Полка. О главных книгах русской литературы (тома III, IV) - Станислав Львовский

для Хармса, что он специально писал с просьбой вернуть её Алисе Порет[661], с которой до этого порвал всякие отношения) сказывается скорее в «Старухе», а вот в характерных для «Случаев» описаниях людей, о которых на самом деле нельзя сказать ничего определённого, справедливо усматривают влияние любимого писателя Хармса – Гоголя (у которого Чичиков – «не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок»)[662]. Гоголь самолично появляется в «Случаях» («Пушкин и Гоголь»); к гоголевской прозе восходит Семён Семёнович из рассказа «Оптический обман»[663].

Исследователи Хармса, в том числе настроенные к нему критически[664], выделяют и другие литературные влияния – особенно в области формы. Обратиться к «микропрозе» Хармса могла побудить «Книга сказок» Фёдора Сологуба – с его произведениями Хармс был хорошо знаком[665]. В самом деле, такие сологубовские «сказочки», как «Весёлая девчонка» («Жила такая весёлая девчонка – ей что хочешь сделай, а она смеётся») или «Застрахованный гриб» («Но, пока они так изъяснились насчёт гнилого пня, корова, не будь дура, застрахованный-то гриб и съела. Говорит: – Заштраховался, да не крепко»), явно родственны «Случаям» и другим рассказам Хармса, например «Кассирше»:

Нашла Маша гриб, сорвала его и понесла на рынок. На рынке Машу ударили по голове, да ещё обещали ударить её по ногам. Испугалась Маша и побежала прочь.

Прибежала Маша в кооператив и хотела там за кассу спрятаться. А заведующий увидел Машу и говорит:

– Что это у тебя в руках?

А Маша говорит:

– Гриб.

Заведующий говорит:

– Ишь какая бойкая! Хочешь, я тебя на место устрою?

Маша говорит:

– А не устроишь.

Заведующий говорит:

– А вот устрою! – и устроил Машу кассу вертеть.

Маша вертела, вертела кассу и вдруг умерла. Пришла милиция, составила протокол и велела заведующему заплатить штраф – 15 рублей.

Совпадает и отсутствие мотиваций, и сказовый синтаксис – который, впрочем, был в ходу в 1920–30-е: с тем же успехом тексты Хармса можно сопоставить с прозой Зощенко, судя по всему прошедшей мимо хармсовского внимания[666]. И Хармс, и Зощенко работают с бытом – причём с бытом новым, советским, неустоявшимся, склонным к эксцессам. Но Хармс идёт дальше Зощенко: для него эксцесс становится самоценным – не приметой времени, а неким вечным механизмом, который сам собой разумеется. К нему можно даже отнестись равнодушно, потому что он превращается в рутину: «Когда вывалилась шестая старуха, мне надоело смотреть на них, и я пошёл на Мальцевский рынок, где, говорят, одному слепому подарили вязаную шаль».

Как она была опубликована?

Ни о какой официальной публикации «Случаев» не могло идти и речи: при жизни Хармса его «взрослая» проза вообще не публиковалась. Если запрет на переиздание детских текстов Хармса был снят в годы оттепели, то его «взрослые» тексты, как и стихи Александра Введенского, были открыты в 1960-е – благодаря встрече философа Якова Друскина, сохранившего рукописи своих друзей-обэриутов (легендарен его поход через блокадный Ленинград с набитым рукописями чемоданом), и молодого филолога Михаила Мейлаха[667]. Мейлах и другие молодые исследователи, такие как Анатолий Александров[668] и Владимир Эрль, начали публиковать произведения Хармса. Они появлялись в малотиражных изданиях Тартуского университета, затем попали на Запад.

Сначала рассказы и сцены из цикла «Случаи» публиковались разрозненно. Некоторые из «Случаев» были впервые опубликованы в СССР ещё в 1960–70-е: например, «Тюк!» и четыре самых безобидных «Анекдота из жизни Пушкина» вместе с детской «Сказкой» появились в «Литературной газете» в 1967 году (№ 47, 27 ноября) – на последней, юмористической 16-й полосе, с предисловием Виктора Шкловского. Ещё несколько «Случаев» в 1974–1987 годах напечатал журнал «В мире книг». «Голубая тетрадь № 10», «Сонет», «Макаров и Петерсен», «Встреча», «Охотники» впервые появились в чешском журнале Československá rusistika (1969. № 14), «Вываливающиеся старухи», «Оптический обман», «Столяр Кушаков», «Сундук», «Сон», «Четыре иллюстрации…», «Потери», «Суд Линча», «Неудачный спектакль», «Что теперь продают в магазинах», «Сон дразнит человека», «Федя Давидович» – в тамиздатских «Гранях»[669] (1971. № 81). Некоторые тексты впервые увидели свет на английском языке – в составе антологии «Потерянная русская литература абсурда»[670]. Наконец, в 1978–1988 годах в ФРГ выходило составленное Михаилом Мейлахом и Владимиром Эрлем четырёхтомное собрание сочинений Хармса: здесь были напечатаны и «Случаи». Помимо этого, хармсовский цикл широко расходился в самиздате.

Как её приняли?

Почти не сохранилось свидетельств о том, как воспринимало «Случаи» окружение Хармса (пример – воспоминание художника Бориса Семёнова о «Вываливающихся старухах» как об одной из множества уморительных, «озорных» историй, которые не годились для детских журналов[671]). При этом известен позднейший отзыв Анны Ахматовой: «Ему удавалось то, что почти никому не удаётся, – так называемая проза двадцатого века»[672]. Фрагментарные публикации в советской печати в 1960–70-е вызывали, разумеется, острое внимание. Полный вариант цикла в самиздате наряду с другими текстами Хармса стал, по словам Валерия Шубинского, «предметом своеобразного культа»[673]: фразы Хармса вошли в набор цитат для «опознания своих». Одно из свидетельств их популярности – появление стилизованных под Хармса и иногда приписываемых ему анекдотов из жизни Пушкина, Толстого и других русских классиков.

Что было дальше?

В перестройку «взрослые» тексты Хармса начали официально и массово выходить в СССР: стоит упомянуть однотомное собрание «Полёт в небеса» 1988 года и книгу, изданную в 1991 году под маркой журнала «Глагол» (под видом журнальных выпусков так публиковались и другие произведения «возвращённой литературы») и озаглавленную почему-то строкой Маяковского «Горло бредит бритвою». Подзаголовок книги – «Случаи. Рассказы. Дневниковые записи»; «Случаи», таким образом, выделяются в отдельный жанр. За этим изданием последовали многие другие; подпольный писатель стал одним из самых читаемых и любимых и напрямую повлиял на новых поэтов и прозаиков – от Д. А. Пригова и Владимира Сорокина до Дмитрия Горчева[674] и Аллы Горбуновой[675]. Абсурдистское письмо «под Хармса» превратилось в приём – Хармс открыл один из языков русской прозы.

По «Случаям», «Старухе» и другим текстам Хармса были поставлены десятки спектаклей и фильмов. После работ Мейлаха, Александрова, Эрля, Владимира Глоцера[676], Валерия Сажина[677] обэриутоведение пополнилось новыми исследователями: стоит назвать Александра Кобринского, Жан-Филиппа Жаккара, Михаила Ямпольского, Анну Герасимову, Валерия Шубинского, Ладу Панову, Евгения Обухова, Сергея Горбушина.

Отдельно стоит сказать о судьбе Хармса и других обэриутов на Западе: европейские и американские читатели с изумлением обнаружили в них неучтённых современников сюрреализма, предшественников Ионеско, Беккета и других представителей литературы абсурда. С 1970-х по 2010-е в США вышло несколько книг Хармса и Введенского и антологий ОБЭРИУ – в переводах Джорджа Гибиана, Матвея Янкелевича, Евгения Осташевского, Алекса Сигала и других.

Почему «Случаи» такие короткие?

Потому что это тексты с минимальным сюжетом. Как правило, Хармс пользуется очень небольшим количеством мотивов, события здесь – «одноразовые»: такие-то встретились, такие-то подрались, такой-то попробовал умереть, но у него ничего не вышло – «жизнь победила смерть неизвестным для меня способом». Если же в тексте есть несколько событий, то они или почти не связаны между собой, или однотипны и происходят по принципу накопления, нанизывания. Собственно, название циклу дал одноимённый рассказ, в котором Хармс создаёт такую последовательность событий:

Однажды Орлов объелся толчёным горохом и умер. А Крылов, узнав об этом, тоже умер. А Спиридонов умер сам собой. А жена Спиридонова упала с буфета и тоже умерла. А дети Спиридонова утонули в пруду. А бабушка Спиридонова спилась и пошла по дорогам. А Михайлов перестал причёсываться и заболел паршой. А Круглов нарисовал даму с кнутом и сошёл с ума. А Перехрёстов получил телеграфом четыреста рублей и так заважничал, что его вытолкали со службы.

Хорошие люди и не умеют поставить себя на твёрдую ногу.

Хаос, царящий в этом рассказе, происходит оттого, что между его героями разорваны связи. Сначала можно проследить связь между смертью Орлова и Крылова, затем «сам собой» появляется и умирает Спиридонов, дальше при помощи союза «а» нанизываются бедствия семьи Спиридонова, но затем вновь возникают какие-то, судя по всему, посторонние ей люди. Единственное, что их объединяет, – фигура автора, саркастически объявляющего причину