Лев Толстой. На вершинах жизни - Игорь Борисович Мардов

на Землю, с какой-то неведомой ему целью. Ему не обязательно знать Замысел и Цель, в соответствии с которыми установлена Его Воля, Его Закон человеку. Зачем нужно то, что назначено делать – знает только Бог, человеку же положено знать Его Волю на себя, то есть положенную ему работу и исполнять ее. Такова исходная установка Толстого.

Какова же Воля Бога-Хозяина на работника-человека? Где ее узнать? Для пятидесятипятилетнего Толстого, конечно, в Евангелии, и более всего – в заповедях Нагорной проповеди. Исполнимы они или идеальны? Не имеет значения. Сказано: не противься злу насилием – значит, никогда, ни в каких случаях употреблять насилие нельзя. Если при этом, при исполнении Воли Бога, придется погибнуть – значит придется. Ибо не Бог для человека, а только человек для Бога.

Впрочем, вскоре Толстой обнаружил, что Воля Бога не столько в самом по себе исполнении заповедей Нагорной проповеди, сколько в личном духовном росте человека и в его стремлении к единению любовью, чему более всего способствуют Евангельские нравственные принципы. Но если рост (восхождение), то – куда-то? Вот это прямо не дано знать человеку и, следовательно, ему, в его качестве работника и только работника, и не нужно знать. Что-то непременно произойдет от духовных трудов человека, они имеют смысл, но смысл этот знает Бог, а не человек.

Если главное знание человека – знание Его задания ему, то, разумеется, главная забота Толстого – со всех возможных сторон подтвердить добытое им знание этого Задания. Отсюда и его обращение за поддержкой к Разуму, и к авторитету Иисуса, и к основателям других религий, и к мудрецам всех времен и народов. Толстой не стремится быть оригинальным, напротив, желает быть заодно со всеми. Ведь только так, вместе со всеми, можно быть уверенным в том, что верно определяешь Волю Бога.

Конечно, можно не доверять Толстому в том, что он верно определил Волю Бога на человека. Но при этом ответить себе – кто я: работник "в чужом" саду или любимый сын, ждущий воцарения? Если я в Саду и если мне дано задание (по возделыванию Сада?), но не толстовское, то – каково оно? Неужели мне только надлежит воскреснуть, попасть в рай и блаженствовать без меры и конца? Свободное нравственное чувство Толстого всегда восставало против такого представления.

Задание от Бога для человека-работника логично определять, исходя из того, каким человек создан, то есть искать это задание в устройстве его внутреннего мира, в Структуре человека. Наличие высшей и низшей души предполагает как стремление не погубить, сохранить высшую душу, так и рабочий процесс духовного роста – все большее и большее перенесение центра тяжести жизни человека и ее ударение с низшей души на высшую. Знания, получаемые в состоянии «просветления», используются Толстым для обоснования необходимости работы духовного роста, а не для завлечения адептов на путь просветления.

Далее. Человек-работник обязан добыть что-то высшее в работе своей земной жизни. Что же? Включить (или максимально активно задействовать) в земном существовании высшую жизненность, решает Толстой. Жизненность есть Любовь. Высшая Жизненность есть агапическая Любовь. Она же и единственно подлинная Жизненность в Существующем. По этой причине труд по задействованию агапической жизненности есть для Толстого Закон жизни человека.

Буддизм смотрит на жизнь человека с точки зрения освобождения его от страданий. По Толстому же, надо быть всегда готовым на работу страдания.*) Будда желал облагодетельствовать человечество, Толстой же – служить Богу. Однако параллели между жизнью того и другого напрашиваются сами собой. Подобно Будде, потрясенному видом страданий, смерти, нищеты, Толстой во времена духовного перелома «чуть не сошел с ума, видя людей вокруг себя» и удивляясь, как они не режут друг друга. Подобно Будде, который не стал искать ответы на свои вопросы ни у учителей существовавшей тогда религиозной традиции, ни у отшельников-сектантов, и Лев Толстой не стал опираться на какую-либо из существующих доктрин и решил все познать сам. Как и Будда, Толстой отверг Творение, грехопадение (утрату изначального совершенного состояния) и «дживу» – понятие, вполне соответствующее толстовской «животной личности». Евангелия для Толстого, как и Веды для принца Сиддхарти, авторитетны и священны. И как Веды для Будды, так и Евангелия для Толстого, священны вовсе не потому, что их надиктовал Бог. "Четверичный" путь самосовершенствования, изложенный Толстым в "Христианском учении", для практического воплощения толстовского учения примерно то же, что "восьмеричный путь нравственного делания" в буддийской практике. Будда достиг полной нирваны. Толстой, конечно, не стремился к этому, но по собственному трансперсональному опыту хорошо знал, что это такое. Как Будда стремился к состоянию нирваны, так Толстой стремился к агапическому состоянию. Однако нирвана – состояние Сознания, агапическое же состояние – состояние чувства жизни, состояние Любви. Но и Будда, и Толстой – люди одиночного Пути жизни, в сверхчеловеческих трудах, долгим путем личного духовного опыта достигшие новых Вершин духовной жизни.

*) Ср. у Толстого: «Вы говорите, что страдания от жизни среди мира бывают бесполезны. Да, они бесполезны, если человек не пользуется ими, как благом, как теми муками, которые сопутствуют всякому рождению, как телесному, так и духовному»(82.73-4).

Толстой достигал состояния просветления, не прибегая к психотехнике, не употребляя ЛСД, без внушения или самовнушения, не живя в монастыре или хотя бы монашеской жизнью, напротив, живя в обстановке семейного раздражения (при которой чрезвычайно трудно быть в созерцании), живо откликаясь на ежедневные события общественной и даже политической жизни, находясь в центре внимания всех, получая со всех сторон угрозы и уколы, в атмосфере постоянной клеветы и измены, в особого рода духовном одиночестве, коря только себя за все, что происходит с ним в жизни, вынужденно борясь с теми, кого вообще не должно было быть на пути мудреца такого масштаба. Толстой достигал высшего состояния сознания пусть и нестабильного, но исключительно путем собственного духовного роста. Так, как будто достигал его впервые в человечестве, не опираясь ни на какой чужой опыт. Вполне резонно предположить, что духовная трансформация человека в незапамятные времена была открыта людям теми, кто достигал преображения состояния сознания так же, как Лев Толстой, на вершине Пути одиночного восхождения личной духовной жизни.

Тем ни менее Толстой раскрыл перед человечеством новую возможность реализации Духа, новый тип духовности и одухотворенности. Только в легендах это совершается одним человеком от начала до конца. В действительности это, конечно, не так. Некто, первый из раскрывающих, совершает пробой (не без накладок, конечно), другие входят в этот прорыв, расширяют, углубляют его и максимально осуществляют новые возможности, раскрытые (свыше раскрытые) в результате первого прорыва.

Толстой достиг неких Вершин человеческой жизни сам, исключительно своим восхождением, на своем пути личной духовной жизни и посредством восхождения на Пути жизни. Это значит, что в его