Политология революции - Борис Кагарлицкий

Проблема несоответствия между политическими задачами и финансовыми возможностями стояла уже перед Лениным. Сформулированная им концепция «партии профессиональных революционеров» требовала средств, пусть и небольших, но постоянных. Участники революционной борьбы могли , быть людьми скромными и аскетичными, но им все равно приходилось есть, пить и одеваться. Надо было снимать конспиративные квартиры и покупать билеты на поезда. Надо было издавать газеты и брошюры – даже для подпольных типографий необходимо покупать бумагу и краску. Надо было вести переписку – почта никогда не работала бесплатно, а партийным курьерам невозможно было без денег добраться до места.

Отчасти дефицит средств покрывался за счет помощи западной социал-демократии. Но уже во время революции 1905 года большевистские лидеры вынуждены были прибегнуть к пожертвованиям со стороны прогрессивных капиталистов, наиболее известным из которых был Савва Морозов. Позднее, в 1917 году, Ленина обвиняли в получении средств от германского Генерального штаба, заинтересованного в большевиках как силе, выступавшей против участия России в мировой войне. Обвинение это окончательно доказано не было, но какая-то форма соглашения, несомненно, имела место. Иначе Ленин не смог бы добраться до России через Германию в знаменитом запломбированном вагоне. Без ведома властей такие вагоны По железной дороге не ходят.

Опыт Ленина, однако, отнюдь не свидетельствует о политической неразборчивости. Дело не в том, где вождь большевиков брал деньги, а в том, на каких условиях. Вопреки расхожему мнению о том, что музыку заказывает тот, кто платит, история большевистской партии (как и многих других организаций) свидетельствует об обратном. Никто и никогда не мог привести ни одного случая, чтобы позиции большевиков колебались в зависимости от источников финансирования. Более того, это было совершенно невозможно. Несмотря на организационную конспирацию, процесс принятия политических решений был совершенно прозрачным. Он контролировался лидерами и активистами партии изнутри, исключая любую эффективную возможность внешнего вмешательства. Ленин выступил против войны не потому, что немцы готовы были ему помочь, а напротив, германский Генштаб разрешил Ленину проехать через страну из-за того, что немцы были прекрасно информированы о принципиальной антивоенной позиции Ленина и его ближайших соратников.

С другой стороны, в начале 2000-х годов вся Россия могла наблюдать трагикомедию политических инвестиций Михаила Ходорковского, вложившего огромные средства в целый спектр политических партий и брошенного ими всеми на произвол судьбы. Токарева пишет о попытке «приватизации КПРФ».[543] Однако партия – это не акционерное общество. Финансовое сотрудничество КПРФ и ЮКОСа нанесло ущерб обеим сторонам, не дав существенных выгод никому, кроме группы лиц, стоявших в главе партии – «кинув» своего спонсора, не отчитываясь перед своими товарищами по организации и не использовав деньги для избирательной кампании, они смогли потратить их по собственному усмотрению.

Парадокс в том, что именно продажность и беспринципность российских политиков сделала инвестиции Ходорковского заведомо неэффективными. При первой же возможности партнеры готовы были «кинуть» своего благодетеля точно так же, как ранее они готовы были в угоду ему корректировать свою политическую линию.

Проблема, таким образом, не в том, что современные левые в России и на Украине то и дело вынуждены прибегать к «внешнему финансированию», обращаясь за деньгами к людям и организациям, от которых при прочих равных условиях следовало бы держаться подальше. Проблема в том, существует ли политическая прозрачность, демократия и четкая идеология, которая безвариантно определяет, что может быть сделано, а что нет.

Понятно желание либеральных политиков создавать единый право-левый фронт. Чем менее популярны были их собственные принципы, тем сильнее была потребность использовать в своих целях активистов, отстаивающих совершенно иные, более популярные в обществе ценности. Эта идея с маниакальной неотвязностью преследовала всякого деятеля, пытавшегося формировать либеральную альтернативу Путину. Ее выдвигал Михаил Ходорковский, ее же повторял Михаил Касьянов, когда из отставного премьер-министра превратился в непримиримого критика власти. Во имя той же цели шахматный чемпион Гарри Каспаров принялся создавать Объединенный гражданский фронт. На этой же основе была создана Коалиция «Другая Россия», объединившая национал-большевиков и певца свободного рынка Андрея Илларионова.

Поскольку марксистские группы на лозунг «единой оппозиции» реагировали плохо, либералам ничего не оставалось, как вести диалог с националистами, пусть и самыми дремучими.

В основе стратегии лежала обыкновенная сделка, построенная на очевидной беспринципности всех ее участников. Либералы обладали финансовыми ресурсами и влиянием на прессу, а национал-патриоты обещали вывести массовку. Путь единой оппозиции устраивал значительную часть функционеров КПРФ. Однако у них не всегда находились аргументы, чтобы объяснить подобную политику своим сторонникам. Этот же путь предлагал и лидер НБП Эдуард Лимонов, искренне, кажется, уверовавший в свою харизму и не скрывавший надежды стать единым кандидатом на президентских выборах 2008 года. Более серьезными были амбиции бывшего премьер-министра Михаила Касьянова, которые, по крайней мере, были подкреплены финансовыми ресурсами. Беда в том, что независимо от количества наличных денег, личного обаяния и «раскрученности» в прессе, никто не мог предложить обществу, желавшему перемен, но отнюдь не готовому возвращаться назад – ни в советские времена, ни к неурядицам 1990-х – ничего нового.

Лозунг «единой оппозиции» означал отказ от всякой внятной идеологии, и от какой бы то ни было ясной программы. Это было очевидно даже тем представителям левого лагеря, которые при определенных обстоятельствах готовы были бы сотрудничать с либералами. «Главное "конкурентное преимущество" левых, сохранявшее их и дававшее им инструмент борьбы, – писал активист Союза коммунистической молодежи Илья Пономарев, – опора на четкое и понятное массам учение, – оказалось отвергнуто самими же лидерами оппозиции во имя заклинания: «Россия без Путина, а там разберемся».[544] В свойственном ему стиле Пономарев, бывший менеджер нефтяной компании ЮКОС, превратившийся в радикального активиста, выразил суть проблемы. Общие слова о борьбе с «антинародным режимом» скрывали заведомую невозможность и нежелание лидеров официальной оппозиции организовать сопротивление трудящихся. В свою очередь, массы, предоставленные собственной апатии, жили по старой формуле «плетью обуха не перешибешь».

Однако на горизонте маячила и другая перспектива. Реальными болевыми точками общества были реформа образования и жилищно-коммунального хозяйства, трудовые отношения. В январе 2005 года, приняв Федеральный закон №122 (о «монетизации» льгот) – иными словами, лишив значительную часть населения имевшегося у нее ранее права на бесплатный проезд в общественном транспорте, власти спровоцировали самый настоящий бунт.

Когда Федеральный закон №122 вступил в силу, власти не ожидали, что сопротивление будет столь масштабным и охватит всю страну. В свою очередь, для самих участников протеста неожиданностью оказалась легкость, с которой была достигнута победа. Уже к началу февраля власти пошли на уступки, в значительной мере восстановив права «льготников», хотя сам закон формально отменен не был.

Отступление властей в феврале 2005 года отнюдь не означало отказа правительства от провозглашенной им-повестки дня. Новая волна неолиберальных реформ готовилась давно. Строго говоря, уже в первой половине 1990-х годов либеральные идеологи подчеркивали, что реформы не доведены до конца, пока сохраняются субсидии на жилье, пока не приватизированы земля и другие природные ресурсы, пока образование и здравоохранение не переведены полностью на коммерческие рельсы. Однако сделать это в 1990-е годы не представлялось возможным. Причин тому было несколько.

Захваченной и поделенной между победителями «общенародной» собственности в начале 1990-х годов было вполне достаточно. Серьезный интерес представляли крупные предприятия, нефтяные месторождения, газовая промышленность. На этом фоне жилищное хозяйство, даже леса с водоемами не выглядели особенно привлекательными. С другой стороны, несмотря на собственную пропаганду, правящие круги прекрасно понимали, что ничего хорошего реформа для большинства населения не сулит. Приватизация, открытие рынков и либерализация цен в сочетании с распадом СССР (вызвавшим распад хозяйственных связей) привели к резкому снижению жизненного уровня. На таком фоне реформы в социальной сфере могли обернуться настоящей катастрофой. Дело, разумеется, не в человеколюбии власть имущих, которые в последний момент пожалели население, а в том, что даже лидеры 1990-х годов понимали: всему есть предел. Наложение социальных реформ на экономические грозило обернуться либо широкомасштабным бунтом, либо просто массовой гибелью населения. А это отнюдь не входило в планы правительства: для того, чтобы приватизированная экономика работала, люди были нужны – пусть бедными, но живыми.