Ты следующий - Любомир Левчев

– Господи, зачем мне надо было сюда подниматься?!

– Не зови Господа, Он близко. И пожалуйста, перестань жалеть себя! Зачем было подниматься?! А эти панорамы – как и когда смог бы ты иначе на них полюбоваться? Вот у тебя под ногами сельва Амазонки – джунгли страстей человеческих. В ней мрак и смрад. Ползают анаконды и аллигаторы. А ты здесь, на вершине. Ветер тебя ласкает. Пролетает кондор. Солнце одевает тебя в золотое пончо и золотые перчатки – ты же готовый экспонат для Музея золота. Ты один из инков. А ты знаешь, что здесь осуществлялась твоя мечта? Империя инков была коммунистическим обществом. И чего они достигли? Явилась горстка благословенных убийц и на пяти десятках коней проехала по золотой коммуне. Там внизу, в Парагвае, тоже существовала гигантская община равенства – коммуна иезуитов. Печальное зрелище.

– Но Вольтер ими восхищался… – попытался я вставить реплику.

– Оставь Вольтера в покое. Он был агентом КГБ. Ты видишь, как вдали блестит океан? Так вот, он обречен на равенство. Он морщится, волнуется, но не может нарушить равенства – это его сущность. Океан и равенство настолько же соединяют, насколько и разделяют. Они подходят для промывания, для поиска новых миров. Но не приведи господь остаться тебе в них надолго! А за океаном лежит твой старый континент. Вот она, Болгария, которая, как видение, является тебе в жару… И любовь. Мы нашли твое слабое место. Да, любовь. Там в тебя стреляют ядовитыми стрелами твои благородные товарищи. И они даже не целятся в тебя, нет, ты сам прыгаешь в сторону отравленных наконечников. Так ловят львов, и неужели ты думаешь, что тебя не поймают?!. Вон там твои одноклассники, однокурсники, твои братья по перу и пуху. Они уже заметили тебя. И перестали удивляться. Теперь они кричат, смеются и показывают на тебя пальцами: “Эй, Любо, кто тебя загнал на эту вершину? Ты же разобьешься!”; “Смотрите-ка, куда залез! А вот слезть-то не может!”; “Он упадет! Правда, он обязательно упадет?!”.

Сейчас уже я стал улыбаться, и Старик задал мне несколько вопросов:

– Что тебя так развеселило?

– Я вспомнил, как в детстве взобрался на орех и не мог оттуда слезть. И снять меня оттуда никто не мог. Сестра плакала под деревом, а мама крестилась…

– И как же ты спустился?

– В том-то и дело, что не знаю. Не помню. Как только начало темнеть, я испугался и слез.

– Так, может, ты уже тогда был призраком?

– А что, сейчас я призрак?

– Ну да. Ты сам помог себе сделаться им.

Мне стало грустно. И я начал спускаться. Несколько камней сорвалось и исчезло в пропасти. Пропасть была такой глубокой, что даже эхо из нее не вернулось.

– Прощай, Учитель! Пожалуй, я спущусь! – крикнул я из мрака, который быстро сгущался.

– Не прощайся! Не поминай имя Господа всуе! И не кричи, потому что срываются камни.

•

Я проснулся, удивленный тем, что просыпаюсь. Впервые я понял, как существовали люди, которые считали свои сновидения настоящей жизнью. Видение, открывшееся с вершин, осталось в моей душе настоящим переживанием, даже более реальным, чем я сам. А решение спуститься вниз – важнее и сильнее всего того, что когда-либо мне являлось. Хотя какая-то частичка меня так и осталась бродить в Андах. Частичка меня так и не проснулась. Может, потому, что я записал ее в “Дневник для сожжения”. И не посмел его сжечь.

Потом перуанцы издали мой “Дневник…” в Лиме. Его тлеющие фрагменты появились и в Боливии, и в Венесуэле, и в Никарагуа, и на Кубе. Когда в Бразилии готовились к изданию мои стихи, я спросил у издателя Альберта Хаима:

– Ты что, сумасшедший – издавать подобную поэзию в стране с военной диктатурой? Что ты на этом заработаешь, кроме разве что побоев в полиции?

– Прошу тебя, не учи евреев торговле и выгоде. Префект полиции Сан-Паулу – мой друг. Мы каждую пятницу играем в карты. Я попрошу его наложить запрет на твои книги, но не конфисковывать их. Тогда я стану продавать их “тайно”, вдвое дороже.

Самое странное письмо, которое я когда-либо получал, пришло каким-то чудесным образом из лесов Боливии. Это были ноты. Партизаны сложили песню на мои стихи.

•

В воскресенье мы выехали на юг по панамериканской магистрали. Санта-Мария-дель-Мар, Асия, Сан-Луис, Канете… Наткнулись на автомобильные гонки, и пришлось вернуться. Бедные крестьяне (в Чили их называли мапуче ) стояли на обочине, как верстовые столбы. Они продавали рыбу. И вздымали ее над головами, как нож.

Ближе к вечеру мы доехали до пригорода Лимы. Нас встретили развалины инкского храма Солнца. Закат уже служил свою службу. Неподалеку бушевал Club de playa Pachacamac – заведение для петушиных боев – любимого аттракциона перуанцев. Казалось, они сбежали из Музея золота. Я мысленно выбирал себе петуха. И мой фаворит всегда выигрывал, а я с ужасом наблюдал за предсмертной петушиной гордыней и победой.

Амфитеатр и арена —

на двести человек

или на вселенную…

Сейчас это не имеет значения,

потому что несут на бой петухов,

покрытых

пелеринами из бархата.

К лапам им привязывают нож

и представляют их судье.

И толпа императоров

сейчас определит судьбу гладиаторов…

–  Делайте ваши ставки!

Ставьте на кон, сеньоры!

Пока играют болеро

упорно.

–  Сто солей на правого!

–  Сто солей на левого!

–  Мильон на ультралевого!

–  Мильон на ультраправого!

…Всего лишь миг —

и станут месивом кровавым петухи.

Один из них вернется победителем.

И он умрет позднее,

за кулисами,

где тот, кто сорвал банк, стоит и пересчитывает деньги.

Вот так и в жизни,

черт ее б побрал.

И ставки уже выросли немного…

Но вот конец…

Конец такой похожий.

Смерть политическим шутам!

Смерть всем фразерам!

Смерть всем позерам!

Хотя нередко это честные товарищи…

И я на разные бои смешные приходил.

И убивал.

И тоже был убит.

И ослеплял меня кровавый блеск,

и в клюв мой забивалися песчинки.

А наверху,

в амфитеатре,

по ветру развевались, как кокарды,

те фантастические ирисы —

цветы с осанкой эвкалиптовой…

Вот потому сейчас не безразлично

мне, кто будет песнями моими развлекаться.

И, мнится мне, я будто понимаю,

зачем

и за кого я умираю.

На следующий день в 16 часов я встретился с главой Перуанской компартии Хорхе дель Прадо. Единственное, что я знал о нем заранее, было то, что у него красавица жена. Сообщил мне это, естественно, мой “эрмано” Уинстон. Перуанский вождь говорил монотонно, словно вода стекала по скалам Анд. Мне казалось, что утекает сам смысл.

По мнению Хорхе дель Прадо, правительство генералов имело антиимпериалистическую и антиолигархическую платформу. Но оно искало альтернативу капитализму и социализму и верило, что изобретает новую идеологию (по существу – подобие панарабизма). Военные хотели направлять и развивать революционный процесс без вмешательства политических партий и, естественно, без коммунистов. И генерал Грахан, и генерал Родригес (встреча с которым была назначена на тот же день) называли партийных функционеров “кабинетными революционерами” и демагогами. (Меня не покидало неприятное чувство, что вода тащит меня за собой и уносит в океан.) Генеральское представление о “новом обществе” казалось оратору утопичным. И все же процессы, стимулированные военными, могли бы считаться относительно революционными. Местные генералы, в отличие от чилийцев, проводили аграрную реформу радикально. (Учись у воды, дружище, – думал я. – Ей лучше всего известно, как спускаться вниз.) Самые крупные шахты все еще не были национализированы, но государственный сектор имел преимущество, а большое количество распределенных в прошлом концессий возвращалось в государственное владение. Все это предвещало серьезное столкновение с империалистическими интересами. В последнее время США не поддерживали перевороты военных хунт в Латинской Америке. Поэтому и перуанские генералы не поддерживали Соединенные Штаты. Перуанское правительство объявило себя законным и полагало, что ему ничего не грозит, потому что существовало соглашение между тремя видами войск (пехотой, авиацией и флотом). Но оплотом радикально настроенных элементов были лишь сухопутные войска. Режим действительно имел серьезных политических противников, но угрожал самому себе, ибо мог исчезнуть в результате переворота, организованного реакционно настроенными военными. Генералы знали, что если это случится, то народ и пальцем не пошевельнет, поэтому они хотели влиять на народные массы через СИНАМОС. Но СИНАМОС не был истинным народным фронтом, потому что взял под свое крыло апристов, троцкистов, маоистов и вообще всех противников партии. В связи с этим и нам следовало быть очень внимательными.