Путешествие в Закудыкино - Аякко Стамм

– Ты нашёл меня, любимый, иди ко мне, я подарю тебе цветок папоротника, самый чудесный и прекрасный из всех, существующих на земле цветов, – произнесла она страстно и призывно, грациозно, по-кошачьи выгнув спину и протягивая ко мне зовущие руки.

Я невольно затормозился в порыве, влекущем меня к ней, остановился и замер на пороге раскрывшихся настежь передо мной дверей к цели, к которой рвался сломя голову ещё секунду назад. Слова, которые я услышал, не то чтобы оттолкнули меня, или не отвечали моему собственному желанию в этот момент – они просто не могли принадлежать моей Насте и произнесены были хоть и страстным, жаждущим, но совершенно чужим, не её голосом.

– Ну что же ты медлишь, али не мила я тебе? Али красота девичья не радует глаз твой? – она говорила быстро, умоляюще глядя в мои глаза, будто боялась, что кто-то или что-то прервёт её, и она не успеет высказать всё то, что давно лежало на сердце тяжёлым, давящим грузом. – Люб ты мне, князь. Давно уж, много лет образ твой не покидает мыслей моих. Как увидела тебя, так загорелось сердечко пожаром великим, неугасимым. Тогда решила – не я буду, не пощажу ни жизни своей, ни чести, ни самой души, а только никому не отдам тебя. Мне ведь только одного и надо-то – только тебя, сокол мой, яхонтовый мой.

Не отрывая от русалки пристального взгляда, я осторожно протянул руку и сорвал с её головы «парик» из речных трав и цветов. На плечи упали длинные, густые, чёрные как смоль волосы.

– Ты не Настя, – только и смог вымолвить я. – Кто ты? Как ты сюда попала?

– Я та, чей венок ты выловил в реке, – шептала она дрожащим от вожделения голосом, медленно, но неуклонно приближаясь, – та, которую ты преследовал в лесной чаще с неистовством хищного зверя, кого ты жаждал, продираясь сквозь колючие, больно ранящие тело заросли, кого ты покорил своим неуёмным желанием обладать, кого всеми этими действиями ты выбрал себе в невесты. Так не останавливайся же на полпути, сделай её своей женой прямо сейчас, немедленно, сию минуту…

Она набросилась на меня, как хищный морской спрут – опутала, оплела тело вездесущими руками, завладела своим горячим влажным ртом моими губами, буквально впилась в меня, словно желая выпить, высосать из плоти душу всю до капельки. Извергала при этом из гортани такие вздохи и стоны, что мне стало вдруг страшно. По телу побежали, толкая друг друга, толпы мурашек, а лоб покрылся тяжёлыми и холодными каплями пота. Я с силой, которой никогда раньше не ожидал от себя, способной, казалось, свалить великана, оторвал её руки и оттолкнул бестию прочь, спасаясь от неминуемей гибели. Затем я вскочил на ноги и приготовился к новой атаке. Но она и не думала нападать, а свернувшись в густой траве маленьким беззащитным комочком, горько заплакала навзрыд, содрогаясь всем телом. Мне вдруг стало совестно за себя и жаль её, как бывает когда, не рассчитав силы, причиняешь боль разыгравшемуся котёнку, случайно оставившему на твоей руке тоненькие кровоточащие царапины. Я нагнулся к ней и попытался успокоить, объяснить насколько хватит слов, что произошла ошибка, что я перепутал её с другой девушкой. Но стоило мне коснуться плеча русалки, как она вскочила с земли и, стоя передо мной на коленях, стала целовать мне руки, обливая их горючими слезами.

– Не гони, милый, молю тебя, не гони! Что мне жизнь без тебя, сокол мой? Лучше смерть. Милый, желанный, любимый мой, – не переставая целовать, твердила она как в беспамятстве, – я так долго ждала тебя, столько претерпела за тебя, столько заплатила собой за то чтобы однажды обрести тебя, отдать тебе всю нерастраченную любовь свою, которую копила и берегла для тебя все эти долгие годы. Не отвергай меня. Хочешь, я буду твоей рабыней, беспрекословно исполняющей любое твоё желание, любую твою прихоть, даже самую безумную. Я многое могу, очень многое. Никто, ни одна женщина в мире не сможет дать тебе того, что дам я. Я дам тебе силу, богатство, значение, власть, огромную власть над людьми, о которой ты и помыслить не мечтаешь. И всё это только за твою любовь, за твою ласку, за право всегда быть рядом с тобой, принадлежать тебе, жадно ловить взгляд твой, дыхание твоих уст, нежность твоих рук, теплоту твоего горячего сердца. Ну ведь не уродина же я, посмотри на меня, неужели я недостаточно мила и красива для тебя? Столько мужчин за столько лет тщетно пытались овладеть хоть малой толикой того, что я сама готова отдать тебе, тебе одному, отдать всё без остатка. Возьми же меня, приласкай меня, назови меня своею, и ты будешь самым любимым, самым сильным, самым могущественным и великим из смертных. Ну что ты молчишь?

– Встань, – сказал я твёрдо, поднимая женщину с колен. Затем снял с себя рубашку и набросил ей на плечи. – Прикрой себя и послушай меня. Ты и впрямь красива, очень красива и можешь составить счастье любому, самому привередливому мужчине. Не надо мне от тебя ни власти, ни богатства. Рядом с тобой любой, даже самый ничтожный изгой[114] будет чувствовать себя богатейшим властелином, обладая лишь тобой. И я, конечно, тоже мог бы полюбить тебя и полюбил бы наверняка, но…

Я замолчал, не зная, не имея нужных, убедительных слов, способных объяснить ей это моё «но». Да и бывают ли вообще на свете слова, могущие утешить, успокоить женщину, которая чего-либо хочет с жаждой, присущей лишь этому, на первый взгляд, слабому, но непобедимому в своих желаниях существу? А уж тем более преисполненную любви и желания.

– Что «но»? – защебетала она, ободренная, видимо, моими неверно истолкованными ею словами. – Для меня не существует никаких «но». Скажи только, что тебя смущает, что ты хочешь, и я с радостью исполню всё, что бы ты не пожелал.

– Ты не Настя, – только и смог сказать я, потому что для меня этот довод был достаточен в преизбытке.

– Настя? Какая ещё Настя?! Как ты смеешь сравнивать меня с какой-то девчонкой, с крестьянкой?! – она вдруг изменилась, превратилась в один миг из несчастной, преисполненной неиссякаемой, но безответной любви женщины в гордую, полную ненависти и презрения ко всему, что виделось ей второсортным, не достойным единого её взгляда. – Я Царица! Мне подвластны не только тела и сердца, но стихии и страсти! Я могу одарить, возвысить, осчастливить, кого хочу, но могу и уничтожить, развеять в пыль и прах того, кто мне мешает! – она приблизилась вплотную, касаясь меня твёрдыми сосками высокой девичьей груди, и немного понизила голос. – Я одна могу дать тебе то, чего никогда не смогут и тысячи этих Насть. Я могу подарить тебе Царь-Цветок этой ночи – единственный, способный открыть клад простому смертному. Цветок, вкусив сладостный аромат которого, он не возжелает более во всю свою жизнь никаких иных сокровищ.

Она вновь преобразилась, снова стала слабой, ищущей поддержки и покровительства женщиной, и казалось, что такие перевоплощения для неё также легки и естественны, как смена декораций в театре.

– Возьми же его скорее, ибо он налился уже волшебными соками и жаждет быть сорванным тобой. Ну не тяни же, возьми, возьми, время его цветения безумно кратко, а ночь уже на исходе.

Она обмякла будто от внезапно нахлынувшей на неё слабости и, должно быть, упала бы без чувств, если бы я инстинктивно не поддержал её стройную, действительно волшебную фигуру. Горячие руки, ища опоры, обвили мою шею, а тело плотно-плотно прижалось к моему, передавая ему мелкую лихорадочную дрожь и судорожное тяжёлое дыхание. На миг, на один только миг я забылся, потерял самообладание и рассудок – голова закружилась, ноги утратили ощущение твёрдой почвы под собой и словно восковые потекли, поплыли в жарком пламени свечи под тяжестью всё более и более наливающегося бронзой тела.

Я был на грани безумия, но тут неожиданно увидел – или мне это только почудилось – как от непроницаемо чёрной стены леса отделилась светлая девичья фигурка с пышной копной непослушных белокурых волос на знакомой, милой сердцу головке и легко, как предрассветный туман поплыла в нашу сторону. В руках её трепетал слабенький, но живой, как огонёк неугасимой серебряной лампадки, невиданной красоты и нежности цветок, оберегаемый и хранимый ею словно драгоценное сокровище, словно крохотный и ранимый источник большой бесконечной жизни. Она приблизилась, глядя мне прямо в глаза немигающим, полным любви взором, и вложила свой цветок в мою руку. Молочная пелена тумана наплыла, окутала её со всех сторон, подхватила на своих невесомых крыльях и унесла от меня туда, где живёт мечта, где, должно быть, обитает Любовь.

Я очнулся. Не грубо, но решительно отстранил от себя русалку-блудницу и отступил на шаг от исторгающего соблазн тела.

– Ты права, Царица, – начал я, ничуть не заботясь о том, что и как сказать, – тысячи Насть ничего не смогут против тебя, они бессильны в своей многолюдности и потому, должно быть, многолюдны в своём бессилии. Но мне и не нужны тысячи, потому что одна единственная Настя уже сделала то, что тебе не под силу, как бы ты не старалась и какие бы чары не использовала. Этой волшебной ночью она уже подарила мне цветок папоротника, я уже являюсь обладателем клада, с которым не возжелаю более во всю свою жизнь никаких иных сокровищ. Ты опоздала, и тебе придётся смириться с поражением.