100 великих узников - Надежда Ионина

В конце 1881 года в тюрьмах оказались наиболее активные народовольцы. А.И. Желябова, Г.М. Гельфман и Т.М. Михайлова посадили в Трубецкой бастион, а перед их камерами поставили по двое караульных, которые не оставляли свой пост ни на минуту. С.Л. Перовская и Н.И. Кибальчич, арестованные позднее, в крепость не были заключены: их содержали в камерах Департамента полиции. После убийства Александра II в столице царила такая паника, что министр внутренних дел просил коменданта Петропавловской крепости проверить все чердаки и крыши, так как в записке одного из арестованных упоминался кровельщик. По его же указанию было проверено, «нет ли подкопов под Алексеевским равелином и других каких-либо злонамеренных предприятий со стороны содержащихся там арестантов».

В 1882 году в Особом присутствии правительствующего Сената состоялся так называемый «Процесс 20-ти», хотя сначала предполагалось, что он превратится в «Процесс 23-х», так как по этому делу привлекались еще трое человек. Е.Н. Оловенникова, сидевшая в каземате Екатерининской куртины, пыталась разбить себе голову о стену или задушиться носовым платком, и ее отправили в лечебницу, где она провела 11 лет, но до конца так и не выздоровела. Несколько лет провел в больнице и А.В. Тырков, а потом его отправили в Сибирь; П.В. Тычинин покончил с собой в Доме предварительного заключения.

В вину народовольцам вменялась вся террористическая деятельность их партии. Накануне суда всех обвиняемых собрали в Доме предварительного заключения. Десятерым из них был вынесен смертный приговор, остальных приговорили к каторжным работам. Но император Александр III, проявив «милость», девяти приговоренным, кроме лейтенанта Н.Е. Суханова, заменил смертную казнь бессрочной каторгой.

Морской офицер, он, еще будучи воспитанником училища, стал членом тайного революционного общества. После разгрома этого молодежного кружка он временно отошел от революционной деятельности, надеясь принести пользу обществу честным исполнением долга. Но скоро Н.Е. Суханов убедился, что быть честным и одновременно приятным начальству – невозможно. В 1879 году он познакомился с народовольцами, но в партию тогда не вступил, так как не принимал их тактики террора. Впоследствии Э.А. Серебряков вспоминал о нем: «Он был человек с сердцем очень нежным и любящим, натура вполне гуманная. Таким натурам тяжелы героические средства революционной борьбы, и они прибегают к ним только в крайней крайности».

В 1880 году молодой офицер все же вступил в партию «Народная воля», участвовал во всех ее делах этого периода: вместе с А.И. Желябовым разрабатывал план вооруженного восстания, с группой техников изготовлял метательные снаряды, участвовал в подготовке покушения на Александра II. Но главным для него было создание военной организации, которая могла бы заниматься революционной пропагандой среди военных, так как считал, что значительная роль в политическом перевороте принадлежит армии.

Среди членов «Народной воли» Н.Е. Суханов пользовался большим авторитетом, и не случайно С. Перовская перед казнью завещала товарищам «беречь Наума» (подпольная кличка Н.Е. Суханова). Но после событий 1 марта 1881 года уберечь его было невозможно: рыцарской натуре Н.Е. Суханова была нестерпима мысль о необходимости перейти на нелегальное положение и прятаться. В апреле 1881 года он была арестован и почти год пробыл в Трубецком бастионе Петропавловской крепости, а после суда был расстрелян, как совершивший преступление, находясь на военной службе. Остальных в конце марта 1882 года отправили в Алексеевский равелин.

В их числе оказался и А.Д. Михайлов – один из основателей и вождей партии «Народная воля». До того он предпринимал известное хождение в народ в Саратовской губернии. Из истории мы знаем, что надежды народников поднять восстание окончились полнейшим провалом, и тогда многие из них обратились к террористическим методам борьбы.

А.Д. Михайлов принимал активное участие во всех крупных предприятиях «Народной воли»: участвовал в выработке плана убийства генерала Н.В. Мезенцева – шефа жандармов, в момент самого убийства присутствовал на площади и ушел оттуда только тогда, когда непосредственные участники этого террористического акта скрылись. Суровый по отношению к себе, А.Д. Михайлов жил только борьбой, отдавал ей все свои силы и помыслы и от других требовал преданного отношения к революционному делу. После суда адвокат В.Д. Спасович говорил о нем: «Были замечательные люди и до него, но ни в одном из них нельзя было усмотреть такой чистоты убеждения, такой преданности делу, такого беспредельного посвящения всего себя исключительно интересам партии, как у Александра Михайлова».

А.Д. Михайлов готовил себя к смерти задолго до суда, и после вынесения смертного приговора, в ожидании казни, он обратился к оставшимся на свободе товарищам с известным завещанием:

Завещаю вам, братья, не расходовать силы для нас, но беречь их от всякой бесплодной гибели и употреблять их только в прямом стремлении к цели…

Завещаю вам, братья, не посылайте слишком молодых людей на смерть. Давайте окрепнуть их характерам, давайте время развить им все духовные силы…

Завещаю вам, братья, контролируйте один другого во всякой практической деятельности, во всех мелочах, в образе жизни. Это спасет вас от неизбежных для каждого отдельного человека, но гибельных для всей организации ошибок…

После помилования А.Д. Михайлова заточили в Петропавловскую крепость. Соседей у него не было, и за два года он не мог ни с кем обменяться даже словом. 26 марта 1882 года в крепости оказались М. Фроленко, М. Ланганс, М. Тригони, А. Арончик и Н. Морозов. В тот же день комендант Петропавловской крепости приказал смотрителю Алексеевского равелина М.Е. Соколову принять из Трубецкого бастиона еще 10 человек и предупредил его, что «принятие и доставление в равелин означенных преступников должно быть произведено… в совершенной тайне. В такой же тайне они должны быть содержимы и в равелине, отнюдь не называя их по фамилиям. Причем для усиления бдительности за преступниками предписываю прибавить посты, один в большом коридоре и один снаружи под окнами, внушив часовым, отнюдь не останавливаться… а иметь бдительное наблюдение посредством незаметного тихого движения: в коридоре – по матам, а под окнами – по земле, но не по плиточному тротуару».

Новые узники прозвали М.Е. Соколова «Иродом», и многие побывавшие в его руках оставили яркие описания личности этого свирепого тюремщика. При появлении в равелине нового арестанта смотритель обращался к нему: «Первое дело – ни слова, ни полслова. Как тебя зовут, кто ты – я не знаю, и знать мне нет надобности». Под стать смотрителю была и остальная стража равелина, но М.Е. Соколов все равно никому из них не доверял и ключи от камер никогда из своих рук не выпускал: он сам присутствовал при раздаче хлеба и обеда, зорко наблюдая и за узником, и за стражей.

Первое время арестантам совсем не давали прогулок, потом один раз в два дня их стали выводить на 15 минут; все остальное время они безвыходно сидели в казематах. Камеры Алексеевского равелина были такими сырыми, что соль за ночь превращалась в рассол. При такой сырости и зловонии, исходящем от параш, камеры не проветривались, так как форточек в них не было. Губительной для здоровья узников была и пища: два с половиной фунта черного хлеба, испеченного из затхлой муки, часто в нем попадались черви и тараканы. Обед тоже готовили из полусгнивших продуктов, а ужин состоял из оставшихся после обеда щей, разбавленных горячей водой. Кроме того, и без того голодавших арестантов администрация тюрьмы нещадно обкрадывала.

Всякие связи с волей узникам были запрещены, переписка с родными не разрешалась, единственной радостью для них оставалась связь между собой. Они перестукивались через стены равелина, но «Ирод» всячески боролся с этим. Ежедневно с лампой в руках он осматривал стены камер, ища на них следы перестукивания – на отсыревших стенах, покрытых плесенью и грибком, они были хорошо видны. Обнаружив их, «Ирод» наказывал виновных. Он посадил П.С. Поливанова в абсолютно изолированную камеру, в которой тот просидел семь с половиной месяцев. Впоследствии он говорил, что такого «срока достаточно, чтобы свести с ума пятерых человек из десяти».

Нескольких месяцев заключения хватило, чтобы многие из народовольцев заболели цингой. На деснах появлялись кровоточащие язвы, зубы разъезжались и выпадали, ноги распухали и чернели. Ступать ими было так больно, как будто в подошвы были вбиты сотни гвоздей. Порой положение становилось угрожающим для жизни узников, и им нужна была медицинская помощь, но и она оказывалась лишь дополнением к суровому тюремному режиму. Врач равелина, в сущности, ничем не отличался от «Ирода», но и его вызывали к больному только после того, как смотритель удостоверится, что врач действительно нужен. Бывало, что «Ирод» отказывался вызывать врача, говоря, что «это не есть болезнь, когда человек гулять ходит». А если врач и приходил, то выписывал больному кружку молока или половинку (а то и четверть) лимона в день, но как только болезнь отступала, лечение отменялось.