Космическая шкатулка Ирис - Лариса Кольцова

вылезшей на переправу. Нет её в действительности. И не было никогда. Мою мать зовут магиня Сирень.

– Как красиво звучит. А как же… – Ива растерялась. – Я совершенно не знаю её, но отец сказал, что именно магиня Сирень помогла с устройством меня в тот лечебный закрытый центр для непростых людей, где меня и вылечили. Я так ей благодарна! Я так хотела бы её увидеть и упасть ей в ноги, благодарила бы за такую невероятную доброту. За отзывчивость. Ведь, по сути, она дала мне новую жизнь. В каком-то смысле, Капа, она и мне почти мать. Как считаешь? Это ты попросил её о моём исцелении? Как бы она сама узнала обо мне?

– Ну… Да… – пробурчал он. – Увидишь как-нибудь. Как же не увидишь? Если она о тебе, конечно, вспомнит. Она уж очень загружена работой. Должность, сама понимаешь.

– А куда же делась баба Верба? – не отставала Ива.

– Да мало ли куда, – отмахнулся он, – ушла в свои прежние места.

Ива весело засмеялась, – Помнишь, Капа, как она тебя доставала? Ты хотел огреть её веслом!

– Да шутил я. Как бы я бабку мог стукнуть.

– А где я буду? Пока ты будешь готовиться к священнодействию в Храме?

– Да где хочешь. Можешь в беседке старого Вяза отдохнуть. Чаю попить. Я помощнику дам указание. Он там стол накроет. А можешь и в жилой половине Вяза отдохнуть и подождать, пока все окрестные жители и пришлые гости соберутся. Там чисто. Диван мягкий для отдыха. Там не живёт пока никто. Но женщины из ближайшего поселения приходят для уборки и Храма, и новой только что выстроенной гостиницы, и моего дома

– Что ты! Я боюсь. Страшно быть там, где умер человек.

– Люди всюду умирают. Что же теперь из родных домов уходить после этого? А Вяз в самом Храме умер. В приделе. На том кресле. Я кресло давно новое заказал. То разобрали и в печи Храма сожгли.

– А чего же ты сам не живёшь в его половине?

– Мне у себя привычно. Мальчишки мои – помощники живут в новом просторном доме, что построили по указу Сирени. Она хотела, чтобы я туда перебрался. А я отказался. Гостиница там для тех гостей из магов и магинь, что иногда к нам приезжают. Я к старому дому привык.

– По-прежнему водишь туда девушек?

Он долго молчал, щурился на ветру, всматривался в далёкий берег. – Никого я туда не вожу. Я уже не прежний Капа – помощник мага. Я самый настоящий маг. Посвящённый.

– И обходишься без женщин вообще?

– Ты нескромная. А могла бы… Хотя ты уже опытная у нас женщина, – он внезапно чего-то испугался, загримасничал. – Прости, Ива! Я глупо, скверно пошутил.

– Да ничего. На нескромный вопрос дай нескромный же ответ.

– Неважно это. Поверь, Ива. Это совсем для меня неважно. В столице женщин много. Я не запоминаю их лиц, их имён. Это неразумная физиологическая функция, имеющая ценность только при наличии подлинной любви к женщине. У меня нет ни к кому такой любви. Ну, а если и есть, то ей я не нужен. Поэтому и разговора о том нет.

– Имеешь в виду Вешнюю Вербу?

– Не смеши. Какая любовь может быть к примитивной Вербе? Она тупая самка, тонконогая коза с выменем, которое не знает, кому и предложить. «Попейте моего молочка»! Ты заметила, какие тонкие ножки были у Вербы? Они и теперь такие же тонкие. А сама она растолстела, – повторил он. Нет. Не всё так однозначно было у него с Вешней Вербой. Он злился на неё нешуточно. Он, поняла вдруг Ива, тосковал по своей страстной, бескорыстной, утраченной Вешней Вербе. До сих пор.

– Когда Вешняя Верба решила уехать в столицу? Когда я лечилась?

– Ну… я же не следил, кто, куда и когда уехали, приехали. Говорю же, в столице она живёт. С мужем Кизилом.

– Капа, – начала она, выждав, когда он успокоится и, тонко чувствуя, что он несколько вышел из берегов из-за упоминания о Вешней Вербе. – Скажи мне честно, ты же маг, а маги говорят только правду. Ты не помнишь, была ли наша совместная поездка в лодке на тот берег, когда на Иве было красное нарядное платье, а поверх надето старое какое-то пальто? Зачем и к кому мы ездили?

– Не было такого! – поспешно ответил он.

– Но как же тогда я помню дорогу на высоких опорах, гудящую над нашими головами, старое поселение, абсолютно безлюдное и страшное, и то чучело в деревьях, машущее пустыми рукавами. Было ветрено. Я очень испугалась. Подумала, кто это? А там заброшенный сад и чучело в истлевшем пальто…

– Мало ли приснилось тебе чего, когда ты была в лекарственном сне.

– Да, ты прав. Я же пока не вернулась в прежнее психическое равновесие. А зря ты отверг имя Кипарис. Оно звучное! Кипарис, давай завтра с тобой погуляем по нашему лесу? Я останусь у Рябинки. Я пока нигде не работаю. Я свободна от режима занятости. Отец устроил меня в учебное заведение, где я и начну скоро учиться. Пойдёшь со мною? Меня сильно тянет в наш лес.

– Можно, – ответил Кипарис, не глядя ей в глаза. – Только никакой я не Кипарис.

Они подплывали к берегу. Неброско, но потрясающе нежно, волшебно переливались белые лилии в заиленных зелёных заводях. – Как удивительно долго цветут тут лилии, – сказала Ива.– Лето к концу, а они как летом. Мерцают себе над глубиной.

– Это не лилии, – пояснил Капа, не желающий красивого имени Кипарис. – Это разновидность лотоса. Его семена каким-то непонятным образом завезли златолицые люди со своего континента. Все думали, что водные цветы обязательно вымерзнут зимой, когда река временами покрывается льдом. Но они как-то приспособились сохранять свои семена и в холоде. Цветут уже который год, в основном у берегов, где нет людей. И, кажется, неплохо размножаются. Они, как я заметил, не любят мест, где бродят люди и тревожат воду, в которой они живут. Нарвать их тебе?

– Они же уснут. К чему мне цветы, умирающие во сне?

– Ты просто обязана писать книги, – посоветовал Капа.

– Я столько прочла их, работая в библиотеке, что иногда не могу понять, где моя жизнь, а где вымысел, если я поворачиваю голову назад, к своим воспоминаниям.

Вторая молодость Сирени

Сирень пустилась во все тяжкие. Барвинок же будто сорвался с некой условной цепи. Он уже забыл об обещанной мести, он впал в умственное изнеможение, в телесную ненасытность. Рыбьи глаза, казалось, стали больше на его осунувшемся лице. Оно