Серебряная лоза - Олли Бонс

место прежнего. В правом кармане у хитреца скрывалась бутылка, при помощи содержимого которой он восстановил уровень жидкости в сосуде.

Сосуд был закрыт и водружён на место. Механизм со штырьками занял прежнее положение. Пасть хранилища захлопнулась, двое ушли, прихватив банку и не забыв повторно нажать на камень, и стена за ними сомкнулась.

Несколько минут спустя они же пересекли коридор в обратном направлении и скрылись за дверью комнаты, где всё ещё играла мелодия.

— Вольфрам, вот молодец! — сказал Ковар, подтаскивая ближе к креслу ведро с водой. — Ты отлично выполнил свою часть работы.

Ворон, наконец, затих и жадно клевал кусочек мяса, предназначенный ему в награду.

Альседо сидел в кресле почти без сил, неотрывно глядя на банку. И взгляд его напомнил Ковару об одной дождливой ночи и корзинке под белым покрывалом.

Вздохнув, мастер принялся тщательно протирать руки пернатого. Если в хранилище использовался яд, нельзя допустить, чтобы стражники, кормившие пленника, его коснулись. Упадут замертво, и господин Ульфгар заподозрит неладное.

— Мне пора уходить, — сказал хвостатый наконец.

— Ещё минуту, ещё только одну минуту! — взмолился Альседо.

— Нельзя. Сам понимаешь, промедление опасно. Я постараюсь навестить тебя завтра, расскажу, как прошло.

В мастерской хвостатый задержался ненадолго, чтобы сжечь ткань, перчатки и верхнюю одежду, в которой был Альседо. Он надел новые перчатки и протёр банку, опасаясь, что на поверхность мог попасть яд, усадил ворона в клетку и вынес наружу. Ворон покинул двор старым путём, обнаруженным когда-то Каверзой, а вскоре тем же путём наружу выбрался и хвостатый. Под мышкой у него в этот раз была банка.

С той стороны его уже ожидали. Небольшая механическая повозка только и ждала своего часа, чтобы тронуться с места. В квартале от Приюта она остановилась.

— Дальше я сам, — сказал Ковар. — Позаботься о вороне.

— Будет сделано, — прозвучал ответ.

Окна кое-где ещё горели, отголоски праздника витали в воздухе. Кто в такой день, в самом-то деле, не отнесётся со снисхождением к позднему подгулявшему прохожему, пошатывающемуся и неловкому? Карман его пальто сильно оттопыривался. Наверное, бутылка составляла компанию этому бедняге, то и дело проваливающемуся в рыхлый снег. В этом квартале, далёком от сердца города, тротуары чистили редко.

Огни булочной давно погасли, стальные шторы витрин опустились, как усталые веки. Семья хозяина, обитающая наверху, мирно спала, судя по тёмным окнам. Никто не увидел, как подвыпивший гуляка, прижавшийся к стене Приюта в попытке обрести опору, вдруг с неожиданной ловкостью перемахнул на ту сторону.

Шумели голые ветви сада, отбрасывая тени. Тени ползли по снегу, переплетаясь, и отступали назад, как морской прибой. И этот прибой принёс кого-то к дверям небольшого флигеля, оставил там и отступил.

И тот, кто пришёл, постучал в дверь. И ему открыли.

— Это она и есть? — спросила Грета с любопытством, склоняясь над яйцом.

— Да. Как видишь, на дитя это совсем не похоже. Я молюсь, чтобы моя машина сработала как надо. Если всё пройдёт благополучно, через пять десятков дней на свет появится ребёнок размером с обычного младенца.

— Я уверена, твоя машина работает безупречно, — с искренней верой сказала Грета, и хвостатый даже замер, тронутый этой поддержкой. Как давно он не слышал добрых слов из этих уст!

— Беспокоюсь о дыхании, — сказал он смущённо. — Не знаю, нужен ли воздух, пока дитя не явится на свет. Сам Альседо тоже не знает. Это первый малыш пернатых, который родится таким способом.

— Я могу каждый день открывать дверцу ненадолго, могу носить дитя в руках. Я позабочусь о ней, не бойся.

— Я рад, что ты согласилась, Грета. Только тебе я и мог это доверить с лёгким сердцем.

Он сам не понял, как она оказалась в его объятиях. Боясь спугнуть это хрупкое доверие, нежно прижимал к себе. Роняя на пол шпильки, целовал её волосы. На мгновение она стала той, его прежней Гретой, но вдруг окаменела. Она ещё была у его сердца, но вместе с тем так далеко.

— Что же, дело сделано, теперь тебе незачем являться сюда больше. Да и опасно, пожалуй.

— Грета, родная моя…

— Нет, послушай. Не приходи, больше никогда. Я знаю теперь, какую цену платят за счастье. Один раз сумела расплатиться, но второй мне не по карману. Если ты всё ещё меня любишь, если действительно любишь, не показывайся мне на глаза.

— Что ж, — глухо сказал хвостатый, — тогда прощай. И всё-таки я должен буду прийти, когда дитя вырастет, чтобы сопроводить её к Вершине Трёх Миров. Только там пернатые обретают истинную силу. До того это будет просто ребёнок, слабый, уязвимый, подверженный болезням и похожий с виду на калеку. Но обретя силу, своим пением эта девочка сможет спасти наш мир — или своей кровью откроет врата в другой, не испорченный Ульфгаром.

— Ты говорил мне прежде. Я ещё помню.

— И ещё, Грета… Ты всегда в моём сердце, других для меня уже не будет. Спасибо тебе за всё.

Дверь приоткрылась, затворилась, и ночной прибой увлёк с собой печального странника, утащил в пучину города. Спустя долгое, очень долгое время скиталец выплыл на безлюдный берег, туда, где никто никогда ничего не праздновал.

Пройдя меж холмиков и камней, хвостатый отыскал могилу мастера Джереона, достал из кармана банку и вылил наземь её содержимое. Дочь пернатых все эти годы поддерживала кровь её матери, её бабушки и деда, а может, и других родных. Тела их были брошены в другом, неведомом мире ещё до рождения Ковара, и он не в силах был дать им достойное погребение, но хотя бы кровь пусть спит здесь, в этой земле, рядом с когда-то дорогим ему человеком.

Ещё один холмик вырос вблизи, прежде его не было. Подсветив себе спичкой, хвостатый узнал, что старая Марта ушла в первое лето его отсутствия. Неудивительно, что Грете не достало сил жить в прежнем доме.

Флигель её выглядел достаточно тёплым и уютным, чтобы можно было зимовать. Наверное, навела там порядок.

Погладив камни и мысленно попрощавшись, хвостатый побрёл прочь.

Возвращался он уже обычным путём, через ворота, и тут-то впервые за прошедшее время столкнулся с Гундольфом. А он ведь уже начал думать, что его старый приятель перешёл на новое место.

— Ты!.. — прошипел Гундольф. — Как посмел сюда опять явиться?

— Я ведь человек правителя, — печально улыбнулся Ковар. — Я не имею права выбора. Нужен здесь — значит, я здесь.

— Ты ведь не думал опять сунуться к Грете? Признавайся, думал? Да по роже твоей поганой вижу — ты уже у неё был!

И Гундольф схватил хвостатого за воротник пальто, но тот сжал