Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— Заткни свой поганый рот, Попрошайка! — оборвала его Чжэн Айсян. — Ишь, разошелся!

— Хочешь, чтобы пела, а сам, сукин сын, к ней пристаешь, — заругался Симэнь.

— Это я за прошлое, — отвечал Ин. — Раз вином угощать взялась, то почему же петь не может? Я три цяня серебром даю. Хочу, чтоб потрудилась потаскушка — жернов немножко повертела.

Хань Юйчуань взяла лютню и спела гостям короткую арию.

— Что же ты Гуйцзе не зовешь? — обратился Ин к Симэню.

— Не пришла она сегодня, — отвечал хозяин.

— Не морочь мне голову! — возразил Ин. — Она в дальних покоях. Только что слыхал ее голос. — Обернувшись к Дайаню, он крикнул: — Ступай в дальние покои да позови ее поскорее!

— Вы ослышались, дядя Ин, — проговорил слуга, оставаясь на месте. — У матушки в гостях сестрица Юй. Она, должно быть, и пела.

— Ах ты, болтун, — закричал Ин. — И ты мне зубы заговаривать?! Я вот сейчас сам пойду позову.

— Ну, ладно, брат, позови уж Гуйцзе, — обернулся к хозяину Чжу Жинянь. — Пусть хоть вином угощает, петь не будем просить. Знаю, она удостоилась высокой чести.

Симэнь уступил, наконец, настояниям друзей и велел Дайаню пригласить Гуйцзе.

Гуйцзе между тем с лютней в руках сидела в покоях Юэнян и пела старшей невестке У, золовке Ян, матушке Пань и остальным хозяйкиным гостьям.

— Кто тебя прислал? — спросила она вошедшего Дайаня.

— Батюшка послал за вами, просит вас поднести гостям вино, ответил слуга.

— Ну и хитер же батюшка! — заговорила Гуйцзе. — Ведь я же говорила, что не пойду к гостям, а он все-таки за мной посылает.

— Батюшка не хотел, да гости уговорили, — пояснил Дайань.

— Ну ладно, — заметила Юэнян, — ступай наполни им кубки и приходи.

— Правда, батюшка тебя послал? — все еще выпытывала слугу Гуйцзе. — А может, Попрошайка Ин? Тогда ни за что не пойду.

Гуйцзе подошла к туалетному столику Юэнян, поправила прическу и платье, а потом пошла к гостям.

Ее высокую прическу, обильно украшенную жемчугами и бирюзой, стягивала серебряная сетка, по краям которой были воткнуты золотые шпильки самой причудливой формы. На ней была шелковая кофта цвета водяной лилии и бирюзовая тонкая юбка, из-под которой выглядывала пара остроносых и необыкновенно изящных красных туфелек, расшитых мандаринскими уточками. Напудренное личико украшали подвески. Обернувшихся в ее сторону гостей окутал дивный аромат.

Гуйцзе отвесила присутствующим земной поклон и, стыдливо прикрываясь позолоченным веером, наполнила Симэню чарку, встав напротив хозяина. Тот велел Дайаню поставить парчовое кресло рядом с богачом Цяо, а певице — поднести почетному гостю вина.

— Не извольте беспокоиться! — проговорил Цяо, поспешно кланяясь. — Здесь присутствуют и почтенные господа.

— Пусть начнет с вас, милостивый государь, — отозвался хозяин.

Гуйцзе высоко подняла золотой кубок. Ее газовые рукава слегка заколыхались, когда она подносила вино богачу Цяо.

— Садитесь, прошу вас, почтеннейший господин Цяо, — вставил Ин Боцзюэ. — И пусть она ухаживает за вами. Ведь такая уж у них служба, у этих размалеванных девиц из «Прекрасной весны».

— Но позвольте, ваша милость, — возразил Цяо, — эта барышня стала дочкой нашего почтеннейшего хозяина. Как же я осмелюсь ее беспокоить? Нет, не могу я этого допустить.

— Не волнуйтесь, ваша милость! — успокаивал его Ин. — Когда хозяин занял высокий пост, ей не захотелось оставаться в певицах. Вот она и подалась к нему в дочери.

Гуйцзе покраснела.

— Чтоб тебе провалиться, — возмутилась она. — Болтает всякую чушь!

— В самом деле? — удивился Се Сида. — А мы и не слыхали. Тут все в сборе. Так давайте соберем по пять фэней и поздравим старшего брата с обретением приемной дочки.

— Главное все же — стать чиновником, — подхватил Ин Боцзюэ. — Испокон веков говаривают: не бойся чиновника, бойся власти его. А раз у брата и дочка появилась, придется новую племянницу спрыснуть.

— Тебе, сукин сын, только бы ерунду городить да лясы точить, — заругался Симэнь.

— А вот тебе и отбросы годятся — вон какие ножи из них вытачиваешь, — ответил Ин Боцзюэ.

— Раз Ли Гуйцзе стала приемной дочкой батюшки, так тебе, Попрошайка, надо бы в приемные сынки определиться, — вставила Айсян, наливая чарку свояку Шэню. — Что в лоб, что по лбу — что приживала, что приемыш.

— Ах ты, потаскушка! — рассердился Ин Боцзюэ. — Что тебе, жить надоело, что ли? Иль молитвы позабыла? Погоди, заставлю Будде кланяться!

— Сестрица, ты и за меня отчитай этого Попрошайку как следует, — поддержала ее Ли Гуйцзе.

— Да плюнь ты на него! — говорила Айсян. — Он на вид — из южного заречья тигр-копьеносец, а внутри — с восточного склона тряпка-рогоносец.

— Ишь ты, потаскуха! — крикнул Ин Боцзюэ. — Будешь меня учеными словами поносить?! Ладно, я молчу. Но стоит мне только принять снадобье «белый черт», как у твоей матери и пояс оборвется. Погоди у меня, я еще тебе покажу, на что я способен! Попомни меня, кто в битвы водит рать, от того пощады нечего ждать.

— Ладно, сестрица, будет его на грех наводить, — сказала, наконец, Гуйцзе. — Видишь, разозлился не на шутку.

— Попрошайка Ин на одну телегу с уродинами угодил, — засмеялась Айсян, — да такими страшными, что все нутро воротит. Попал, выходит, из огня да в полымя.

— Ишь, какие задиры! — возмутился Боцзюэ. — Только кому вы нужны?! Не волнуйтесь, и без вас как-нибудь обойдемся.

— Вон как режет! — продолжала Гуйцзе. — Да язык-то без костей. Дай только волю — всем челюсти свернет. Батюшка, да что ж вы сидите? Видите, как нас оскорбляют!

— Ну, чего ты к ним пристаешь, сукин ты сын? — не выдержал Симэнь. — Видишь, они вино подают. Зачем их дразнишь, стервец?

Симэнь подошел к Ину и дал ему шлепка.

— Если ты нашла защиту, думаешь, я тебя испугаюсь? — проговорил Боцзюэ. — Нет, вы только прислушайтесь, каким нежным голоском она зовет: «Батюшка!». Прогоните ее от стола — слишком честь велика! А ну-ка принесите инструменты и пусть поет, а то в дальних покоях вон сколько пела.

— Разбушевался воевода — нет на него управы! — ворчала Юйчуань.

Но хватит о шутках на этом пиру среди цветов на узорном ковре.

Расскажем теперь о Пань Цзиньлянь. После появления у Пинъэр сына Симэнь стал больше ночевать в ее покоях. Цзиньлянь, возмущенная такой несправедливостью, безумно ревновала. Пока Симэнь пировал в передней зале, она перед туалетным столиком искусно подвела мотыльки-брови, поправила прическу-тучу, слегка подвела губы и, расправив платье, вышла из комнаты.

В покоях Пинъэр послышался плач младенца.

— Что это он так плачет? — спросила Цзиньлянь, входя в комнату. — А где же его мама?

— Матушка в дальние покои пошла, — объясняла кормилица Жуи, — Гуаньгэ за ней потянулся, вот и расплакался.

Цзиньлянь заулыбалась и, протягивая к малышу руки, принялась с ним играть.

— Вон ты какой малюсенький, совсем крошка, — говорила она, — а уж маму свою знаешь. Пойдем, поищем маму, а?

Она хотела было развернуть Гуаньгэ, но ее остановила Жуи:

— Не берите его, матушка. Он вам платье запачкает.

— Ну и что ж такого?! — возразила Цзиньлянь. — Положи только пеленку.

Она взяла Гуаньгэ на руки и понесла в дальние покои. У внутренних ворот она подняла младенца высоко над головой. Юэнян тем временем в коридоре присматривала за женами слуг, занятыми стряпней и раскладкой кушаний. Пинъэр и Юйсяо готовили в комнате воздушные пирожные.

— Мама! — глядя с улыбкой на младенца, крикнула Цзиньлянь. — Что ты тут делаешь, мама? Смотри-ка, а мы за мамой пришли.

— В чем дело, сестрица? — обернувшись к Цзиньлянь, спросила Юэнян. — Мама здесь, но к чему ж ребенка выносить? Зачем поднимать? Еще, чего доброго, испугаешь. Мама там, в комнате. Сестрица Ли, поди сюда! — крикнула хозяйка. — Гляди-ка, сынок за тобой пришел.

Ли Пинъэр тот же час выбежала из комнаты и увидела Цзиньлянь с Гуаньгэ на руках.

— Ты ж, сынок, так хорошо играл с мамкой, — говорила Пинъэр, и вдруг к маме захотел, да? Смотри, сестрица, как бы платье тебе не намочил.

— Знаешь, как он плакал, к тебе просился! — сказала Цзиньлянь. — Пришлось тебя искать.

Пинъэр распахнула кофту и взяла у Цзиньлянь младенца.

— Заверни как следует и неси домой, — наказала Юэнян, поиграв немножко с Гуаньгэ. — А то еще испугается.

Пинъэр вошла к себе и сказала Жуи:

— Если заплачет — побаюкай, а я скоро приду. — Пинъэр, понизив голос, продолжала: — Зачем ты дала его матушке Пятой?

— Я не давала, а она все свое, — ответила Жуи.

Пинъэр подождала, пока Жуи кормила и укладывала ребенка.

Гуаньгэ успокоился и уснул, но немного погодя внезапно, будто чем-то испуганный, пробудился и расплакался, а в полночь его то знобило, то бросало в жар. Он плакал и не принимал грудь. Пинъэр переполошилась.