Чудо - из чудес - Санин Евгений

  Евгений Георгиевич Санин

  ЧУДО – ИЗ ЧУДЕС (Тайна рубинового креста – 5)

роман для юношества

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  Меч обоюдоострый

Глава первая

  СЛОВО И ДЕЛО

1

— И вам не жалко отдавать… это сокровище?! — только и смог пролепетать Стас.

            Стас Теплов смотрел на читавшего рукопись очередной начатой им книги Владимира Всеволодовича так, словно от ее оценки зависела вся его будущая жизнь.

            И дело было не в том, что он, студент одновременно — третьего курса очного филологического и второго — вечернего исторического факультетов, сдавал или пересдавал сейчас экзамен.

            Во-первых, он не стоял, а сидел перед известным своей справедливой строгостью академиком.

            Во-вторых, находился не в университете, а в его домашнем кабинете, больше напоминавшем исторический музей.

            И, наконец, на столе были не экзаменационные билеты, а две старинные (XVII век!) тончайшие фарфоровые чашки с чаем и блюдо (по преданию, из Царского сервиза) с нарезанными кусками торта.

            Заканчивая читать очередную страницу, Владимир Всеволодович съедал маленький кусочек торта, запивал его глотком чая и морщился все больше и больше.

            Стас, боявшийся поначалу даже пошелохнуться, на всякий случай попробовал и то и другое.

            Увы, так и есть!

            Чай, как всегда, у Владимира Всеволодовича был отменным. Торт удивительно вкусный, не магазинный, а, как говорят в деревне, — свойский! Значит, все дело снова было в его работе.

            И он не ошибся.

            Владимир Всеволодович уважительно, как он привык относиться к любой, кем бы то ни было проделанной работе, сложил листы, тщательно завязал тесемки папки. И, выполняя свое золотое правило сначала отметить то лучшее, что смог найти, а уж потом подвергнуть критике все остальное, начал с первого:

            — Знание того, о чем ты пишешь, превыше всяких похвал. Это я тебе как историк говорю. Цель книги, как всегда, тоже весьма важная и актуальная. Я бы даже сказал, благая. Главней которой нет и не может быть ничего. Смысл жизни! Но исполнение, Вячеслав… исполнение…

            Стас недовольно покосился на Владимира Всеволодовича и вздохнул. Даже в этом слове он был верен себе. Любой другой бы теперь сказал: «реализация»…

            А Владимир Всеволодович, как всегда, старался употреблять только родные, русские, порой даже древнерусские слова… И называл всегда Стаса исключительно так, как он именовался по церковным святцам.

            Исчерпав тем самым все положительное, что нашел в более чем двухстах опечатанных через один интервал страницах, он приступил ко второй части:

            — В отличие от стихотворений, которые ты пишешь уже вполне профессионально, и не побоюсь этого слова — талантливо, проза у тебя заметно хромает. Причем, прости, сразу на обе ноги! Слог местами то такой витиеватый, что приходится возвращаться к началу фразы, чтобы понять ее смысл. То, наоборот, вялый и скучный. Сухой, как пустыня. А где ясность мысли? Точное воплощение ее в слове? Мускулистость фразы? Новые свежие образы? Вместо них на каждой странице — неподъемные, как тяжеловесные кони, предложения, поросшие мхом словесные обороты…

            — Где? Какие конкретно? — принялся ревниво уточнять Стас.

            В душе он понимал, что академик прав, но авторское упрямство не позволяло ему так сразу сдаться, согласившись с этим.

            К счастью, Владимир Всеволодович был на редкость опытным и терпеливым педагогом.

            — Какие именно? — переспросил он и снова — так же неторопливо и тщательно — раскрыл папку. — Изволь! Вот: тут у тебя «земля уходит из-под ног», здесь «мир рушится», там — «солнце меркнет перед его потухшим взором»… Продолжать?

            — Не надо! — вздохнув, безнадежно махнул рукой Стас. — Я и сам понимаю, что все не то и не так. А сделать ничего не могу. Когда в уме проигрываю очередные главы, то все выходит так образно, складно, сочно! Не хуже, чем у классиков! А как сяду писать, то сразу словно исчезает куда-то…

            — Может, не о том думаешь? — предположил Владимир Всеволодович и подмигнул: — Или не о той? Все-таки — Елена у тебя такая красавица и так давно уже вдалеке…

            — Да нет! Думаю я как раз о том! — убежденно возразил Стас. — Ограждаю себя от всего, что только может помешать цельности мысли! А Ленка… — он даже улыбнулся наивности академика: — Она у меня крепка, как каменный век и надежна, как китайская стена!

            — Вот видишь, можешь ведь образно мыслить! Хотя в данном случае и несколько грубовато… — заметил Владимир Всеволодович и уточнил: — А на диктофон записывать — пробовал?

            — Сколько раз!.. — с горечью усмехнулся Стас. — Купил себе самый дорогой и удобный. Да вот беда. Я как только его в руку возьму или просто перед собой положу, так сразу становлюсь словно первокурсник на первом экзамене… Двух слов связать не могу… Хорошо хоть в этом диктофоне есть еще одна функция, то есть, простите, возможность — музыку слушать. Вот и слушаю, пока еду на учебу в метро. Не пропадать же добру!

            — М-мда… Способностей у тебя — хоть отбавляй… И желания стать настоящим писателем не занимать…

            Владимир Всеволодович побарабанил пальцами по столу и изучающе посмотрел на Стаса:

            — А может, прав был Тургенев, утверждая, что прозаиком нельзя стать до тридцати лет, и тебе просто не хватает жизненного опыта? Так сказать, школы жизни! Горький, например, в народ пошел и не то чтобы школу — целый университет, как он сам говорил, окончил!

            — Вы что, тоже предлагаете мне — бросить учебу, пересесть с метро на электричку и поехать в народ? — с насмешкой осведомился Стас.

            — Нет, конечно! — не принимая иронии, остановил его академик. — Сейчас совсем другое время. Благодаря телевизору даже ребенок знает теперь обо всем, что происходит в мире. Увы, как правило, не понимая, что такое хорошо, а что такое плохо! Потому что сами родители зачастую не знают этого! — Он еще немного подумал и уже уверенно сделал окончательный вывод: — Мне кажется, вся твоя беда в том, что ты, уже обладая достаточной информацией, сам еще мало что испытал в жизни. Но это как раз дело наживное. И поправимое. Куда печальнее, когда в писатели рвутся, не имея на то Божьего дара… Или, что еще хуже, употребляя этот талант во зло. Создавая книги и сценарии для фильмов, в которых грех возводится в степень добродетели. Так что я просто уверен — у тебя всё еще впереди!

            Расценив последние слова Владимира Всеволодовича, что пора уходить, Стас поднялся, но тот вдруг ахнул:

            — Постой, я, кажется, знаю, что делать!

            Он знаком велел Стасу сесть и, как бы размышляя сам с собой, задумчиво продолжил:

            — Видишь ли, мне за час до твоего прихода отец Тихон приснился. А может, и не приснился…

            Стас с недоумением посмотрел на академика, и тот неопределенно развел руками:

            — Сам не могу понять! Я после работы прилег отдохнуть на минутку. А тут — он: серьезный такой, строгий. В монашеской одежде, с рубиновым крестом на груди.

            «Отдай, — говорит, — Вячеславу то, что я тебе дал, когда ты ко мне первый раз в монастырь приезжал…»

            — А у меня такое тогда в жизни было… — припоминая, вздохнул академик. — На душе — сумятица, в институте самые настоящие гонения, в семье беда за бедой, одно слово — скорби!

            Владимир Всеволодович решительно поднялся со своего массивного кожаного (из кабинета царского министра!) кресла.

            Стас думал, что он направится к полкам со своими древностями.

            Но он пошел в противоположную сторону кабинета, где в святом углу висели иконы с лампадкой, а на столе под ними лежал большой старинный крест, Евангелие в инкрустированном драгоценными камнями окладе и маленькая серебряная коробочка.

            Перекрестившись, он бережно взял ее. Затем кивком подозвал к себе Стаса, раскрыл и сказал:

            — Видишь? Это — крест-мощевик с частицей мощей святого апостола!

            — Какого?! — с благоговением глядя на небольшой, сразу бросающийся в глаза своей толщиной крестик, уточнил Стас. Ему стало не по себе, что перед ним святые мощи человека, который являлся очевидцем того, что описано в Евангелии, собственными глазами видел Христа, следовал за Ним, слушал Его проповеди, был свидетелем бесчисленного множества совершенных Им исцелений и чудес и самое главное видел Его — Воскресшим!

            Академик, для которого, казалось, уже не было ни одной тайны в истории, на этот раз вместо как всегда точного, исчерпывающего ответа только беспомощно пожал плечами: