Краткая история всего - Кен Уилбер

Я начал с утверждения, что люди в нью-эйджевских или духовных кругах склонны иметь весьма неоднозначное и неловкое отношение к своему интеллекту и особенно к своей рациональности. И мне кажется, это можно понять.

Все мы сознаём, что духовное постижение во многом надрационально: оно открывает истину, благо и прекрасное, которые намного превосходят пределы всего, что разум в целом и рациональность в частности могли бы себе вообразить. И большинство из нас, кто следует духовному пути (скажем, практикуя медитацию, дзадзен или йогу), на самом деле пытается выйти за пределы разума и открыть вместо него «надразум» — лучезарное трансцендентальное великолепие того самого Божественного, что превосходит всё, что можно изложить словами, концепциями или идеями ума, — глубинную простоту, наличествующую до обретения нашими усилиями имени, категории или интеллектуальной коробки или клетки.

Мы хотим прийти к надрациональности — это прекрасно и великолепно. Однако в своей спешной попытке сбежать за пределы рационального мы часто некритически бросаемся ко всему, что нерационально, включая многое из того, что, откровенно говоря, дорационально, регрессивно, инфантильно и нарциссично.

Смешение дорационального с надрациональным получило название «до/над-заблуждения». Оно работает в обе стороны: ортодоксальные и конвенциональные теоретики вообще отвергают любого рода надрациональную реальность, так что всякий раз, когда происходит подлинно трансцендентальное и духовное событие, они попросту заявляют, что таковое есть всего лишь прорыв неких инфантильных, дорациональных и регрессивных элементов. И, с другой стороны, те из нас, кто понимает, что существуют настоящие и подлинные духовные реальности — надрациональные реалии, — в своём рвении и возбуждении подчас возвеличивают дорациональную чепуху до надрационального великолепия. Редукционисты, элевационисты: две стороны одной и той же ошибки.

И именно поэтому, на мой взгляд, в нью-эйджевских кругах наблюдается столь неоднозначное отношение к интеллектуальным и рациональным способностям, которыми мы наделены. Они исходят из посылки, что нам на самом деле надо выйти за пределы рациональности, однако нам бы для начала неплохо было бы до неё добраться! И слишком многое из того, что мы отправляем в категорию «выше рациональности», на деле остаётся под нею.

Оттого мы и не вполне понимаем, что же нам поделать со своим разумом. Любить его или ненавидеть, стремиться к нему или отвергнуть, полировать его или разбить на кусочки: о, это странное и жутковатое создание — интеллект.

И вследствие этого мы не совсем понимаем, что нам делать со своими интеллектуалами. Ибо наши интеллектуалы, конечно же, играют роль «хорошего полицейского, плохого полицейского». Они, как правило, критикуют и вычищают дорациональную, регрессивную и нарциссическую чепуху, но также они склонны отвергать и затормаживать возникновение более высоких надрациональных истин. Они ставят «вне закона» и низшее, и высшее, высвобождая место лишь для посредственности в середине. Мы могли бы отблагодарить их за работу по очистке подвала, но они же перекрывают нам и прекрасный вид с крыши!

И, по-моему, в этом-то и заключена причина того, почему интеллектуалам столь важно следовать в первую очередь духовной дисциплине. Это способ отдохнуть от ума и открыться более высокому и блистательному из­мерению: надрациональному до основания, духовному в своей глубине, сияющему в свободе от ума, им представляемой.

Конечно же, можно привнести в духовный поиск и интеллект. В нём интеллект проходит сквозь яростный огонь изначального сознавания, в котором сгорает дотла вместе со всем остальным. Когда мы делаем интеллект своим слугой, он становится замечательным союзником, который ярчайшим светом озаряет мрачнейшие из миров, привносит тепло и ясность во всё, чего бы он ни касался. Неслучайно многие величайшие духовные мудрецы были джняна-йогинами — теми, кто использует интеллект для превосхождения интеллекта. Шанкара, Ауробиндо, Плотин, Майстер Экхарт, Шеллинг, Нагарджуна, Платон: их умы горели столь ярко, что в процессе испепелили эго. Частное/публичное

Чуть погодя я продолжу эту тему, однако мне не хотелось бы проигнорировать и определённый критицизм: что же насчёт противопоставления частной и общественной роли интеллектуала? Многие критики, например, высказали озабоченность тем, что я-де герметично изолирован от мира и избегаю света софитов. Я не стремлюсь к свету публичности — это так, но я вовсе не являюсь герметично изолированным человеком. Всего лишь один пример: три планирующихся выпуска журнала «ReVision» будут целиком и полностью посвящены «Сексу, экологии, духовности». Более дюжины авторов беспощадно проанализируют мой труд, его плюсы и минусы, а затем в процессе взаимодействия с авторами я отвечу на их критику. Мои идеи открыты для самого безжалостного и лютого анализа, и до меня доходит каждое из критических замечаний: каждую неделю я получаю иной раз сотни факсов, телефонных звонков, сообщений, писем, не говоря уж о полудюжине людей, стучащихся во входную дверь: бомбардировка обратной связи поистине впечатляюща!

Что до общественных выступлений, которые многие люди обозначают термином «публичный», время от времени я снижаю строгость своей позиции о «непубличности». Я проводил семинары по моим работам, самое недавнее — по книге «Секс, экология, духовность» во время самого процесса её написания (в нескольких случаях с привлечением сотрудников и студентов Института Наропы). Когда я так поступаю, то никогда не ограничиваю время общения, и люди вольны спрашивать всё, что душе угодно, и общаться со мной так, как пожелают, сколь бы путаные и сложные формы это порой ни принимало.

Отмечу самый последний пример: именно в этом духе я согласился побеседовать с Дэвидом Гаем, посвятившим мне материал в журнале «New Age»; как обычно, я не ограничил разговор временными рамками. Я недвусмысленно сообщил, что буду говорить с ним столь долго, сколько ему угодно. Последний журналист, которому я сделал такое предложение, поселился в моём доме и беседовал со мной более 100 часов (см. книгу Тони Шварца «Что действительно важно: Поиски мудрости в Америке»). Г-н Гай устал спустя 7 часов, так что можно сказать, что в этом случае мне повезло.

Но у меня всегда сохранялось смертельно серьёзное отношение к этим «вневременным» предложениям: вместо беседы, скажем, с дюжиной журналистов в течение одного часа я предпочитаю беседовать с одним журналистом в течение двенадцати часов. Всегда есть надежда на то, что он или она тогда действительно начнёт понимать некоторые тонкие и трудные вопросы, затрагиваемые в моих работах, и по-настоящему глубоко воспримет некоторые из проблем, вместо того чтобы получить напористый час поверхностной болтовни вокруг вопросов вроде «каков ваш любимый цвет?». И поэтому верно утверждение, что рядом со мной редко встретишь журналистскую братию. Ходячий мертвец

Ещё одна часто звучащая жалоба состоит в том, что я «бессердечен». Иными словами, мне, коль скоро я интеллектуал, должно недоставать чувств, сострадания, эмоций и так далее. Я сталкивался с этим обвинением в течение двадцати лет всегда от людей, которые никогда меня не встречали лично. Уверен, что в этом утверждении есть определённая истина, хотя предпочитаю считать, что это лишь её «крупица». Но я уверен и в том, что эти слухи сильно преувеличены и намного более приукрашены, чем дело обстоит в действительности, — и вот что интересно: это опять момент пятен Роршаха.

Мне кажется, что это ещё один очень важный и о многом говорящий момент. Он напрямую касается наших деликатных и неоднозначных отношений с нашим же интеллектом и, как следствие, нашими же интеллектуалами: рациональность лучше, чем дорациональность, но хуже, чем надрациональность. Хороший полицейский или плохой полицейский — кто из них остановит вас на обочине жизни? И будете ли вы об этом сожалеть?

По этой причине, похоже, большинство просто не может поверить, что значимый интеллектуальный успех вполне может идти рука об руку с эмоциональной чувствительностью. «Если у вас сильная голова, у вас, должно быть, нет сердца». По-моему, здесь где-то прячется безумное и вздорное уравнение: «Если коэффициент интеллекта взлетает, то эмоциональная чувствительность падает». (Интересно, значит ли это, что если вы установите контакт со своими чувствами, то коэффициент вашего интеллекта упадёт? То есть чем больше психотерапии вы проходите, тем тупее вы становитесь? Довольно идиотское уравнение, вам так не кажется?)

Многие критики признали, что при личной встрече я в действительности предстаю как нормальный и добрый малый, посему они недавно выдали более конкретизированное заявление, согласно которому я очень добрый человек, но мои работы бессердечны. Даже и не знаю, что на это сказать. Большинству людей язык, скажем, того же «Секса, экологии, духовности» кажется страстным, сильным, эмоциональным, местами даже поэтическим и, не будем спорить, ещё и логичным. Но, в конце концов, ведь и предполагалось, что книга должна быть академическим трудом. Так что позвольте попытаться отразить этот выпад: если критики находят мои работы бессердечными, я бы им порекомендовал для начала просто почитать любого немецкого философа, чьё имя начинается с буквы «Х» или «Г».