Политология революции - Борис Кагарлицкий

Захваченной и поделенной между победителями «общенародной» собственности в начале 1990-х годов было вполне достаточно. Серьезный интерес представляли крупные предприятия, нефтяные месторождения, газовая промышленность. На этом фоне жилищное хозяйство, даже леса с водоемами не выглядели особенно привлекательными. С другой стороны, несмотря на собственную пропаганду, правящие круги прекрасно понимали, что ничего хорошего реформа для большинства населения не сулит. Приватизация, открытие рынков и либерализация цен в сочетании с распадом СССР (вызвавшим распад хозяйственных связей) привели к резкому снижению жизненного уровня. На таком фоне реформы в социальной сфере могли обернуться настоящей катастрофой. Дело, разумеется, не в человеколюбии власть имущих, которые в последний момент пожалели население, а в том, что даже лидеры 1990-х годов понимали: всему есть предел. Наложение социальных реформ на экономические грозило обернуться либо широкомасштабным бунтом, либо просто массовой гибелью населения. А это отнюдь не входило в планы правительства: для того, чтобы приватизированная экономика работала, люди были нужны – пусть бедными, но живыми.

Компромисс между «красными» директорами и финансовой олигархий, достигнутый в 1994 году, предполагал и определенные уступки народу. Наступление на социальные гарантии прекращается. Возникает своего рода равновесие, вполне отвечающее стратегии и идеологии «хозяйственников» – приватизированная экономика соединяется с сохранением остатков советских социальных гарантий, что обеспечивает выживание значительной части промышленных предприятий.

В новых условиях, когда государство резко обеднело, денег на поддержание социальной сферы, конечно, не хватало. Проблему пытались решить за счет регулярных невыплат и задержек зарплаты, а также за счет почти полного прекращения инвестиций в инфраструктуру и «социалку» (денег хватало только на ее механическое поддержание). Зарплаты становятся нищенскими, что ведет к резкому снижению качества образовательных и социальных услуг. Но даже эти жесткие методы не смогли предотвратить в 1998 году дефолт и крах рубля (любопытно, что спустя два года та же ситуация повторилась и в Аргентине, которую либералы предлагали России в качестве позитивного образца).

В результате дефолта экономический рост возобновляется, поддержанный резким ростом мировых цен на нефть. На страну хлынул поток нефтедолларов. Бюджет государства становится профицитным.

Казалось бы, у правительства, наконец, появились средства, чтобы не только поддерживать, но и поднимать социальную сферу. Однако на практике происходит прямо противоположное. Власть возвращается к планам приватизации и коммерциализации, отброшенным в 1993—94 годах.

Достигнутая при Путине политическая стабильность создала в Кремле иллюзию, будто угроз, с которыми пришлось считаться в 1993—94 годах, больше не существует. Неприятные воспоминания о бунтах 1993 и 1998 годов ушли в прошлое, власть пользовалась реальным или мнимым, но все же авторитетом. Почему бы не использовать момент?

В социальном плане ситуация тоже изменилась. Угрозы голода больше нет. Теперь, когда не только государство, но и граждане немного оправились от потрясений 1990-х годов, можно было возобновить процесс либерализации. Рост зарплат гарантировал, что люди смогут купить на рынке услуги, которые раньше должны были либо получить от государства, либо не получить вообще.

С другой стороны, лакомые куски нефтяной промышленности, газовые месторождения, металлургические комбинаты не только были уже поделены, но, как свидетельствовал конфликт вокруг ЮКОСа, начинали становиться объектом передела. Однако у приватизации появлялись новые перспективы. Недвижимость стала гораздо дороже, следовательно – ценнее, Реальную ценность начинала приобретать и сфера жилищно-коммунальных услуг. Объекты и структуры, подпадающие под приватизацию в ходе новой волны реформ, становились по-настоящему привлекательными.

К тому же Россия поставила своей целью присоединение к Всемирной торговой организации. А принципы ВТО требовали коммерциализации всего и вся, открытия всех отраслей для рыночной конкуренции и международного капитала. В частности, «монетизация» льгот и закон №122 открывали путь для приватизации транспорта или для развития частной конкуренции в этом секторе.

Политика правительства была вполне логична. «Вторая волна» реформ предполагала целый комплекс взаимосвязанных мер, начиная от коммерциализации транспорта, заканчивая превращением жилищно-коммунального хозяйства и образования в прибыльный частный бизнес. На заключающем этапе должна была настать очередь медицины (включая постепенный демонтаж системы бесплатного обслуживания населения в поликлиниках по месту жительства).

Однако полной уверенности в реализуемости этих планов даже у самого правительства не было. Оно действовало по «принципу тянитолкая»: проводится какое-то мероприятие если оно наталкивается на сильные протесты, власти дают задний ход, но затем, когда ситуация успокаивается, начинают новое наступление. Этот механизм прекрасно можно проследить не только на примере закона №122, но и на примере реформы образования, которая, с одной стороны, вроде бы буксовала на протяжении 2004—2005 года, но с другой стороны, все же продвигалась вперед. Постепенно начались слияния университетов, сокращалось количество бесплатных мест для студентов.

Спокойное продолжение 2005 года показало, что план срабатывал. Несмотря на то, что наступление на социальные права не прекратилось, массовых протестов до конца года не было. И все же в расчете властей было слабое звено. При кажущемся спокойствии не проходило и недели без сообщения о локальном конфликте или забастовке в том или ином регионе России.

На протяжении первой половины 2000-х годов наблюдалось резкое сокращение числа трудовых конфликтов. Как показывает статистика, высшей точкой забастовочной активности был 1997 год, когда в стачках участвовало 887 тысяч человек. В политическом плане выступления протеста достигли наибольшей остроты в следующем году, несмотря на то, что число участников стачек, согласно официальной статистике, опустилось до 531 тысячи, а в 1999 году упало до 238 тысяч. Однако в начале 2000-х годов, когда экономический рост стал реальностью, число забастовок упало еще более резко: 31 тысяча участников в 2000 году, 13 тысяч в 2001 и всего 5 тысяч в 2002 году. Опираясь на эти данные, экономист Ф.Н. Клоцвог сделал вывод, что «протестное движение трудящихся в стране по мере стабилизации экономической ситуации стало угасать».[545] Однако история рабочего движения свидетельствует, что экономический рост как раз создает благоприятные условия для забастовочной борьбы.

В октябре 2005 года в России был зафиксирован резкий рост числа стачек, в основном в сфере образования, из-за вопросов, касающихся заработной платы. Это подтверждали не только оппозиционные листки и профсоюзные сайты, но и официальные источники. Как сообщала Федеральная служба государственной статистики, в октябре в России забастовки прошли в 2565 организациях. За девять месяцев этого года в России было зафиксировано лишь 9 организаций, в которых прошли забастовки. В октябре 2004 года уже был зафиксирован всплеск забастовок, когда стачки прошли в 5907 организациях (за январь-сентябрь 2004 года – только в 11 организациях). Всего в забастовках в октябре 2005 года приняло участие 83,8 тысяч человек против 0,7 тысяч человек за январь-сентябрь 2005 года. Общие потери неотработанного рабочего времени в результате забастовок в октябре составили 83,8 тысяч человеко-дней (1,3 тысяч за январь-сентябрь 2005 года). Таким образом, рабочее движение, достигшее низшей точки в 2002—2003 годах, вновь пошло на подъем.

Разумеется, значительная часть стачек приходилась на так называемых бюджетников, работников «социальной сферы». «В октябре 2005 года забастовки прошли в 2565 организациях, 2477 (97%) из них – организации образования, 60 (2%) – организации, предоставляющие прочие коммунальные, социальные и персональные услуги, 27 (1%) – организации здравоохранения, физической культуры и социального обеспечения. Основная причина забастовок – проблемы, касающиеся заработной платы», – говорится в докладе Росстата.[546] Однако трудовые отношения становились куда более напряженными и в промышленности.

Со своей стороны работодатели почувствовали угрозу. Путинский Трудовой кодекс давал предпринимателям широчайшие возможности для борьбы с профсоюзами, и хозяева предприятий не преминули этим воспользоваться. Организаторов увольняли, проведение собраний блокировали, рабочих вызывали на индивидуальные беседы с начальством, требуя выйти из профсоюза. «Идет настоящая война», – констатировал Петр Золотарев.[547] Однако на общем фоне растущей активности рабочих это наступление на права трудящихся лишь способствовало их политизации и радикализации.