Чудо - из чудес - Санин Евгений

            — Ах, так? Забыла, что сказал тебе батюшка?

            И с этими словами Стас взял из тарелки своей мамы кусок сырокопченой колбасы и отправил его себе в рот.

            — Между прочим, это впервые с тех пор, как я тоже строго стал соблюдать посты! — заметил он Лене.

            Больше ничего скоромного образцово-показательно есть ему не пришлось.

            Лена оценила такой его подвиг.

            Настоящей, уже не земной — а небесной любви.

            Глаза ее наполнились слезами.

            Хотелось, конечно, додержать как всегда до конца Великий Пост.

            Но она пересилила себя.

            Спросила у Ирины, может, и она тоже поддержит ее?

            — Нет, — смущенно отказалась та. — Нам пока еще рано…

            И Лена покорно стала одна есть все, что положил ей в тарелку Стас и еще незаметно для ее подслеповатых глаз несколько раз подкладывала свекровь…

            Одно утешение и даже награда ждала ее за это.

            После того, как Олег с Ириной ушли, а отец с матерью удалились в свою комнату, Стас, не дожидаясь никаких просьб, сам стал рассказывать о том, что было с Юнием и Ахиллом дальше…

9

Ахилл вздохнул и неопределенно пожал плечами.

            Апостол, как и любой другой живой человек — тем более уже в пожилом возрасте — часто уставал.

            И поэтому короткие привалы были обычным явлением.

            Но зато вечером беседы у костра продолжались далеко за полночь…

            Как правило, Юний с Янусом предпочитали останавливаться где-нибудь в стороне.

            Лучше всего — в деревенских жилищах.

            Где было удобнее и сытнее.

            Но однажды Юний неожиданно заявил:

            — А знаешь, пойду-ка я к ним!

            — С чего бы это вдруг? — не понял Янус.

            — Да так... спать не хочется! — зевая, ответил Юний.

            Спать он как раз хотел, причем так, как никогда в жизни.

            Но сам до конца не понимал, что это с ним.

            Он подошел к костру как раз в тот момент, когда апостол, в который уже раз начал пересказывать то, что говорил Иисус Христос во время Своей Нагорной проповеди.

            И — удивительное дело!

            Спать Юнию почему-то сразу же расхотелось…

            Подперев щеку ладонью, он лежал на боку, слушал и невидящим взглядом видел бездонный костер и искры... бездонное небо и — звезды... звезды... звезды...

***

            ...Те же звезды, только через отверстие в потолке атрия роскошного дворца Мурены, видел и Ахилл.

            Он возлежал на ложе напротив сенатора Мурены.

            На столике перед ним были разные виды вин и фрукты.

            Еще два ложа застланы для возможных гостей.

            Мурена движением бровей приказал наполнившему кубки рабу удалиться и вопросительно взглянул на неохотно оторвавшего взор от неба синопца.

            — Ну? — не дождавшись, что Ахилл начнет разговор первым, сделал он нетерпеливое движение пальцами.

            Ахилл вздохнул и неопределенно пожал плечами.

            Глаза сенатора начали нехорошо суживаться:

            — Третий раз ты приходишь ко мне без ясного и точного ответа на мое предложение! Я тебя предупреждал, что этот день будет последним?

            — Да...

            — И что же?

            Ахилл поднял глаза на сенатора и тут же отвел их: вцепившийся пальцами в ковер на ложе Мурена в этот раз как никогда соответствовал своему имени. Казалось, он готов был броситься на него, словно хищная рыба...

            — Я не могу! — наконец выдавил из себя Ахилл и с жаром принялся объяснять: — Не сумею... Доносить на людей — нет-нет, это не по мне!

            — А что по тебе? — насмешливо осведомился сенатор. — Жить в нищете?.. Молчи! Из такого рабства, в которое попал твой отец, не возвращаются! Так что же — жить в своей жалкой синопской лачуге, мечтая, без всякой надежды, не то что о сенаторской, но даже о всаднической тунике? А я предлагаю тебе, нет — Римское право предлагает: четвертую часть состояния тех, которых ты обвинишь в нарушении закона об оскорблении императорского величества! Это же сотни тысяч сестерциев, дворцы, загородные виллы, рабы, всадническое кольцо, наконец!

            — Мне его уже предлагали, не так давно... — одними губами усмехнулся Ахилл.

            — Кто?!

            — Да так, один оракул...

            — Вот видишь, даже оракул предначертал тебе такую судьбу, а ты гневишь богов! Ну, соглашайся!

            — Я бы и рад, но... Это же низко, подло!..

            — Да. Подло. И низко, — неожиданно согласился Мурена. — Но, — поднимая кубок, на котором выгравирована волчица, вскормившая Ромула и Рема, добавил: — это смотря с какой стороны поглядеть! Возьмем, к примеру, волков! Скажи мне: угонится ли волк за крепким, здоровым зверем?

            — Не думаю!.. — отрицательно покачал головой Ахилл.

            — И думать нечего: нет! А догонит, так не возьмет! А за больным и слабым? То-то! Вот он, корень проблемы. Вроде бы гнусная тварь этот волк, но благодаря ему зараза не поползет по лесу. И слабые звери не народят подобного себе хилого потомства! И боятся его все! И сыт он всегда! Понял, к чему я клоню? А если прибавить к этому заботу о благе отечества...

            — Да, но...

            — Никаких "но"! Если не хочешь быть волком, станешь жертвой!

            — Что ты хочешь этим сказать? — вздрогнул, почувствовав в словах сенатора нескрываемую угрозу, Ахилл.

            — Всего лишь то, что тогда я вызову городских стражников, которые, как ты, наверное, заметил, дежурят у моего дворца, и... — сенатор допил до дна кубок и, закусив вино виноградиной, докончил: — обвиню тебя самого в оскорблении императорского величества!

            — Но я всегда защищал все римское и, клянусь Юпитером, никогда не оскорблял величества римского народа... — с волнением в голосе, протестующе приподнялся с ложа Ахилл.

            — А твои слова о Божественном Августе у Византия, помнишь? Когда ты возмутился, что он нарушил слово, данное двадцати тысячам рабов в Сицилийской войне! Мало? Так я велю разыскать одного небезызвестного тебе менялу, и тот подтвердит, что ты назвал рожей портрет ныне здравствующего цезаря. Впрочем, — поджимая губы, остановил сам себя Мурена, — достаточно и первого, чтобы удавка палача или Тарпейская скала навсегда освободили тебя от нищеты и бесполезных мечтаний... Всё, Ахилл! Хайре, то есть прощай, как говаривали твои предки-эллины...

            Сенатор потянулся к веревочке на стене, чтобы вызвать слугу.

            — Погоди! — вскочил с ложа Ахилл. — Стой!..

            — Ты что-то хочешь сказать еще? Что именно? — лениво поинтересовался у него Мурена.

            — Только то, что «хайре» у греков означает не только «прощай», но и «здравствуй»... — опуская голову, пробормотал Ахилл.

            — Стало быть, ты принимаешь мое предложение?

            — Да...

            — Что?

            — Да! Да. Да...

            — Прекрасно, мой мальчик! Я рад за тебя. А теперь слушай меня внимательно! — снова сделался похожим на готовую к броску хищную рыбу Мурена. — Через час... — Он посмотрел на водяные часы-клепсидру и поправился: — Нет, уже через три четверти часа, сюда придут двое. Сенатор и всадник. Это мои давние друзья-кредиторы. Но не о том речь. Оба они богаты, имеют приличные дома, кареты, рабов... Словом, один из них — твой!

            — И что я должен делать?

            — Ничего особенного. Только слушать и запоминать. А в нужный момент сказать, что такой-то произнес слова, оскорбляющие величество нынешнего императора, а значит, и римского народ!

            — А если они не произнесут ничего такого?

            — Вряд ли. Они не из тех людей, которые хвалят Нерона и его начинания! А нет — сам подведи их к опасной теме, например, разговором об Агриппине или, — что не может оставить равнодушным ни одного уважающего себя римлянина, — о пристрастии Нерона к публичным выступлениям, к его игре на кифаре в цирке... в общем, сплети сеть из вопросов-веревок и, как только они зазеваются — р-раз! — Ахилл невольно пригнулся от резкого движения сенатора, имитирующего бросок опытного рыбака. — Набрасывай ее на них!

            Три четверти часа прошли для Ахилла быстрее минуты. Как ни умоляюще смотрел он на часы, желая как можно дольше оттянуть неприятный момент, риска все быстрее и быстрее бежала от деления к делению и, когда достигла жирной черты, в атриум действительно вошли двое.

            Впереди сенатор.

            Следом за ним — всадник.

            Рабы подвели их к свободным ложам, помогли забраться на них, надели на привычно подставленные головы венки и разлили по кубкам вино.