В когтях неведомого века - Андрей Ерпылев

– Но это же не камень! Это ерунда какая‑то, грязь. Как из нее может получиться твердый известняк? Ты морочишь нам головы!

– Ничего подобного, – покачал головой новоявленный инженер. – Это самый настоящий камень. Только сначала он должен высохнуть.

– Как глина?

– Точно. Солнце высоко, и, думаю, к вечеру все схватится на совесть. Денек выдержим для верности, а послезавтра с утра начнем укладывать. Стеновые блоки, мне кажется, можно оставить старые – трещины потом замажем, а перекрытие сделаем из моих.

– И они не рухнут?

– С Божьей помощью – нет.

– По‑моему, ерунда какая‑то, – повернулся строитель к харону, крутя пальцем у виска. – Он сошел с ума.

– Посмотрим… – неопределенно протянул тот.

– Смотри, Сер‑Гей, – сурово проговорил Такетх, грозя пальцем. – Если и эти рухнут, как прежние, я прикажу обломать о твою спину целую повозку палок. А потом отправлю на галеры. Если выживешь, конечно. Пойдем, Афанасий, я проголодался…

– Постой… – Харон присел у опоки на корточки и, отщипнув кусочек загустевшего раствора, размял его в пальцах. – А что это вообще такое, парень?

– Да так, – инженер пожал плечами, – в основном – перетертый в порошок известняк. Я пустил в размол обломки тех блоков, что рухнули под собственной тяжестью. Ну и, конечно, вода.

– А еще? Будь там только вода – ничего не держалось бы. Так крепко не держалось бы.

– А вот это – мой секрет, – хитро прищурился изобретатель. – Много будете знать, господин харон, скоро состаритесь…

* * *

– Смотри!

Надсмотрщик и харон стояли у почти готовой гробницы и, запрокинув головы, глядели на белоснежную вершину, незыблемую, словно скала.

Мавзолей не собирался рушиться не только под собственным весом, но даже и после того, как на его плоскую вершину взобралось два десятка рабочих во главе с могучим изобретателем. Сперва работяги чувствовали себя скованно, памятуя о том, скольких уже задавило в каменной ловушке, в которую раз за разом превращалась новая гробница, но потом осмелели, задвигались, загомонили. Некоторые даже раздухарились настолько, что принялись подпрыгивать на мощных плитах, обращающих на их попытки столько же внимания, сколько слон – на копошащихся на его спине комаров.

– А ты говорил, что у него ничего не получится.

– Мало ли что я говорил… Наверняка парню помогает дьявол.

– Это еще ерунда, – Раскрасневшийся строитель спустился к начальству. – Я слышал, что это убожество какой‑то идиот назвал пирамидой.

– Да, это так. Между прочим, те, кого ты считаешь идиотами, сидят так высоко, что нам и не снилось. Тебе чем не нравится название?

– Чем? Да потому что это – не пирамида.

– Как не пирамида? Много ты знаешь!

– Постой, – одернул надзирателя харон. – А что же, по‑твоему, настоящая пирамида?

Сер‑Гей присел на корточки и, тщательно разровняв песок ладонью, в два счета начертил обломком сухого пальмового листа настоящую пирамиду, несколько кривоватую, но вполне узнаваемую.

– Вот, – сообщил он, любуясь рисунком.

– Хм‑м, – почесал в затылке Такетх и взмахом руки подозвал разжалованного в простые учетчики инженера, проектировавшего мавзолей (для него, томившегося в темнице, это было настоящей милостью). – Что скажешь?

– Да, конечно это пирамида, – сообщил высокомерный интеллектуал, ревниво разглядывая убогий чертеж. – Символ совершенства и эталон красоты. Но никто в мире не сможет построить такого. Сие неподвластно человеческим силам!

– Почему же?

– Да очень просто! – Инженер присел на корточки рядом с рисунком и изобразил возле него схему мавзолея. – Чтобы иметь внутри такую же по размеру камеру, как в гробнице, созданной по моему проекту, – он выделил слово «моему», – вот это сооружение должно иметь в поперечнике… Так, восемь на ум пошло… Да, точно. – Он тщательно вывел на песке число со многими нулями.

– И что это значит? Ты давай не мудри! Тут тебе не здесь, понимаешь!.. – Надзиратель уже начал терять терпение, но дьяк успокаивающе положил ему руку на плечо, и тот, ворча, будто огромный пес, замолчал.

– Ты лучше нарисуй, умный человек, – ласково поощрил харон разжалованного. – Для сравнения. Мы люди несведущие, на словах не понимаем…

– Нарисовать? Охотно!

Раздосадованный инженер отломил прутик, подровнял на глаз и, используя вместо линейки, принялся скрупулезно вычерчивать гипотетическую «пирамиду». Уже в первом приближении выходило, что построенная с таким трудом, затратами и жертвами громадина смотрелась бы рядом с рисованной махиной очень скромно. Примерно как дачный сортирчик рядом с трехэтажным особняком «нового русского». А уж когда рядом появился детальный разрез с изображением погребальной камеры и ходов…

– Чтобы все это держалось, – торжествующе поднялся «яйцеголовый» на ноги и отряхнул от песка полы нищенской хламиды, сменившей дорогое одеяние инженера, – камня потребуется столько, сколько, примерно, пошло на половину домов в Мемфисе.

– Да ну! – не поверили Такетх с хароном. – Ты не ошибся, часом?

– Я недаром постигал секреты науки, именуемой архитектурой, у несравненного Хаар‑Атона, – высокомерно ответил инженер, позабыв про свой нынешний незавидный статус. – Его ученики никогда не ошибаются.

– А с перекрытием?

– Несовершенство материала, – отрезал специалист. – Расчеты были безупречны.

– А это что тогда? – указал Афанасий на свежеотстроенный мавзолей. – Куча навоза?

– Это невозможно, – гордо отвернулся инженер, сложив руки на груди.

Харон почесал в затылке, что‑то соображая.

– Ты это прямо из головы придумал? – ткнул он пальцем в чертеж.

Строитель сник.

– Если бы я мог придумать хотя бы половину подобного великолепия, то прослыл бы великим архитектором. Это проект моего учителя Хаар‑Атона, по нему он учил нас постигать прекрасное и творить, не связывая себя мелкими мыслями о презренном камне. Все равно воплотить такое в жизнь не в силах никто.

– А если по твоему рисунку, да с новым материалом…

– Я его называю «бетон», – вставил Сер‑Гей.

– С бетоном этим можно построить твое творение?

– Э! Э! – встревоженно переводя взгляд с одного на другого, встрял Такетх. – Вы эти «можно – не можно» бросьте! Это вам не курятник, понимаешь! У меня и так смета перерасходована! Кто мне фонды на это баловство выделит? Вы тут фантазируйте, да знайте меру…

25

Я понимаю, что это не Индия. Даже совсем не Индия. Но может быть, это просто не та Индия?

Христофор Колумб

– Нет, я не понимаю, зачем должен умащивать свою кожу маслом, словно стареющая придворная красотка!

Отправляться пришлось опять вчетвером (даже вчетвером с дробью, поскольку Кот тоже являл собой хоть небольшую, но живую единицу), на пределах возможности нежной аппаратуры, но иначе было нельзя. Оптимальным было бы, конечно, попарное путешествие, но кто мог положиться, что капризные вихри времени и пространства не раскидают путешественников по разным местностям и эпохам? И еще одно обстоятельство, отнюдь не техническое.

Банальный случай «волка, козы и капусты».

Леплайсан и профессор сразу и бесповоротно невзлюбили друг друга, и, стало быть, вместе их ни отправлять, ни оставлять было нельзя. Точно так же не рисковал оставлять шута вдвоем с Жанной Арталетов – дружба дружбой, но… Зачем было с таким трудом спасать друга, с которым пришлось бы, в случае чего, выяснять отношения? И уж совсем, после истории в магазине, не стоило терять контроля над парочкой Жанна – ученый. Языки у них о‑го‑го, а девушка теперь вооружена совсем не мороженым цыпленком… Все устали, у всех нервы…

Арталетов давно уже чувствовал себя кем‑то вроде няньки при ораве непослушных, неразумных и более того – чрезвычайно активных ребятишек детсадовского возраста, опрометчиво выведенных на прогулку. И если Кота, к примеру, удалось уговорить на доставку в Египет в обычной корзинке для перевозки домашних животных, то о том, что остальных нельзя заковать в наручники, он сожалел совершенно искренне. Почему корзинка? Да потому что царапины от когтей кота, никогда не слышавшего о гигиене, полученные при транспортировке, заживали мучительно долго, и Жора всерьез опасался подцепить какую‑нибудь заразу, которых было так много в минувшие века. Прививки прививками, но вдруг имелись хворобы, незнакомые нынешней медицине?

Или тот же Леплайсан, привыкший к обтягивающему платью по моде своей эпохи и наотрез отказавшийся переодеваться в просторную хламиду. Пришлось облачать его в длиннополый кафтан, благо, как теперь знали путешественники, подобные были в ходу у казаков‑мамлюков. Но убедить его смазать лицо маслом от загара оказалось невозможно, и теперь, скорее всего, бывший королевский шут будет щеголять красным, будто обваренным, лицом и беспрестанно чесаться, вызывая законное беспокойство окружающих.