Вавилон - Маргита Фигули

— Вот чудеса! — выдохнул маг.

— Неслыханно! — восклицали все наперебой.

— Пусть поглядят и щитоносец с лучником, — распорядился царь.

Телохранители увидели через волшебную трубу на стене увесистые камни и солдат, не видимых простым. глазом.

— Ваше величество, — обратился к царю лучник, — если бы я мог пустить в них хотя бы одну стрелу.

— Нет, нет, — коротко ответил царь, — еще не время. И он взял у него из рук магическое стекло.

— Превосходное изобретение.

— Должно быть, в Египте немало подобных диковин, властелин мира, не худо бы наведаться туда с нашей армией.

— Первым долгом — Вавилон, любезный военачальник. Жаль, что фараон Амазис не послал мне вместо этого стеклышка орудие, которое проломило бы. Мидийскую стену. Я был бы благодарен ему вдвойне!

— Боги милостивы к тебе, сын Камбиза, — повторил маг, — а кому боги благоволят, тому достанет своих орудий и войска.

— Однако, — задумчиво возразил Кир, — когда смотришь на стену вблизи, становится еще яснее, что война против царства Валтасара таит в себе много неожиданностей даже для Кира. Но откладывать наступление больше нельзя.

— Ты прав, господин, — закивали головами сановники. — Иначе Вавилония выиграет время и соберется с силами. Мы двинемся, едва спадет жара.

— А теперь назад, в лагерь, — приказал царь. Свита уселась в повозки, и кони помчались. Вдали проступали ассирийские горы, покрытые темной зеленью сосновых лесов и затерявшихся среди них отдельных кедров. Кавалькада держала путь к этим лесам, где на мохнатых ветвях гнездились тетерева и в сумеречных тайниках, нахохлившись, сидели пестрые совы. Газели и серны хоронились под зелеными навесами ветвей, высоко в небе, еще более голубом, чем глаза загадочного сфинкса, кружили ястребы и парили чернокрылые орлы. Объятые тишиною, леса гудели глухо, подобно семиструнной лире Терпандра, и дышали прохладой.

Зеленые макушки гор вздымались над шатрами персидского войска, куда теперь держал путь кортеж Кира, сминая колесами повозок траву, стебли шалфея, медуницы и лютиков. Степь благоухала чабрецом, и серебристо-прозрачный воздух над ней дрожал.

Тотчас по прибытии в лагерь Кир созвал военный совет. Он не расходился до рассвета, но самый сложный вопрос — как пробить в стене брешь — так и остался нерешенным.

Днем и ночью продолжались споры в царском шатре, а в это время войско неустанно готовилось к сражению, совершая длительные марши, училось обращаться с движущимися башнями и катапультами, которым в предстоящем штурме Мидийской стены отводилось главное место.

Наконец споры окончились, но лица полководцев и самого Кира по-прежнему выражали озабоченность. Здесь, в непосредственной близости от неприятеля, приходилось признать, что Вавилония — самый могучий из всех противников, с которыми Персия имела дело.

Персидскому властелину не спалось. Его лихорадило, и он дважды за ночь требовал подать ему сикеру — напиток, проясняющий мысли. Наконец он решил встать и выйти в залитую лунным сиянием степь подышать свежим воздухом. Слуга набросил ему на плечи плащ, как вдруг разнесся сигнал сторожевого горна; удивление приковало царя к ложу.

— Что это? — прислушался он.

В это время к начальнику личной охраны Кира подвели семерых мужчин. Двое из них оказались халдейскими жрецами, один — лазутчиком Устиги, четверо — солдатами Эсагилы, у одного из них лицо было закрыто, и он не проронил ни звука.

Лазутчик из отряда Устиги потребовал, чтобы жрецов и таинственного воина провели в царский шатер, заявив, что они откроются лишь самому царю.

Этих троих провели к царю, и все трое пали на колени и низко склонили головы перед Киром.

Изумлению Кира не было границ. Но, не подав вида, он жестом приказал им говорить.

Первыми начали жрецы:

— Будь благословен, царь царей и повелитель мира. Низко кланяются тебе халдейские жрецы, жрецы Эсагилы. Святейший Исме-Адад послал нас к тебе гонцами, чтобы делом скрепить наш договор с братьями из Экбатаны. Не мы одни, но и боги наши благосклонны к тебе, и в подтверждение этого они шлют великому Киру ключи от ворот Халдейского царства.

Кир широко раскрыл глаза и стал необычайно серьезен.

— Ключи от ворот Халдейского царства? — переспросил он, не веря собственным ушам.

— Да, — подтвердил один из жрецов, — ключи от неприступных врат Вавилонии.

При этих словах третий гонец открыл лицо и низко склонил голову.

Кир судорожно ухватился за край ложа и вымолвил, потрясенный до глубины души:

— Сан-Урри… если глаза меня не обманывают… помощник халдейского верховного военачальника?

— Ты не ошибся, царь царей и повелитель мира. Сан-Урри явился к тебе с поклоном, чтобы стать твоему величеству верным слугой и воином. Одного тебя, царь царей и владыка мира, признаю я своим повелителем и господином. В подтверждение искренности и честности моих слов слагаю к твоим стопам дар, равный цене Вавилонии.

Он пал перед Киром ниц и положил на ковер кожаную суму, отделанную золотом и обвитую блестящей цепочкой. Концы ее были скреплены печатью Эсагилы.

Царский советник сбил печать, извлек из сумы глиняные, серебряные и золотые таблички и подал их Киру. Тот, взяв верхнюю табличку, приложил к ней увеличительное стекло, без которого прочитать клинописные знаки было невозможно.

По первым же строкам послания он догадался, что у него в руках. Эсагила поднесла ему поистине царский дар, которым не Погнушался бы ни один властелин мира: этот дар был план Мидийской стены.

От неожиданности у Кира на мгновение потемнело в глазах. Казалось, чья-то невидимая рука стерла с лица земли все сущее. Царь забыл обо всем на свете, словно некая таинственная сила поглотила прошлое и настоящее. Она окружила его пустотой, и в ней, будто в гигантском колоколе, он услышал, как громко стучит его сердце. Но никто из окружающих не заметил его потрясения: когда он заговорил, голос его звучал спокойно и внушительно.

Радушно пригласив халдейских гонцов сесть, Кир велел подать роскошное угощение и, когда те подкрепились, вновь созвал на совет приближенных. Сан-Урри, выделяя свои заслуги, рассказал, как удалось ему завладеть планом. О стычке войска Эсагилы с отрядами Набусардара он не помянул ни единым словом, хотя Кир и его советники, благодаря лазутчикам Устиги, были прекрасно осведомлены о последних событиях в Вавилоне. Сан-Урри умолчал о стычке, желая скрыть от Кира свое поражение в ней. Зато он пространно описал военное положение Вавилонии и нечеловеческие усилия Набусардара создать могучую армию.

— Сколько теперь войска у Вавилонии? — перебил его Кир, играя золотой тесьмой на своем одеянии.

— Не более, чем у тебя, царь царей.

— Назови цифру, — допытывался Кир.

— Тысяч около ста, я полагаю.

— «Около» — это может быть и семьдесят и сто тридцать тысяч, а это большая разница, — с виду добродушно улыбнулся царь, — о вас, халдеях, говорят, что вы непревзойденные математики, будь же, князь, поточнее.

Он строго посмотрел на Сан-Урри и добавил: — Нам донесли, что Набусардар располагает ста пятьюдесятью тысячами воинов и за счет войска Храмового Города намерен довести эту цифру до двухсот тысяч. Так ли это?

— Войско Храмового Города не пойдет к Набусардару, так как Храмовой Город не признает Набусардара, — в сердцах возразил Сан-Урри.

— Но мне известно, — все так же невозмутимо продолжал Кир, — мне известно, что Набусардар собирает не царскую армию, а всенародное воинство, храмовое же войско — часть народа и ради его блага обязано выставить солдат. Набусардар, как я погляжу, дальновидный полководец.

Сан-Урри нахмурил низкий лоб, взгляд его глубоко посаженных беспокойных глаз стал еще тяжелее. Его бесили дифирамбы Кира в адрес Набусардара, а персидский царь умел воздать должное достойным соперникам.

Оправдывая свое неведение, Сан-Урри говорил:

— Я давно уже не был в Вавилоне, светлейший, и целью моей было передать тебе в руки план Мидийской стены, а не сведения о численности армии Набусардара и не перечень его достоинств.

В его голосе присутствующие почувствовали раздражение.

Но царь примирительно улыбнулся и первым поднял бокал во славу богов, армии и своего народа.

Остальные последовали его примеру.

Сан-Урри кусал с досады край кубка, каждый глоток вина огнем обжигал ему горло. Он ждал, что царь помянет и его в своем тосте, но этого не случилось, и Сан-Урри чувствовал себя оскорбленным. Быть может, у персов принято иначе выражать свою признательность и расположение? Сан-Урри решил терпеливо ждать.

Когда заговорили о Мидийской стене, Сан-Урри стал угодливо распространяться о ее изъянах, незаметных для стороннего глаза; намекнул, где, по его мнению, можно пробить брешь с наименьшей затратой сил и наибольшей надеждой на успех. Под конец, словно открывая главный козырь, Сан-Урри заявил, что наместник Сиппара — союзник Эсагилы и откроет ворота города, как только персидское войско преодолеет стену Навуходоносора. А получив известие о падении Сиппара, сложит оружие и Опис, так как он не в силах противостоять несметному войску персов.