Лев Толстой. На вершинах жизни - Игорь Борисович Мардов

жизни содержался и, главное, был явлен (не столько им, сколько в нем и его трудами), явлен всем нам некий общечеловеческий Путь восхождения – совершенно особый и новый тип духовного движения по человеческой жизни. Этот новый для человечества Путь необходимо исследовать и развить. Как некогда исследовали и развили путь духовного восхождения, пробитый и явленный Буддой.

Толстой совершил основное – положил начало. Чему? – Осмыслению, разработке личной духовной жизни, провозглашению ее равноправного положения с общедуховной жизнью и прочному практическому укоренению личной духовности в отдельном человеке и человеке вообще. Учение Толстого – не только 90-х, но и 900-х годов – это учение о личной духовной жизни. Толстой определил, что Воля Бога (может быть, и не вообще, а именно сейчас, на данном этапе внутреннего становления человека) состоит в работе личной духовной жизни. Пришло время, и Бог поставил ее на верстак человека. Вот это и обнаружил Лев Толстой. И стал первым пророком личной духовной жизни.

Лев Толстой – тот, кто начал, кто пробил и кто заложил. Воспользуется ли человечество тем, что заложил Лев Толстой? Есть одно, едва ли не самое зловредное препятствие для этого дела, о котором постоянно толковал Толстой. Несколько слов о нем.

*)Источится в конце концов, надо полагать.

*)Изначальный путь к состоянию «освобождения» в индуизме не был, надо полагать, достигнут в йоговской (психотехнической) практике, поскольку таковая должна быть основательно и многими жизнями разработана прежде и с заранее известной целью. Объяснить другим содержание этого сознания на человеческом языке, вовсе не приспособленном для передачи мистических состояний, нельзя. Так как же окружающим людям узнать и тем более признать, что это не плоды сумасшествия (вспомните толстовские "Записки сумасшедшего"), не «под», а «над», что это высшие состояния жизни, к которым следует стремиться? Но если нельзя объяснить, то можно показать – доказать так, как и сейчас принято в науке: повторяемость в эксперименте. Основанием для экспериментального достижения высшего состояния должно было быть то или иное (искусственно-волевое или духовно натуральное, рабочее) вычитание из структуры человека того, что Лев Николаевич называл животной или плотской личностью. Мы знаем, что все психотехнические практики, которые в конечном счете сами, как водится, сели на седалище Моисеевом, основаны на этом.

Часть 6. Мнимодушевность и мнимодуховность

"Если бы цыпленок в яйце был одарен разумом человеческим

и так же мало умел бы пользоваться им, как люди нашего времени,

он никогда не разбил бы скорлупы своего яйца

и никогда не узнал бы жизни"(45.299).

1 (67)

Обсуждая другого человека, мы тем самым обнаруживаем себя. И тем в большей степени, чем значительнее тот, о ком мы говорим. Судящий Толстого характеризует не столько Льва Николаевича, сколько самого себя. Не свой ум, знания, талант и иные свои умения и возможности, а состояние полноты жизни, уровень подъема духа в себе. Толкуйте, если угодно, о Толстом-художнике, но не о Толстом-учителе жизни, мудреце, пророке. В первом случае Вы уклонитесь от всегда невыгодного для Вас духовного сопоставления с ним. Во втором – Вы выходите на самого Толстого, душа к душе, лицом к его лицу, и волей-неволей становясь в позу высшего знания и судьи Льва Николаевича, разоблачаете истинное достоинство своего разума и сознания жизни.

Лев Толстой так далеко ушел на Пути восхождения, что у существа земной Обители нет и быть не может той высшей точки зрения, с которой следовало бы судить о старце Толстом. Поскольку человек на вершине Пути жизни не пишет критик на другого человека, находящегося на вершине Пути жизни, то Льва Николаевича всегда брались обсуждать, осуждать, ставить на место люди, в духовном отношении стоявшие значительно ниже его.

Душою легче принимается не отдельная мысль, а общий тон мысли, ее направление, ее накал, ее агрессия. Читая многих русских философов начала ХХ века, выносишь заряд острого раздражения к мудрецу Толстому. Поражают не антитолстовские аргументы, а азарт отрицания и обличения и кипение злости. Это подметил еще А. Белый:

"упоминание о его (Льве. Николаевиче – И. М..) художественных заслугах есть подчас пикантная соль, которой посыпают свою хулу на него". "… похвала толстовского творчества в ущерб его личности есть сведение и всей его деятельности как писателя к нулю". "С мнением о преимуществах художественного дарования Толстого далеко не все благополучно: тут усматриваем мы трусливую поспешность в решении толстовского вопроса, с коварной и преднамеренной целью поскорее поставить Толстого на полочку ради благополучного возврата на круг обыденной суеты".

Достаточно вспомнить взгляд Мережковского, который объявил Толстого "тайновидцем плоти, стремящегося к одухотворению плоти", чтобы вполне убедиться в правоте А. Белого. Но, как ни странно, этот – очевидно нелепый – взгляд на Толстого оказался в дальнейшем особенно популярным. Видимо, с помощью воззрения Мережковского люди стараются исключить Льва Толстого из поля духовной жизни и выставить его в поле плотскости, животности и тем закрыть для себя неприятный и трудный вопрос о его учении.

Антихрист – фигура демоническая, сверхчеловеческая; она ужасает, но не принижает, а в каком-то смысле сакрально возвышает масштаб личности того, к кому она прикладывается в конкретной Истории. Антихристом объявляли и Петра I, и Ленина, и Сталина, и Гитлера. Сказать же, что человек совершает зловредную работу, приготавливая приход Противника Христова, – есть самое худшее, самое уничижающее, что только можно решить высказать о религиозном деятеле христианского толка. Это и сказал Вл. Соловьев о Льве Толстом.

В том, что Владимир Сергеевич Соловьев не жаловал Льва Николаевича Толстого, отчасти виноват сам Толстой. Лев Николаевич вполне благосклонно относился к молодому философу, но, случалось, высмеивал (Толстой блистательно умел высмеивать), хотя и не столько его, сколько публику, посещавшую весной 1878 года его "Чтения о Богочеловечестве".

Всего несноснее для Вл. Соловьева было не саркастическое описание минут его триумфа, а то, что Толстой многие годы именовал его "мальчиком".*) В том, что Вл. Соловьев не упускал случая провозглашать Льва Толстого отъявленным лицемером и под конец вывел его пособником Антихриста, конечно, слышны личные мотивы. Сам образ Князя (то есть Толстого) в "Трех разговорах" свидетельствует, что Вл. Соловьев стремился лично задеть своего оппонента. Но как объяснить, что умные и культурные люди последней трети ХХ века, по историческому опыту своему знавшие о кандидатах в Антихриста и о его пособниках много больше того, что мог вообразить Вл. Соловьев, продолжали оценивать религиозную личность Толстого так же, как некогда лично задетый Толстым Вл. Соловьев? В определенных кругах, несомненно, есть какое-то навязчивое стремление представить Толстого носителем темной, и даже мрачной духовности.

*) О "мальчике Соловьеве" есть упоминание даже в "Критике догматического Богословия".

Каждый на свой лад ругает Толстого – за то, заметьте, что более всего в данный момент ненавидит сам. Кто-то упрекает Толстого в рационализме, а кто-то в иррационализме, кто-то в