художественно-радикальных журналов 90-х годов, где вместе с Чеховым, Лесковым и Горьким печатались Сологуб, Бальмонт, Гиппиус и Мережковский. В этом журнале состоялось рождение русского символизма. Толстой согласился на уговоры Гуревич отдать свою повесть «Хозяин и работник». Это невероятно возмутило С.А.!

Она до конца не смирилась с тем, что у нее больше нет прав на творчество ее мужа. Но если сопротивляться народным книжечкам «Посредника», выходящим из типографии Сытина, ей было сложно, то решение Толстого отдать новую, прекрасную и чисто художественную вещь в модный журнал давало ей моральное право осудить его за непоследовательность и тщеславие.

По-видимому, в переговорах с Толстым Гуревич не стеснялась привлекать свое женское обаяние. И вот это окончательно вывело С.А. из себя. Одно дело Чертков и Бирюков с копеечными книжками «Посредника», на которых не заработаешь. Но «интриганка, полуеврейка Гуревич ловким путем лести выпрашивала постоянно что-нибудь для своего журнала». Дневник СА начала 1895 года клокочет от злости. При этом она понимает, что ее муж написал «чудесный рассказ». С литературным вкусом у жены Толстого было всё в порядке. Ее оценки творчества Л.Н., рассыпанные в письмах и дневниках, почти всегда точны. И вот этот «чудесный рассказ» уплывает из рук, а С.А. как раз переиздает XIII том и хотела бы включить туда «Хозяина и работника». «Лев Николаевич денег не берет теперь за свои произведения. Тогда печатал бы дешевенькой книжечкой изд. „Посредник“, чтоб вся публика имела возможность читать, и я сочувствовала бы этому, поняла бы. Мне он не дал в XIII часть, чтоб я не могла получить лишних денег; за что же Гуревич? Меня зло берет, и я ищу пути поступить справедливо относительно публики в угоду не Гуревич, а назло ей. И я найду».

К издательской ревности примешивалась обычная женская ревность и обида, что муж не желает уступать ей ни в чем.

Но Толстой уже поставил себе за правило, что семья не наживается на его новом творчестве. И вот с одной стороны — мужское упрямство, с другой — нежелание смириться привели к тому, что 21 февраля 1895 года в Москве Толстой в очередной раз объявил о решении уйти из дома навсегда. Судя по дневнику С А, последней причиной конфликта была именно Гуревич. «Левочка был так сердит, что побежал наверх, оделся и сказал, что уедет навсегда из дома и не вернется».