Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— Я не давала, а она все свое, — ответила Жуи.

Пинъэр подождала, пока Жуи кормила и укладывала ребенка.

Гуаньгэ успокоился и уснул, но немного погодя внезапно, будто чем-то испуганный, пробудился и расплакался, а в полночь его то знобило, то бросало в жар. Он плакал и не принимал грудь. Пинъэр переполошилась.

Тем временем в передней зале кончился пир, и Симэнь отпустил певиц. Юэнян подарила Гуйцзе бархатное платье с золотой отделкой и два ляна серебра, но говорить об этом подробно нет надобности.

Когда Симэнь вошел к Пинъэр проведать сына, тот продолжал плакать.

— В чем дело? — спросил Симэнь.

Пинъэр не стала ему говорить, как Цзиньлянь выносила ребенка.

— Сама не знаю, что случилось, — только и сказала она. — Уснул спокойно, а потом расплакался и грудь не берет.

— Побаюкай как следует, — сказал он и обрушился на Жуи: — Чем ты только занимаешься? За ребенком углядеть не может, испугала, наверно.

Симэнь пошел сказать Юэнян. Та знала, что младенца напугала Цзиньлянь, но от Симэня скрыла, сказав лишь:

— Надо будет завтра же тетушку Лю позвать, пусть поглядит.

— Только этой старой карги и не хватало! — запротестовал Симэнь. — Будет тут со своими иглами да прижиганиями ворожить. Нечего ее звать! Надо пригласить настоящего детского врача, из императорской лечебницы.

— Ребенку всего-то месяц от роду, — не соглашалась с ним Юэнян. — Зачем ему какой-то лекарь?!

На другой день она отправила Симэня в управу и послала слугу за тетушкой Лю, которая сказала, что ребенок страдает от испугу. Ей дали три цяня серебром. Гуаньгэ напоили лекарством, и он, успокоившись, уснул, а перед тем сосал грудь. Пинъэр почувствовала такое облегчение, будто камень с плеч свалился.

Да,

Что душу нам терзает ежечасно,Высказывать другим небезопасно.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

Глава тридцать третья

Судьбу свою не вызнать наперед.Не по трудам приходит нам почет.Зря копит шелк и слитки целый век,Коль немощен пред Небом, человек.Волнения земные все пусты,Будь равнодушен к миру суеты.А добродетель для чего, зачем?Коль не над ней смеются, так над чем?

Итак, возвратясь из управы, Симэнь первым делом спросил Юэнян:

— Как Гуаньгэ? Полегчало? А за врачом посылали?

— Звали тетушку Лю, — отвечала хозяйка. — После ее лекарства стало лучше: покормили, и уснул спокойно.

— И ты веришь этой старой потаскухе? — удивился Симэнь. — Надо было детского лекаря пригласить. Хорошо, если обойдется, а то она у меня в управе тисков отведает.

— Зачем человека понапрасну ругать? — возмущалась Юэнян. — От ее лекарства ребенок стал поправляться, а ты бранишься?

Служанка подала на стол.

Только Симэнь поел, появился Дайань и доложил:

— Дядя Ин прибыл.

— Проводи дядю Ина в крытую галерею и угости чаем, — распорядился хозяин и, обращаясь к Юэнян, продолжал: — Со стола не убирай. Пусть отнесут в галерею. Я скоро приду, а пока вели зятю, чтоб занял гостя.

— Куда ты его вчера утром посылал? — спросила Юэнян. — Он только что вернулся.

— Дело в том, что на постоялом дворе за городом остановился знакомый Ину хучжоуский[484] купец Хэ Гуаньэр, — объяснял Симэнь. — У него на пятьсот лянов шелковой пряжи и сырца, а он домой торопится, хочет продать дешевле. Я даю четыреста пятьдесят лянов и еще вчера отправил с Ином и Лайбао на образец пробы два серебряных слитка. Сделка состоялась, и я по договоренности обязан нынче оплатить всю партию. У нас ведь на Львиной дом пустует, вот я и думаю освободить две комнаты по улице да открыть лавку пряжи. Надо бы нанять приказчика, а то Лайбао ведь теперь на службе у Юньского князя. Пусть и остаются там вдвоем с приказчиком. И дом под присмотром будет, и торговля пойдет.

— Да, надо будет нанять приказчика, — согласилась Юэнян.

— Брат Ин назвал мне своего знакомого Ханя. Как раз в пряже разбирается. Правда, денег у него нет, дома сидит без дела. И язык у него, говорит, хорошо подвешен, и писать, и счет вести мастак. Надежный, одним словом, человек. Брат Ин не раз мне рекомендовал и поручался. Надо будет, чтоб прислал, контракт заключим.

Симэнь отвесил четыре с половиной сотни лянов серебра и вручил Лайбао. Чэнь Цзинцзи между тем сидел с Ин Боцзюэ. Закуски они съели, и Ин сгорал от нетерпения. Появление Лайбао с серебром привело его в неописуемый восторг.

— После вчерашнего пира, брат, никак пораньше встать не смог, — проговорил он, отвешивая Симэню поклон.

— Четыреста пятьдесят лянов я отвесил, — проговорил Симэнь. — Лайбао упаковал, и надо будет сегодня же, поскольку счастливый день, нанять и возчиков. Сложим на Львиной, и на душе будет покойно.

— Твоя правда, брат, — поддакнул Ин Боцзюэ. — А то пока мы тут мешкаем, этот чужак выкинет еще, чего доброго, фортель. А уж заберем товар, тогда не сунется.

Они с Лайбао оседлали коней и, захватив серебро, отправились за город на постоялый двор, где и совершили сделку. Ин Боцзюэ, само собой разумеется, надул Хэ Гуаньэра. Выдав ему четыреста двадцать лянов, Ин прикарманил целых тридцать лянов, а Лайбао показал всего лишь девять лянов, половиной из которых и поделился со слугой.

Нагруженные повозки въехали в город. Товар свалили в пустом доме на Львиной и доложили Симэню. Тот велел Ин Боцзюэ выбрать счастливый день и привести приказчика Ханя.

Это был невысокий, приятной наружности человек лет тридцати, речистый и бойкий, вместе с тем весьма покладистый. Симэнь тотчас же заключил с ним контракт. Получив деньги, Хань Даого и Лайбао наняли красильщиков и открыли на Львиной лавку по продаже шелковой пряжи всех цветов. За день выручали не один десяток лянов серебром, но не о том пойдет речь.

Быстро летело время, как челноки сновали дни и луны. Наступила середина восьмой луны — день рождения Юэнян. После угощения хозяйка оставила у себя погостить старшую невестку У, матушку Пань, золовку Ян и двух монахинь. По вечерам слушали проповеди и буддийские псалмы, засиживаясь до второй, а то и до третьей ночной стражи.[485]

Пойти к Юэнян, которая принимала супругу У Старшего, Симэню было неловко, и он отправился проведать сына к Ли Пинъэр.

— Пойди лучше к сестрице Пятой, — посоветовала мужу Пинъэр, когда тот возымел желание остаться у нее. — А то я за сына очень волнуюсь. Ведь он только что немного успокоился.

— Ладно, не буду тебе надоедать, — засмеялся Симэнь и пошел к Цзиньлянь.

Цзиньлянь, казалось, нашла клад, так обрадовал ее приход Симэня. Тотчас же, проводив матушку Пань к Пинъэр, она зажгла серебряный светильник, расстелила парчовое одеяло и, готовясь разделить с Симэнем ложе, омыла себя ароматной водой. Как они только не наслаждались! Даже и не расскажешь. Цзиньлянь лелеяла единственное желание — завладеть сердцем Симэня, не дать ему встречаться с другими женами.

Да,

На пестиках шмель,собирая нектар,разбудил их весенний трепет.Беспечен и смел,в ароматных устахмотылек в упоеньи дремлет.

Пинъэр тем временем поспешно усадила на кан матушку Пань и велела Инчунь подать вина и закусок. Беседа затянулась до полуночи, а на другой день Пинъэр поднесла гостье накидку из белого шелка и пару атласных туфель, а также двести медяков. Матушка Пань была не в силах сдержать свое восхищение, ее прямо-таки распиравшее.

— Вот какие подарки получила я от твоей сестрицы, — говорила она Цзиньлянь.

— Ну и бессовестная же ты, мать! — рассматривая подарки, упрекнула ее дочь. — Хорошо ли такое подношение брать?

— Зачем так говоришь, дочка? — оправдывалась старая Пань. — Она сжалилась надо мной, вот и побаловала старуху. А ты дала мне хоть одну вещь?

— Что меня с богатыми сестрами равнять?! — заявила Цзиньлянь. — Мне и самой-то надеть нечего, что я тебе дам? Ты вот чужим пользуешься, а мне теперь придется угощение с вином готовить, чтобы отблагодарить за тебя. А то такие пойдут пересуды — хоть уши затыкай.

Цзиньлянь приказала Чуньмэй приготовить восемь блюд закусок, четыре подноса фруктов и кувшин вина. Воспользовавшись отсутствием Симэня, она велела Цюцзюй положить все в коробку и отнести к Ли Пинъэр.

— У моей матушки с бабушкой выдалось свободное время, — сказала Цюцзюй, — и они были бы рады посидеть с вами, матушка.

— Сколько хлопот я доставляю твоей матушке! — воскликнула Пинъэр.

Вскоре к ней в комнату вошла Цзиньлянь с матерью. Втроем сели за стол, и началась беседа. Чуньмэй наполняла чарки. Вдруг появилась Цюцзюй и позвала Чуньмэй: