Краткая история всего - Кен Уилбер

Нирвана и сансара суть не-два; и, таким образом, в бегстве от сансары невозможно обрести нирвану: это будет подобно попытке найти свой перёд, убегая от своего зада.

В результате недвойственные традиции начали рекомендовать не отречение и очищение (исключительное восхождение), а трансформацию и преображение: пять ядов суть едины с пятью мудростями (например, практикующий проникает в гнев пустотностью, дабы открыть обитающую в его основе мудрость ясности). Омрачения в том виде, в каком они есть, суть выражения изначального сознавания, а следовательно, от них не следует отрекаться, напротив — они должны самоосвобождаться в том виде, в каком есть, в своей собственной изначальной чистоте. Сансара более не является основным препятствием на пути к Духу, она есть совершенное проявление творческой и сострадательной активности Духа, так что к ней необходимо относиться надлежащим образом.

Этому недвойственному пути, разумеется, свойственны и свои ловушки (имя которым легион), но базовая направленность очевидна: дело более не заключалось, к примеру, в сексуальном воздержании, а в уместном проявлении духовности как совершенного выражения Духа. И отныне женщина считается не злом, а равным проявлением Божественного. И теперь не нужно протистоять еде или, по крайней мере, устраивать против неё крестовый поход: даже мясо, алкоголь и другие вещи, к которым «нельзя прикасаться», совершенно уместны, если обращаться к ним с пустотным сознаванием (и в условиях ритуала к ним прибегали именно таким образом, дабы указать на то, что все аспекты сансары являются выражениями Божественного и их нельзя презирать). И, как мы увидим, это в конечном счёте породило не презрение к деньгам, а уместное их использование (подобно тому как презрение к еде уступило дорогу уместному употреблению еды, а презрение к сексу уступило дорогу уместному сексу). Презрение к деньгам было прежде всего глубинным отвержением мира явлений, ненавистью к сансаре, желанием не «осквернить» себя грубым миром — всё это недвойственный подход посчитал совершенным и глубочайшим заблуждением.

Итак, невзирая на то что недвойственные традиции произвели революцию в отношениях человека с сансарой (с сексом, едой, деньгами, телом, землёй и женщинами), тем не менее эти традиции всё равно возникали на основе аграрного базиса, оставаясь во многом погружёнными в этику и мораль, которая всё ещё была связана с «мужским клубом». Решительной революции в отношениях к женщинам суждено было произойти не на Востоке, а на Западе, и она зависела не от какого-то там идеализма, а от изобретения парового двигателя.

Индустриализация, невзирая на все её ужасы, превратности и побочные эффекты, была прежде всего технологическим решением по обеспечению выживания не посредством мышечного труда человека, применимого к природе, а посредством применения к природе машинных мощностей. Пока аграрные общества требовали физического человеческого труда для обеспечения выживания (пахота), эти общества неизбежно и с необходимостью отводили ведущую роль мужской физической силе и мобильности. Ни в одном из аграрных обществ не было ничего хотя бы отдалённо напоминающего права женщин.

(Эта мысль очень важна, пусть и не для темы данного сочинения; я не хочу, чтобы она отвлекала нас от основного повествования, но давайте хотя бы отметим, что именно по той же самой причине 80 % аграрных обществ, где бы они ни появлялись, опиралось на рабочую силу, состоящую из мужчин-рабов; рабство считалось нормальным, естественным, этичным способом обеспечения рабочей силы во имя своего выживания; ранние древнегреческие «демократии» даже не ставили это под вопрос, хотя треть населения Древней Греции были в действительности рабами; даже американская конституция, написанная практически в начале эпохи индустриализации и всё ещё являющаяся преимущественно аграрным документом, просто полагает рабство настолько естественной вещью, что его даже не надо упоминать или обсуждать: считалось совершенно очевидным и не требующим комментариев, что понятие «мы, народ»51 не включает в себя рабов или женщин.)

Но в течение столетия после начала индустриализации, снявшей акцент с мужской физической силы (и рабства) и заменившей её нейтральными по отношению к полу двигателями, впервые в истории (в сколь-нибудь крупных масштабах) возникли движение за права женщин и движение против рабовладения: эти освободительные движения были объединены тем общим знаменателем, что мужская физическая сила более не служила главным фактором культурной власти.

Так, Мэри Уолстонкрафт написала знаменитое эссе «В защиту прав женщин» в 1792 году; это была первая крупная феминистская работа в человеческой истории. Дело не в том, что женщины внезапно стали умными, сильными и целеустремлёнными после миллиона лет притеснения, обмана и стадного послушания, а в том, что впервые в человеческой истории социальные структуры эволюционно развились до момента, когда физическая сила перестала подавляющим образом предопределять власть в культуре. В течение всего лишь нескольких столетий — мановение ока с точки зрения шкалы эволюции — женщины отвоевали себе юридические права на частную собственность, право голоса и право «быть самостоятельной личностью» — то есть быть своей собственной собственностью.

(И сходным образом Уильям Уилберфорс в результате кампании, выкованной совместными усилиями с Уильямом Питтом, его другом в течение всей жизни, положили начало движению, которое в 1807 году привело к запрету работорговли в Британской империи. В Соединённых Штатах война, которая отчасти была вызвана аболиционистскими мотивами, в отдельных сражениях унесла жизни большего количества людей, чем унесла вся война во Вьетнаме, — за три дня битвы при Геттисберге было убито 48 000 человек; и президент страны в то время напомнил миру в своей благородной речи, состоявшей всего лишь из 253 слов, что эта битва состоялась потому, что нация «хранила приверженность утверждению, что все мужчины сотворены равными», — утверждению, к которому с презрением относились природа и все общества, в неё погружённые. Утверждению, которое презирали все аграрные общества. Вскоре же понятие «все мужчины» расширилось и стало включать «всех людей» — мужчин, женщин, рабов, и впервые в человеческой истории в мире возникли подлинные демократии.)

И это была революция (и ряд освободительных движений), в которой всё ещё аграрный Восток не принимал участия, — и уж совершенно точно он не принимал участия в движениях за права женщин и их реальной политической эмансипации. Таким образом, невзирая на весь недвойственный и тантрический акцент, который делался на «Женственном» и «Богине», в этих обществах женщинам тем не менее по-прежнему отводилось место в частной сфере воспроизводства (я не единственный, кто был поражён тем, что в обществах, воспевавших тантрических богинь и женственное — таких как Индия и Тибет, — всё равно фактически не было женщин на позициях власти или позициях, позволявших иметь общественное влияние. Смысл же данного положения вещей в том, что этого и не могло произойти на основе аграрного базиса: поклонение «Женственному» оставалось в какой-то степени лицемерным, потому что базис попросту не мог поддержать это само по себе прекрасное видение).

Следовательно, в настоящий момент истории объединить Восток и Запад — означает прежде всего объединить экстраординарный прорыв, представленный недвойственным подходом, который равным образом ценит восхождение и нисхождение, мудрость и сострадание, пустоту и форму, эрос и агапэ, мужчину и женщину, небеса и землю, с технико-экономическим базисом (здоровым индустриальным и в особенности постиндустриальным), который является единственным, позволяющим на деле воплотить этот недвойственный подход.

Проще говоря, это означает объединение недвойственной ориентации с постиндустриальным базисом, или недвойственной ориентации с базисом, нейтральным к гендерным различиям. Это стало бы, в наилучшем смысле из возможных, воплощением недвойственного тантризма не только в видении и теории, но фактически на деле, в реальном проявлении.

И всё это означает исключительно дружественные отношения с деньгами, едой, сексом и женщинами, чем не могут похвастаться исключительно восходящие пути. (В то же время мы не хотим впасть и в другую крайность: слишком многие женские духовные движения попали в ловушку сугубо нисходящего пути, когда акцент делается исключительно на теле, биосфере, Агапэ и сострадании — без какого-либо представления о настоящих Эросе, трансценденции и Пустоте; таким образом, это приводит к непрестанному эмоционированию и бесконечному выставлению напоказ личностных и эгоических чувств, желательно переживаемых ночью, в полную луну, словно в этом сокрыто некое освобождение.)

Установление максимально дружественных отношений с сансарой как совершенным выражением всепронизывающего Духа — вот она, недвойственная революция. И расположить эти отношения в технико-экономическом базисе, позволяющем им проявиться, — вот великий проект постсовременности. Этот союз не произошёл (и не мог произойти) до прихода индустриализации; и, по мере того как мы осторожно продвигаемся к постиндустриальности, исправляя, насколько это возможно, эксцессы и вредные побочные эффекты гипериндустриализации, у нас появляется возможность впервые в истории утвердить подлинно недвойственный подход к миру (не просто теоретически, но и на практике).