Хроника смертельной осени - Юлия Терехова

– Раздел-то зачем? – ошеломленно спросил Сергей.

– Как зачем? Чтобы он чувствовал себя не только искалеченным, но и униженным – так, как чувствовала себя Катрин тогда, после Тохиного дня рождения. И более того, валяться голым на цементном полу ничуть не приятнее, чем на холодном мраморе.

– Кто дал тебе право? – медленно проговорил Сергей. – Ты…

– Вот только не надо нравоучений, – презрительно скривился Олег. – Никто бы ничего не смог доказать. Даже если б доказали его нападение на Аликс – он бы всего-навсего сел. Я не мог этого допустить. А уж Катрин и вовсе бы не стала давать показания против него.

– Мне осточертело твое сослагательное наклонение, – рявкнул Булгаков – Ты совсем человеческий облик потерял. Зверюга.

– Потрясающе, – Рыков склонил голову набок, с иронией глядя на него. – Почему за все время нашей приятной беседы ни разу не прозвучало имя Алены? Ты ее совсем забыл? Бедная девочка, угораздило же ее…

– Я ничего не забыл, – Булгакову внезапно стало тошно так, что у него впервые в жизни заболело сердце.

– Неужели? – ирония перетекла в сарказм. – На кой ты вообще на ней женился? Ты же ей смертный приговор этим подписал.

– Смертный приговор? – задохнулся Сергей. – Ты что несешь?

– Конечно! Рано или поздно ты бы ее бросил – а для нее это равносильно тому, как если б ты ее убил. Но я не собирался делать за тебя твою работу. Просто так вышло. Извини.

– Извини? – угрожающе повторил за ним Булгаков. – Ты убил ни в чем не повинную женщину, моего ребенка, и я должен тебя извинить?

– Да нет, это так – фигура речи, – губы Олега дрогнули. – Мне твое прощение не нужно. Мне ничье прощение не нужно. Плевать.

– Значит, тебе плевать. И на Алену, и на Антона, и на Катрин… Это тебе руки надо отрубить, а не Орлову.

– От кого-то я это уже слышал, – спокойно улыбнулся Олег. – Как вы все однообразны.

– Однажды тебя поймают, – произнес Булгаков. – И посадят. Надолго.

Олег покачал головой:

– Не поймают. Они меня не видят. И не увидят.

– Кто – они? – сжал зубы Булгаков.

– Ты знаешь, о ком я, – прищурился Олег. – Это ведь они таскаются за мной круглые сутки? А твоя приманка сдохла. Так что, кончай это неблагодарное занятие, друг мой.

– Я тебе не друг, – яростно отрезал Сергей.

– Как скажешь. – Олег встал и снова вынул из кармана руку с пистолетом, – Я так понимаю, наш саммит можно считать завершенным. Я ухожу. А ты – не попадайся мне больше, не то, повторяю, Катрин станет вдовой. И прекрати измываться над ней, гребаный параноик.

Он отступил спиной в высокие кусты и словно испарился. Мокрые ветви с остатками листвы сомкнулись за ним. Булгаков, одеревеневший от холода и отвращения к самому себе, продолжал сидеть на лавке. Наконец, словно очнувшись, достал из кармана телефон и набрал номер Катрин. Не дожидаясь, что она скажет ему, сухо приказал:

– Я сейчас приеду за тобой. Собирайся.

Булгаков нажал кнопку отбоя. И еще один осколок в сердце растаял без следа.

И все же – Булгаков не мог не понимать – что-то надломилось в ней после того, как она пролежала долгие трое суток в больнице – одна, брошенная им, когда он, мучимый – нет, сжигаемый болью – заперся ото всех в своей квартире. Не желая объясняться с ней, с женщиной, которую он любил больше жизни, и которая унизила его недоверием и обманом, он счел за благо устраниться от нее, забыть о ней – конечно же, последнее оказалось невозможным. Замкнувшись в собственном страдании, он не мог больше думать ни о Катрин, ни о ее чувствах. Он уже все решил за нее и, раздираемый на части ревностью и недоверием, понял, что если хочет жить дальше – должен остаться один – без нее, отравившей все его существование словно укус ядовитой змеи. В какой-то момент он позавидовал Орлову, для которого эта губительная страсть закончилась – пускай так страшно и мучительно – но он уже не страдает, пожираемый заживо чувством, которому нет ответа…

Он скосил глаза в зеркало заднего вида – Катрин сидела, вернее, полулежала, откинув голову и, казалось, дремала. Они застряли в очередной пробке на Проспекте Мира и еле двигались, постепенно прорываясь в сторону Садового кольца. Казалось, она спит, но на висках ее блестели влажные нити слез. Сергей представил, как сейчас привезет ее домой, и встанет перед решающим выбором – повернуться и уйти, или остаться, и бродить по квартире в гробовом молчании, ожидая, что она сама заговорит с ним? А она, скорее всего, не заговорит, и тогда что ему останется? Снова лечь спать в гостиной, благо сдутый матрас до сих пор валялся в одном из шкафов Катрин, погребенный под кучей ее бесчисленных шмоток.

Или все же уйти, оставив Катрин одну – и тогда дороги назад уже не будет. Рыков заберет ее, и никто не встанет у него на пути. Действительно ли он готов отказаться от Катрин? Даже при условии, что она испытывает к проклятому садисту какие-то чувства? Он выдохнул «забирай ее», но готов ли он отдать? Или это просто обида, от которой он задыхается?..

– Обдумываешь, как поудобнее избавиться от меня? – услышал он тихий голос. – Не стесняйся. За три дня, что я провела одна, мне удалось свыкнуться с этой мыслью…

– Заткнись, – сквозь зубы приказал он, отчаянно пытаясь скрыть за грубостью бессилие и страх.

Она замолчала, только сжалась, словно в ожидании удара. Она закрыла лицо руками и опустила голову на колени. Так они ехали в мертвой тишине, пока она не прошептала:

– Отвези меня к маме, пожалуйста… Я не смогу остаться одна…

Он не повернул головы, но продолжал ехать по направлению к дому Катрин – еще так недавно – их общему дому. Он даже не подумал развернуться, как будто не слышал ее. Пробка почти рассосалась, и они уже скорее двигались, чем стояли.

– Я прошу тебя… Я прошу тебя, Сережа.

Когда он понял, что она плачет, было уже поздно – ее сотрясали конвульсии беззвучных рыданий:

– Я знала, тебе не нужен ребенок, – еле разобрал он, – но вот так воспользоваться смехотворным предлогом, чтобы избавиться сразу от него и от меня…

– Что, интересно, ты называешь смехотворным предлогом? Свою зацикленность на Рыкове? – он выпалил эти слова, не задумавшись ни на секунду, и только когда они вылетели, понял – произносить их не стоило. Катрин на ходу открыла дверь и выбросилась на проезжую часть…

Благословенны московские пробки! Булгаков ехал с небольшой скоростью, но он услышал, как дико взвизгнули тормоза грузовика, шедшего по полосе справа. Он вжал педаль тормоза в пол – с такой силой, что чуть не продавил днище автомобиля. Вылетев из машины, Сергей бросился к распростершейся на мокрой дороге жене.

– Катрин! – заорал он, подбежав к ней. Она лежала неподвижно, лицом вниз, темная коса змеилась по блестящему от дождя асфальту. Он перевернул ее и в свете фар проезжавших автомобилей увидел, что веки ее сомкнуты, а лоб и щеки покрыты кровавыми ссадинами.

– Дура! – закричал он в отчаянии. – Какая же ты дура!

Она на мгновение приоткрыла веки: «Ты… измучил меня…» – прошептала она и вновь закрыла глаза. Сергей осторожно ощупал ее голову – видимых травм он не заметил, но по опыту он знал, что последствия таких падений могут проявиться гораздо позже. Необходимо снова везти ее в больницу – благо, до родного Склифа всего несколько сотен метров. Он подхватил ее на руки и уложил на заднее сидение. Потом внаглую развернулся через две сплошные полосы и нырнул в ближайший переулок – он знал, как проехать быстрее.

Они все же вернулись домой, поздно ночью, после того, как в травматологии Склифа Булгаков поднял на уши все отделение, потребовал МРТ и потом вместе с дежурным врачом нетерпеливо разглядывал снимки срезов. Ничего страшного или мало-мальски тревожного он на них не увидел, но на этом не успокоился, а полчаса стоял над душой диагноста, который делал Катрин УЗИ – пока не убедился, что с ребенком все в порядке. А когда на предложение врача о госпитализации Катрин затрясла головой, он тоже сказал: «Поедем домой»…

За всю дорогу Сергей не произнес ни слова, даже не взглянул на жену. Но впустив Катрин в квартиру и заперев за собой дверь, он, повинуясь ярости, клокотавшей у него в груди и душившей уже несколько суток, схватил ее за плечи, и с силой прижал к стене. Она не сделала ни малейшей попытки освободиться, а только, не отрываясь, смотрела ему в лицо темными глазами, полными слез.

– Что смотришь? – он с трудом себя контролировал, а когда она не ответила, повторил, вернее, уже выдохнул: – Отвечай! Что смотришь?

Катрин наконец опустила взгляд.

– Смотрю на моего героя, – прошептала она с тоской, – и жду, что он сейчас меня ударит.

Сергей опомнился и отпустил ее так же резко. Она опустилась на пол, там же, у стены, и закрыла лицо руками, как тогда в машине – только бежать ей теперь было некуда.

– Ты сейчас уйдешь? – спросила она еле слышно. – Ты все же решил меня бросить? Что ты решил?