Лев Толстой: Бегство из рая - Павел Басинский

Озолин, латыш по происхождению и лютеранин-евангелист по вере, как и его жена, саратовская немка, оказался почитателем Толстого, твердо уверовавшим в его призыв во всем «творить добро». Он немедленно согласился принять больного, задержал отход поезда, чтобы дать Толстому спокойно собраться и сойти. Но, конечно, сразу оставить свой пост (а в это время на узловую станцию подходило и отходило еще несколько поездов) он не мог. Сначала Толстого пришлось отвести в дамский зал ожидания, пустой, чистый и непрокуренный. Л.Н. еще бодрился. По перрону шел сам, едва поддерживаемый под руку Маковицким, приподняв воротник пальто. Стало холодать, подул резкий ветер. Но уже в дамском зале он присел на край узкого дивана, втянул шею в воротник, засунул руки в рукава, как в муфту, и стал дремать и заваливаться набок. Маковицкий предложил Толстому подушку, но старик ее упрямо отклонил.

Он только втягивался от озноба в меховое пальто и уже стонал, но лечь всё еще не желал. В этот момент лечь для Толстого означало уже никогда не встать. И он крепился, крепился. И он будет крепиться еще почти неделю, уже в лежачем положении, в комнатке дома Озолина, испытывая смертные муки, но доказывая всем и прежде всего самому себе, что переход в смерть — есть дело самое достойное, величественное. Куда более величественное, чем бессознательное рождение и полусознательная жизнь. Это время наивысшего проявления личного разума и нажитой мудрости. Высшая точка жизни.

Говоря о семейных конфликтах 90-х годов, мы забыли об одном из главных персонажей — Владимире Григорьевиче Черткове. Его роль в этих конфликтах была велика.

Есть вещи, которые невозможно доказать. Их можно понять только на психологическом уровне. Задумаемся, например, почему подруга Толстого, вполне миролюбиво относившаяся к мужской части окружения ее мужа и даже платонически влюбленная в некоторых его друзей (Фет, Урусов), до такой степени ненавидела Черткова?

Если бы она изначально страдала фобией на всех, кто пытался вместе с ней разделить душевную жизнь Толстого, ее ревность и ненависть должны были бы испытать на себе Фет и Страхов, Дьяков и Урусов, а также Гусев, Булгаков, Бирюков и другие. Но этого не было.

Дома Толстых в Ясной и Хамовниках были теплыми, открытыми, гостеприимными местами встречи людей самого разного сорта. И сам Чертков в начале дружбы с Толстым испытал на себе это гостеприимство, в том числе и со стороны хозяйки. И даже в более позднее время, когда С.А. уже воевала с В.Г., она не раз оказывала дружеские знаки внимания его семье. Вела переписку с женой Черткова Галей (Анной Константиновной), общалась с его матерью Елизаветой Ивановной. Она помогала Гале ценными советами по женской части, искала ей няню для ребенка. Она сочувствовала матери Черткова во время ее десятилетней разлуки с сыном в 1897–1907 годах. Она даже лично привозила Черткову доктора из Тулы, когда он страдал от малярии.

Чертков постоянно заверял Толстого, что не имеет ничего против его жены. Но сама постановка этого вопроса (не иметь ничего против жены

Толстого) была для других друзей писателя просто невозможной. Всё-таки они понимали, какое место занимает С.А. рядом с Л.Н. Но и Чертков это понимал. Проблема была в том, что Чертков не только это понимал, а претендовал на это место.

На наш взгляд, именно здесь был главнейший пункт разногласия С.А. и В.Г., завершившегося тяжелейшим конфликтом. Борьба шла не за объем душевного пространства возле Л.Н. (это пространство было безмерным, и его хватало на всех), но именно за место возле Толстого, которое С.А. и В.Г., обладавшие деспотическими характерами, не могли поделить.

Итак, знакомство Толстого с Чертковым состоялось в октябре 1883 года. После этого В.Г. уезжает в Лизиновку, имение родителей в Воронежской губернии, и сразу начинает посылать Толстому не только письма, а книги, конспекты и даже дневники. Повод к этому вроде бы дал сам Толстой, который определил Черткова как человека «одноцентренного» с ним. Речь шла, конечно, о духовном центре.

Слова «брат», «братец» часто встречаются в письмах Черткова к Л.Н. Куда более часто, чем в ответах на них. Для Толстого Чертков — прежде всего «милый друг». Для Черткова Толстой — брат и учитель.

Чертков явился к Толстому, который в то время почти не имел друзей. Когда семья рассматривала его, с его новыми взглядами, как семейную угрозу. А Чертков кладет всего себя к стопам Толстого.

Впрочем, между Л.Н. и В.Г. с самого начала вспыхивают споры. Молодой Чертков — не чистый лист бумаги. Это человек со своими убеждениями, в начале 1880-х годов во многом отличными от убеждений Толстого. Например, замечательна их первая полемика о божественности Иисуса Христа и Воскресении, в которые Чертков под влиянием матери и Пашкова в это время еще верил. Ответ Толстого поистине гениален. Он не пытался разрушить веру Черткова, а просто писал о том, насколько ему чужд любого рода мистицизм. Мистицизм — это праздное любопытство.

«Столько прямого, неотложного, ежеминутного и такой огромной важности дела для ученика Христа, что некогда этим заниматься. Как хороший работник наверно не знает всех подробностей жизни хозяина; только ленивый работник чесал зубы на кухне и разузнавал, сколько детей у хозяина, и что он ест, и как одевается. И всё, разумеется, переврал, но узнал и работы не сделал. Важно то, чтобы признавать его хозяином и знать, чего он от меня требует; а что он сам такое и как он живет, я никогда не узнаю, потому что я ему не пара, я работник, а не хозяин».

Эту тему «хозяина и работника» Толстой через десять лет разовьет в одноименной повести. К тому времени Чертков уже полностью отречется и от божественности Христа, и от Воскресения, и от Искупления. Но зато будет трактовать себя по отношению к Толстому как «работника» по отношению к «хозяину». Между прочим, это и станет главным мотивом его упрека к С.А.: как она смеет видеть себя рядом с Толстым чем-то большим, нежели только «работницей»! То, что эта «работница» являлась его женой, подругой ночей и матерью многочисленных детей, не убеждало В.Г. признать за ней особое место.

Но, по-видимому, такая позиция устраивала Толстого. Он ни разу не попытался щелкнуть Черткова по носу и защитить свою жену. Он мог только объясняться с В.Г.: почему в том или ином случае он недостаточно жестко действует по отношению к жене и родным — в отказе от собственности, от литературных прав, в передаче В.Г. своих дневников и т. д.

Здесь мы имеем дело с удивительным парадоксом. Признавая за собой место «работника» возле Толстого, Чертков берет на себя право требовать от него «хозяйского» поведения. Именно требовать! Но «хозяин» в данном случае не просто хозяин, а Бог. У Бога нет и не может быть жены. Поэтому, с величайшим сочувствием относясь к одиночеству Толстого в семье, Чертков не мог уяснить семейных радостей Л.Н.