Шум времени - Осип Мандельштам

Известная «разнеженность» Мандельштама — а проще говоря, чисто поэтическое, игровое восприятие суровейших ситуаций, людей, самой «улицы», картинных слободок Феодосии! — часть его душевного уклада, позиции «над схваткой». Современный читатель обязан этой «разнеженности» и прекрасными пейзажами Керчи и Феодосии: «от Митридата (горы в центре Керчи и на окраине Феодосии — В. Ч.), то есть древнеперсидского кремля на горе театрально-картонного камня», и не менее яркими историософскими «пейзажами», сомнамбулическими ландшафтами. Сейчас можно только удивляться явному бесстрашию поэта, создавшему такой мысленный пейзаж истории:

«Самое главное в этом ландшафте был провал, образовавшийся на месте России. Черное море надвинулось до самой Невы; густые, как деготь, волны его лизали плиты Исаакия, с траурной пеной разбивались о ступени Сената».

В сущности такое мировосприятие — вся Россия как Китеж-град, как Атлантида погрузилась на дно потопа! — ничем не отличается ни от галлюцинаций И. С. Шмелева в «Солнце мертвых» (1923), ни от печальной лирики М. Цветаевой («После России» и др.). Демонстративная «беззаботность» Мандельштама, его выбор героев для обозрения, описания — таков Мазеса (Моисей) да Винчи, художник и ремесленник, строивший отношения с людьми «на неопределенности и сладкой недоговоренности» — плохо скрывают его тревоги, предчувствия конца всей артистичной эпохи.

Явный автобиографизм этой путевой прозы («полуповести»), созданной поэтом в 1931–1932 гг., опубликованной в журнале «Звезда» (1933, № 5), отметили прежде всего недруги поэта из числа тех «канцелярских птичек», что писали в эти годы свои обвинительные доносы, «раппортички». «О. Мандельштама интересует не познание страны и ее людей, а прихотливая словесная вязь, позволяющая окунуться в самого себя, соизмерить свой внутренний литературный багаж со случайными ассоциациями… Писатель бронируется литературными предками», — писал Н. Оружейников («Литературная газета», 1933, № 28). Обвинение — «старый петербургский поэт-акмеист О. Мандельштам (ему в 1933 году было 42 года! — В. Ч.) прошел мимо цветущей и радостно строящей социализм Армении» — имело роковые последствия: печатанье «Путешествия» было приостановлено.

В предыстории «полуповести», а скорее путешествия к библейским, средиземноморским истокам культуры — именно такова и Армения, «страна Наири» для Мандельштама — не только перевод стихотворения, «Пляска на горах» армянского поэта-футуриста Кара-Дарвиша в начале 20-х годов и просьба Н. И. Бухарина от 12 июня 1929 г. к С. М. Тер-Габриэляну, председателю Совнаркома Армянской ССР, принять поэта, «готового учиться армянскому языку», написать работу об Армении. В данном случае нет возможности перечислять людей из номенклатурных рядов, наркомов, директоров институтов, санаториев, педучилищ, историков, краеведов, помогавших поэту осуществить поездку, увидеть Севан, Эчмиадзин, многие древнейшие исторические памятники. Отметим лишь фигуру биолога Б. С. Кузина (1903–1973), встреченного Мандельштамом в чайхане во дворе мечети в Ереване, ставшего близким другом поэта, собеседником по многим проблемам естествознания. Знакомство с Б. С. Кузиным во многом помогло Мандельштаму создать одно из лучших его стихотворений «Ламарк» (1932) о своеобразном «нисхождении» сознания по лестнице эволюции до последней ступени.

Он сказал: природа вся в разломах,Зренья нет — ты зришь в последний раз.Он сказал: довольно полнозвучья, —Ты напрасно Моцарта любил:Наступает глухота паучья,Здесь провал сильнее наших сил.

Этот «он», спутник в нисхождении к «кольчецам» и «усоногим», в расставании с Моцартом, — конечно, Б. С. Кузин.

Вероятно, важнее всего в «Путешествии» и в дневниковом цикле стихов «Армения», в котором возникает образ армянского языка («орущих камней государство», «дикая кошка армянская речь» и т. п.), — скрытая, может быть, бессознательная, но вполне понятная армянским друзьям, поддержка их усилий по сбережению святынь своей культуры. Нельзя забывать о том, что все 20–30-е годы под лозунгом строительства интернациональной культуры в Армении, как и в России, часто осуществлялась явная денационализация. Лучшие поэты и прозаики Армении (Аксель Бакунц, Егише Чаренц и др.) обязаны были бичевать как «химеры национальной ограниченности» даже образы «страны Наири» (древнее название Армении), выправлять сам язык, очищая его от архаизмов. Анна Ахматова переведет характерное для такой «перестройки» стихотворение Е. Чаренца «Наш язык»:

Мы затем коверкаем и душимтот язык, что чище родников,чтобы на сегодняшние душине осела ржавчина веков.Ширятся душевные границы.И не выразят, чем дышит век,ни Теряна звонкие цевницы,Ни пергаменный Нарек.

Для Мандельштама имена Ваана Теряна, армянского Блока, или Грегора Нарекаци, классика армянского средневековья, древнейшие села вроде Аштарака, фольклорной житницы, что «повисла на журчаньи воды, как на проволоке», «церковки в шестигранной камилавке», наконец, армянский язык — «неизнашиваемый как каменные сапоги», — самое существенное, вечное в этой стране. Ему и в голову не приходило, что этот язык — весь в ржавчине веков, что его надо отчищать. Ведь в нем:

… буквы — кузнечные клещиИ каждое слово — скоба…

Киев. Очерк опубликован в «Киевской вечерней газете» в 1926 году, предположительно в мае. В очерке выразилось — еще могло выразиться — игровое начало души Мандельштама, озорство его мысли при взгляде на живописный нэповский быт, царство вывесок, лавчонок, коммуналок. «Глубоким тройным дыханием дышит украино-еврейский-русский город», — пишет он, отмечая и жизнелюбие маленьких людей, и казусы украинизации, и величие управдомов, в будущем вечных героев булгаковской прозы и драматургии.

Холодное лето. «Огонек». 1925, № 16. Этот очерк, как и очерк «Батум» (1922) — свидетельство скитаний, кочевий Мандельштама в голодные годы возвращений в Москву, стал, вероятно, одной из тем заметок М. А. Булгакова «Записки на манжетах» о метаниях писателей по России в поисках покоя, заработка хлеба:

«Сквозняк подхватил. Как листья летят. Один — из Керчи в Вологду, другой — из Вологды в Керчь. Лезет взъерошенный Осип с чемоданом и сердится: — Вот не доедем, да и только! — Натурально, не доедем, ежели не знаешь, куда едешь!.. Осип Мандельштам. Вошел в пасмурный день и голову держал высоко, как принц. Убил лаконичностью: — Из Крыма. Скверно. Рукописи у вас не покупают? — …но денег не пла… — начал было я и не успел кончить, как он уехал. Неизвестно куда».