Лев Толстой: Бегство из рая - Павел Басинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что делает С.А.? Обижаясь на мужа за то, что он не пускает ее в святая святых своего творчества, отныне доверяя переписку своих сочинений Маше и Тане, она начинает тайно переписывать его ранние дневнички, те самые, которые он в начале 60-х годов заставил ее прочитать. Но спустя 30 лет Л.Н. как раз запрещает ей касаться этих дневников, чуя неладное. С осени 1890 года он начинает прятать дневники от жены, не зная, что часть их уже спрятана в ее комоде и переписывается по ночам.
В поведении С.А. было что-то мазохистское. Эти дневники растравляли ее старые раны, бередили ревность и вызывали к мужу злое чувство.
«Он не умел любить, — не привык смолоду», — делает она заключение в своем дневнике.
«…как я его идеализировала, как я долго не хотела понять, что в нем была одна чувственность».
Наконец, она находит в его дневнике место: «Любви нет, есть плотская потребность сообщения и разумная потребность в подруге жизни». Это буквально взрывает ее! «Да, если б я это его убеждение прочла 29 лет тому назад, я ни за что не вышла бы за него замуж…»
И всё это вдруг связывается в ее сознании с «Крейцеровой сонатой», корректуру которой она вычитывает в это время. Женским чутьем С.А., разумеется, понимает, что в основе этой повести лежат какие-то темные интимные переживания Л.Н., что, впрочем, легко понять и не будучи его женой, настолько предельно пронзительна исповедь главного героя повести Позднышева. И вот цепочка «похоть-ревность-убийство» в понимании С.А. накладывается на историю ее отношений с мужем, особенно последнего времени. Только она понимает это с несколько другой стороны. «Он убивает меня очень систематично и выживает из своей личной жизни», — пишет она в дневнике. То есть речь идет не о ревности к ней, как думает публика, а, напротив, об охлаждении. Но в основе этого охлаждения лежит все та же похоть — неудовлетворенная.
«Какая видимая нить связывает старые дневники Левочки с его „Крейцеровой сонатой“, — восклицает С.А. в дневнике. — А я в этой паутине жужжащая муха, случайно попавшая, из которой паук сосал кровь».
В «Крейцеровой сонате» Толстой открывал черные бездны и вызывал из тьмы демонов, чтобы показать смертельную опасность семейного союза, подсознательно основанного на половом инстинкте. Подруга Толстого поняла это слишком прямолинейно. Тем не менее выпуск «Крейцеровой сонаты» стал для нее делом принципа.
Находясь в апреле 1891 года в Петербурге и ожидая аудиенции у царя, С.А. вела активные переговоры с директором императорских театров И.А.Всеволожским по поводу постановки пьесы Толстого «Плоды просвещения». Как и «Крейцерова соната», эта пьеса была запрещена; ее можно было играть только на домашних театрах. Увидев «Плоды просвещения» в репертуаре императорских театров, напечатанном в «Новом времени», С.А. незамедлительно отправилась отстаивать свои права. Ее разговор с директором, подробно пересказанный в дневнике, вызывает сложное чувство. С одной стороны, она отказывала театру в исключительных правах на пьесу, ссылаясь на волю мужа, не желавшего ограничивать распространение своих произведений. С другой — вела себя как полномочная и агрессивная держательница этих эксклюзивных прав, «горячилась» и в душе называла театральных чиновников «хамами». Всеволожский добивался от нее продажи права на постановку «Плодов просвещения» за 10 % от валового сбора, но при этом требовал права преследования частных театров в случае таких же постановок. Если нет — он обещал только 5 %. С.А. возмущалась этим циничным торгом. Но в результате она всё-таки добилась 10 % отчислений без уступки исключительного права. Жена Толстого вела себя как опытный литературный агент.
Но она собиралась распорядиться этими деньгами? «Сережа, мой сын, предлагает эти деньги отдавать на благотворительные заведения императрицы Марии, — пишет она. — Я бы охотно это сделала, да им же, моим 9 детям, так много нужно денег, а где я их буду брать?»
Какие мотивы руководили женой Толстого, когда после первого предложения самой напечатать в газетах письмо об отказе от прав на литературную собственность она стала фактически саботировать просьбу мужа? Только меркантильные соображения? Нет, конечно. С.А. была сложной личностью. Скорее всего, в этот момент она почувствовала, что теряет последний контроль над своим великим спутником, над «Левочкой». Успех чертковского «Посредника» и особенно то внимание и любовь, с которыми ее муж относился к этому народному издательству, терзали ее самолюбие издательницы и просто властной женщины, не желавшей делить своего мужа ни с кем.
Наверное, в этом была ее ошибка.
К началу 1890-х годов Толстой перерастает самого себя. Он уже не был просто мужем и писателем. Толстой становится колоссальной духовной величиной, влияние которой в России сопоставимо только с властью царя и православной церкви. Его мировой авторитет не только в Европе и Америке, но и на Востоке, в буддийских, индуистских, мусульманских странах, растет, как снежная лавина. Он превращается в философа уровня Лао-цзы и Конфуция, Шопенгауэра и Ницше. Через десять лет и даже раньше в Ясную Поляну польется поток паломников со всего мира к великому старцу, учителю мира сего.
Обладать «исключительными правами» на такого человека было нельзя. «Не делиться» со всем миром было нельзя. Нужно было смириться. Нужно было договариваться с Чертковым. Нужно было согласиться стать одной из фигур возле великого старца. Невзирая ни на что. Ни на 9 детей. Ни на хозяйство. Ни на собственное уязвленное самолюбие.
Нельзя сказать, что жена Толстого этого не понимала. Вообще это большое заблуждение, что С.А. чего-то такого совсем не понимала. Но ее непростой характер, особенности ее воспитания и, наконец, женская обида на то, что муж, проживший с ней бок о бок тридцать лет, уходит «готовеньким» к другим людям, не позволили ей взвесить все «за» и «против» и принять разумное решение.
Внешне смириться всё равно пришлось.
Не дождавшись от жены публикации письма об отказе от литературных прав и встретив с ее стороны сопротивление («…вся красная, раздраженная, стала говорить, что она напечатает… вообще что-то мне в пику», — пишет он в дневнике), Толстой понял, что сделать жену союзницей не получится.
21 июля 1891 года в Ясной Поляне Л.Н. твердо заявил, что сам напишет письмо в газеты. Она знала, что это рано или поздно случится, но оказалась психологически не готова.
«Мы наговорили друг другу много неприятного, — пишет она в дневнике. — Я упрекала его в жажде к славе, в тщеславии, он кричал, что мне нужны рубли и что более глупой и жадной женщины он не встречал». Ссора закончилась криком: «Уйди, уйди!» И она ушла с решением покончить с собой. Как Анна Каренина — броситься на рельсы.
