Путешествие в Закудыкино - Аякко Стамм

Я очнулся. Не грубо, но решительно отстранил от себя русалку-блудницу и отступил на шаг от исторгающего соблазн тела.

– Ты права, Царица, – начал я, ничуть не заботясь о том, что и как сказать, – тысячи Насть ничего не смогут против тебя, они бессильны в своей многолюдности и потому, должно быть, многолюдны в своём бессилии. Но мне и не нужны тысячи, потому что одна единственная Настя уже сделала то, что тебе не под силу, как бы ты не старалась и какие бы чары не использовала. Этой волшебной ночью она уже подарила мне цветок папоротника, я уже являюсь обладателем клада, с которым не возжелаю более во всю свою жизнь никаких иных сокровищ. Ты опоздала, и тебе придётся смириться с поражением.

С этими словами я повернулся к ней спиной и пошёл прочь, не разбирая дороги, надеясь впрочем, что ноги сами выведут меня к деревне.

– Смириться?! О нет, дорогой, плохо ты меня знаешь! Смириться придётся тебе, потому что ты будешь только моим! Или не будешь вовсе! – раздался за спиной злобный крик смертельно уязвлённой фурии. Но я не слышал его, я шёл верной дорогой навстречу своей судьбе и в правильности её уже не сомневался.

Эта ночь, самая короткая ночь в году, но самая длинная в моей жизни клонилась уже к рассвету. И хотя внизу, у корней вековых деревьев всё ещё в полной мере господствовала тьма, высоко-высоко над головой небо, подсвеченное скользящими лучами нарождающегося из временного небытия светила, уже приобретало устойчивый синий тон. Начинался новый день. Жизнь продолжалась, и мне предстояло её прожить во всей полноте и непредсказуемости.

XLVI. Осуждение

Огромная круглая луна, насладившись вволю своим безраздельным владычеством на небе во время этой самой короткой, но удивительно ёмкой, колдовской ночи, готовилась, уж было, отойти к дневному покою и отдыху, как вдруг остановилась, задержалась на звёздном троне, припомнив неожиданно об ещё одном весьма колоритном, незаслуженно оставленном всеми человеческом существе. Она заглянула в настежь раскрытое окно большой, ладно сложенной избы, неоновым лучиком-щупальцем обшарила внутри просторную комнату и, убедившись в том, что всё как надо, – как было оставлено в кульминационный момент разгула стихии страсти, – совсем уж почти успокоилась. Но напоследок решила пошалить. Отыскав в мареве высокоградусных – хоть закусывай – сивушных паров тело человека, разбросанное по вздыбившейся одеялами и подушками кровати, луна устремила свой самый шаловливый, самый яркий лучик прямо ему в лицо и, умиляясь обиженно-недовольными гримасами спящего, некоторое время забавлялась игрой. Но недолго, потому что всплывающее из-за крутого бока земли солнышко уже поубавило интенсивности свечения маленьких колючих звёздочек, разбросанных повсюду на небе, и собиралось теперь приняться за свою ночную сменщицу. Как известно, Луна и Солнце – не соперницы, но и не подруги вовсе. Поэтому Царица Ночи предпочла не задерживаться на небосклоне и поторопилась восвояси. И вовремя, потому что хорошо известно, каково тонкой, чувствительной душе человеческой, потревоженной внезапностью хмельного пробуждения. А так у неё ещё есть время и возможность понежиться в покойной, хотя и обманчивой иллюзии сна.

Тяжёлый, плотный, густой как настоящая деревенская сметана туман обступил со всех сторон человека, сжал его в тиски, окутал липкими холодными объятиями тело, проник даже внутрь, завладев безраздельно и разумом, и душой, разливая по всему его существу тревогу, страх, безысходность. Даже звуки, обычно наполняющие собой всё пространство вокруг, тонули, растворялись в тягучей белой субстанции, сливаясь в один монотонный, давящий нещадно на уши гул тишины. В таком тумане не то что передвигаться, мыслить трудно. Когда всё разноцветье мира, вся причудливость, уникальность, неповторимость форм составляющих его предметов и творений исчезает, проваливается в тартарары, как бы перестаёт существовать вовсе, обрекая сознание на полное одиночество, на абсолютную оторванность от реальности, от причастности к сущему. Тогда разум – этот трепещущий очаг самости человеческой личности – перестаёт распознавать собственное бытие, обрекая его на полное, глухое небытие. Не получая никаких сигналов от окружающего мира, человек невольно теряет его, а будучи неотъемлемой его частью, его составляющей, он перестаёт осознавать и самого себя. Если, конечно, душа не преисполнена верой. Только она и спасает всегда.

Человек произвольно, не под действием воли, но подвластный лишь врождённому инстинкту самосохранения вытянул вперёд руки, и они растворились в плотной густоте тумана, потонули в его непроницаемом омуте, как сахар в горячем молоке. Он сделал осторожный шаг вперёд… – ничего не произошло. Ещё один шаг… потом ещё… и уже смелее, невольно убыстряя движение в отчаянной попытке вырваться, освободиться из плотных, навязчивых объятий белого плена… – и вдруг неожиданно сначала руками, потом сразу же лбом и, наконец, всем телом пребольно наткнулся на непреодолимую преграду холодной, шершавой стены красного кирпича. Множество вездесущих искрящихся звёздочек брызнули из глаз и поплыли, растворяясь в белом крахмальном киселе тумана, постепенно окрашивая его тёплым жёлто-оранжевым колором. Человек прислонился всем телом к неприветливой, грубой заскорузлости кирпичной кладки, перебирая наспех в изрядно уязвлённом сознании всех знаемых и незнаемых им девиц лёгкого поведения, а также их матерей. Передохнув малость, перевёл дыхание, сбившееся не то внезапностью контакта, не то потоком ругательств, и, сетуя на всю неприглядность своей судьбы, вздохнул тяжко и поплёлся вдоль стены на ощупь, рассчитывая, что этот не вполне определённый ориентир его куда-нибудь да приведёт.

Так шёл он долго, может быть, несколько часов. Впрочем время в такой обстановке однообразия весьма относительно, как и сама обстановка, – минуты вытягиваются в вечность, жизнь, целая человеческая жизнь, обещающая быть полной и насыщенной, вдруг скумокивается в манюхонький скоротечный миг и виснет, как муха в паутине, на невесомой, нехотя раскачивающейся нити случая. Прожить её тогда весьма трудно, но необходимо. Поэтому человек продолжал свой монотонный путь вдоль красной кирпичной стены. Впрочем, окружающая его действительность несколько изменилась и продолжала меняться хоть медленно, едва уловимо, но неуклонно. Молоко тумана, приобретя в момент столкновения едва различимый жёлто-оранжевый оттенок, постепенно набирало густоты и насыщенности красного тона и теперь сияло ярким оранжевым цветом, будто апельсиновая корка. Кроме того, туман с каждой минутой как бы разогревался, теплел и, наконец, из промозгло-зябкой липучей субстанции превращался во всё более лёгкую, ласкающую тело атмосферу. Больше того, туман, кажется, даже начинал постепенно редеть и рассеиваться. Человек прибавил шагу, не отрываясь, впрочем, от путеводной стены.

Так шёл он ещё какое-то время, пока не наткнулся на другого, копошащегося возле кладки, как будто что-то монтирующего в ней. Туман уже достаточно поредел, что возможно было рассмотреть не только самого работника, но и его работу. Это был смуглый бородач, одетый в лёгкий военный френч с большими звёздами внутри обрамлённого дубовыми листиками красно-синего ромба на погонах и такой же военный картуз. Он, насвистывая что-то латиноамериканское, старательно прикручивал массивной отвёрткой к стене большую латунную доску с выгравированными на ней письменами.

– Что вы делаете? – почему-то спросил человек бородача.

– Как что? – неподдельно удивился тот. – Место в колумбарии[115] хочу застолбить.

– Для кого?

– Для себя естественно. Для кого же ещё? Не видишь разве, что написано?

Человек пригляделся к выгравированной на доске надписи и прочитал: «ЗАРЕЗЕРВИРОВАНО ЗА РЕСПУБЛИКОЙ КУБА. ДО ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ПО ПРЯМОМУ НАЗНАЧЕНИЮ НЕ ВСКРЫВАТЬ. ОХРАНЯЕТСЯ ГОСУДАРСТВОМ».

– Так вы же ещё живой… – изумился человек.

– Ха! Когда помру, поздно будет. Место-то знатное, фешенебельное, весьма популярное. Сопрут, – бородач кивком головы показал в сторону, куда во всё более и более рассеивающийся туман уходила красная кирпичная стена, – вишь, сколько понаехало тут. Эх, дороговато конечно, половину ВВП отдал – этот бизнес у вас почище нефти и газа будет. Ну да чего там, один раз живём, один раз помрём.

Человек обратил взор в указанном направлении и в изрядно уже поредевшей оранжевой пелене увидел множество людей, облепивших стену и мостивших к ней свои латунные доски. Такое разнообразие фасонов одежды и оттенков кожи можно было встретить разве что на олимпиаде – казалось, со всех, даже из самых отдалённых уголков планеты собрались сюда эти люди. И насколько глаз мог различать уходящую вдаль красную кирпичную громадину, настолько видна была разношёрстная, разноцветная толпа.