Дочь Востока. Автобиография. - Беназир Бхутто

Я все добавляла и добавляла города в график поездки. Проведению демонстраций одновременно в нескольких крупных городах я предпочитаю последовательные демонстрации в одном, другом, третьем... Такая последовательность действий будет постоянно подпитывать активность народа, разрушать страх перед диктатором с его виселицами и публичными порками.

— Не слишком ли много? — спрашивают меня.

— Справлюсь, — уверенно отвечаю я.

Мы мирно ужинаем, на столе простая еда, цыплята и даль, среди нас царит редкое единодушие. Все согласны, что поездку по стране следует начать в Лахоре, столице Пенджаба, кузнице кадров армии, но одновременно и бастионе Пакистанской народной партии.

Мы детально проработали маршрут, и лидеры ПНП стали возвращаться в Пакистан, чтобы начать подготовку к моему прибытию. Дату моего возвращения пока держали в секрете, не желая дать Зие возможность основательно подготовиться. Этот элемент секретности сыграл нам на руку, привлек дополнительное внимание публики. Народ и журналисты наперегонки строили догадки. «Она вернется 23 марта, в День Пакистана», — считали одни. «Нет, ее надо ждать 4 апреля, в годовщину смерти отца», — возражали другие. Пресса сопоставляла и анализировала слухи и толки.

Начались угрозы. Наш сторонник из Пакистана процитировал предупреждение некоего офицера из Синдха: «Скажи ей, пусть она не приезжает. Они собираются ее убить». Приходили предупреждения из Пенджаба, из Приграничья, из других местностей страны. «Женщина в политике ранимее, чем мужчина. Не возвращайся!» Мой личный телефон вдруг принялся названивать в неурочные часы, ранним утром и поздно ночью. Снимая трубку, я ничего не слышала. Мне сообщили, что в аэропорту Хитроу задержали пакистанского майора в штатском с моим фото. Его завернули назад в Пакистан.

Были угрозы реальными или же режим просто пытался меня запугать, заставить отказаться от мысли о возвращении? Этого я не знала, но один сигнал оказался поистине зловещим. Доверенный слуга моего отца Hyp Мохаммед трагически погиб в Карачи в январе. Незадолго до этого я получила письмо от его юной племянницы и воспитанницы Шахназ. Она сообщала, что Hyp Мохаммед очень хочет со мной поговорить, и просила меня ему позвонить. Он сказал своей племяннице, что военные ему угрожают, потому что он «слишком много знает». Я немедленно позвонила ему, но опоздала. Не только Hyp Мохаммед, но и Шахназ, одиннадцатилетняя девочка, уже погибли от ножевых ранений неизвестных убийц. Вскоре после этого я получила письмо от самого Hyp Мохаммеда, отправленное им перед убийством. Он тоже просил ему позвонить. Что он знал и что ему не дали мне сообщить?

Я полетела в Вашингтон, стремясь возбудить за океаном внимание к нашему зондажу глубины «демократических преобразований» диктатора. Девять лет народ Пакистана ждал выборов, восстановления гражданского правления. Кто знал, чем отзовется в стране мой приезд и какой реакции ждать от режима? Премьер-министр Зии Мохаммед Хан Джунеджо публично и официально заверил, что меня не арестуют. Но кто мог знать, какой фокус выкинет его хозяин?

В Вашингтоне я встретилась с сенатором Пеллом, с сенатором Кеннеди и конгрессменом Стивеном Соларзом, ярким, энергичным членом палаты представителей, наблюдавшим за ходом недавно состоявшихся на Филиппинах выборов, демократическим путем приведших к власти Корасон Акино, с которой мне довелось лично познакомиться. Эти американцы по мере своих возможностей помогли мне. Они активно выступали за свободные выборы, за восстановление гражданских свобод в Пакистане, обещали не ослаблять внимания к ситуации в стране. Существенную помощь оказал мне Марк Сиджел, политический консультант, с которым я уже встречалась в 1984 году. Он убеждал выборных чиновников администрации и других влиятельных лиц писать пакистанским официальным лицам и предупреждать о неприятностях, связанных с чинимыми мне препонами. В качестве «сувенира» Марк подарил мне бронежилет.

Американская пресса рассуждала о сходстве моей предстоящей битвы с Зией и вызовом, брошенным Корасон Акино диктатору Фердинанду Маркосу на Филиппинах. Как водится, журналисты впадали при этом в популистскую романтику. Конечно, мы обе женщины, обе принадлежим к известным семьям землевладельцев, обе получили образование в США. Обе потеряли любимых членов семьи, убитых диктаторами: у госпожи Акино погиб муж, у меня отец и брат. Госпожа Акино противопоставила власти диктатора «власть народа» и совершила мирную революцию. На то же самое я надеялась в Пакистане. Но этим сходство исчерпывалось.

На Филиппинах Корасон Акино пользовалась поддержкой военных и церкви, чем в Пакистане и не пахло. Генералы не желали обо мне слышать, ибо боялись за свои привилегии, обеспечиваемые коррумпированной системой, за награбленные ими земли, даровые автомобили, налоговые и таможенные послабления. Умеренное духовенство, правда, поддерживало меня, но крикливые и агрессивные фундаменталисты прочно держались за Зию.

Главное же, заокеанский Дядюшка Сэм сам выслал диктатору Маркосу «весточку» о том, что его время истекло, — и даже обеспечил диктатора, его семью и свиту транспортом. Зия же как будто сросся с администрацией Рейгана, проталкивавшей через конгресс очередной шестилетний пакет военно-экономической поддержки режиму на сумму в 4,2 миллиарда долларов. Из Америки я могла ожидать помощи лишь от сравнительно немногочисленной группы законодателей, а также от американских средств массовой информации.

— Мы будем там с вами, — то и дело оптимистически заверяли меня корреспонденты. — Присутствие репортеров — лучшая защита!

Я улыбалась, благодарила их, стараясь не вспоминать, что Бениньо Акино застрелили в аэропорту на глазах у всего корреспондентского корпуса, не дав даже ступить на родную землю. И под мою дверь в Барбикане чья-то услужливая рука просунула записочку: «Помни Акино!»

Я не знала, долго ли суждено мне прожить по возвращении в Пакистан. Да и раздумывать об этом не хотелось. То, что Господь заготовил человеку, неизбежно наступит, летай иль ползай. А вот что непременно следует совершить перед возвращением в Пакистан, так это умра, религиозное паломничество, посвященное моему отцу. И почти сразу по возвращении из Вашингтона я в сопровождении нескольких друзей отправилась в Мекку. Каждый мусульманин, имеющий на то физические и финансовые возможности, обязан хотя бы раз в жизни предпринять большое религиозное паломничество в месяц хадж. Умра же, занимающая, в отличие от четырехдневного хаджа, всего несколько часов, может совершаться в любое время года.