Младший сын - Дмитрий Балашов

Михайло, сдружившийся за дорогу с попиком, как оказалось, книгочеем, выйдя из саней и не зная, что еще сделать этому, спасшему их человеку, попросил благословения и вручил-таки спасителю после уговоров свой перстень и княжескую икону в серебряном окладе. Поп хоть и говорил, что «недостоит платы прияти служителю божию», но от иконы и перстня отказаться не смог. Благословив князя, он молвил чуть дрогнувшим голосом:

– Будет когда и тебе от Бога власть великая… – Хотел он тут прибавить от писания о сирых и убогих, но смешался: – Будь, будь… Таким… – Замолк, сердито на себя за смущение отводя лицо. Михаил понял, понял и недосказанное попом.

– Буду, батюшка! – заалевшись, ответил Михаил и, не зная, что еще сделать, обнял и расцеловал попа в обмерзшие жесткие усы и бороду.

В санки попу перекинули куль овса и мешок со снедью.

– Спасибо, батюшка! Спасибо! Спасибо! – кричали ему вслед дружинники, пока косматая от мороза лошадка миновала княжеский обоз, унося маленькие санки с нахохлившимся седоком назад, в настороженные, полные татарских ратников московские леса.

Михаил долго, ласково усмехаясь, глядел ему вслед, потом снял шапку, тряхнул кудрями, надвинул погоднее, отвердевшим взглядом обвел дружину и, вскочив, на подведенного верхового коня, рысью тронул вперед. В Тверь, стольный свой город, Михаил хотел въехать верхом.

Он скакал впереди дружины, и в груди ширилась гордая радость за свой город, устоявший, выстоявший, за свой народ. И так, казалось, уже близка свобода и власть без татар, без чужого стороннего ярма, стоит лишь захотеть, посметь, как захотел этот поп, как посмела Тверь! Молодость звенела у него в сердце, молодость и удача пьянили ум, и уже чуялось великое близкое время, время славы, новой славы Золотой Руси!

С приездом Михаила городовая пешая рать вышла из города в поле. Князь велел устроить засеки по всем дорогам и не подпускать татар близко к городу. Силы хватало. Глядя на насупленные лица, Михаил готов был померяться силами с самим Тохтой.

Полки, укрепившись засеками, выставили сторожу и начали медленно продвигаться вперед. Но татарские разъезды уходили, не вступая в стычки. А еще через день дошла весть, что татары и вовсе отворотили от Твери. Дюдень, прослышавший о готовой обороне города и вдосталь ублаживший свое ополонившееся войско, не стал дальше испытывать судьбу. Он воротился на Волок, грозя двинуться к Новгороду, и там к нему прибыло посольство новгородских бояр во главе с посадником Лукой Клементьевым с бесчисленными дарами, умоляя царева брата взять мир и не идти далее.

Вскоре, гоня людей и скот, увозя добро, оставляя четырнадцать разгромленных городов, разоренные села и деревни, – «землю пусту сотворше», – татарская рать повернула обратно. Так сходит полая вода, оставляя грязь, раздутые трупы утонувших животных и людей, бревна, щепу и покореженные обвалившиеся хоромы. И вослед уходящим татарам начали вылезать из чащоб, из лесных берлог, сочиться тоненькими обратными ручейками из далеких глухих деревушек перегоревавшие эту беду остатние русские люди, запуганные, скорбные, растерявшие добро, родных и близких своих.

Глава 95

Князь Андрей, справив во Владимире прощальный пир для воевод уходящего татарского войска (на что, как и на подарки хану и темникам, ушла львиная доля городецкой казны, а также казны углицкого князя, забранной его боярами во время погрома Углича), остался один на один с разоренной, поруганной и вконец озлобленною землей. Вдруг и сразу у него оказалось до смешного мало ратников. Вручив Окинфу Великому Владимир и наделив его селами и землями под городом, уступив Федору Черному Переяславль, услав Ивана Жеребца с полком в Кострому, а в Городце оставя Давыда Явидовича, Андрей сам, с одною своей дружиной, поспешил в Новгород Великий, ибо только там надеялся и мог получить помочь против разгромленного, но ускользнувшего от плена старшего брата.

Андрей нещадно загонял коней, выбивавшихся из сил на весенних подтаивающих дорогах, и прибыл в Новгород, в городищенские княжеские хоромы, в канун Сыропустной недели, а через два дня сел на новгородский стол: принял власть в Софийском соборе из рук архиепископа и посадника. Вернее сказать, не власть, а то, что осталось от власти, ибо для того, чтобы утвердиться в Новом Городе, он подписал все, чего требовали и не могли добиться новгородцы от князя Дмитрия: независимый торговый суд, суд посаднич с печатью посадника и Господина Великого Новгорода вместо своей, княжой, признание прав совета старых посадников и суды владычного наместника по областям. Сверх того, он возвращал Новгороду забранный Дмитрием Волок Ламской, все княжеские и низовские села по волости, «чьи ни буди», и подтверждал грамотою «путь чист» новгородским купцам по Волге до Сарая. Тут же, по требованию бояр, часть дружины с новгородской ратью пришлось послать на Нево, против свеев, которые, пользуясь смутою на Руси, успели построить град на устье, запиравший Новгороду выход в Варяжское море. (Рать была отбита в первом суступе и по весеннему времени из-за оттепели, задержавшей обозы с обилием, отступила.) С остальными ратными и с новгородской помочью под водительством посадника Андрея Климовича князь Андрей, не задерживаясь долее, устремился к Торжку, перехватывать брата, который, как дошли вести, вновь возвращался в Переяславль.

Глава 96

Весна, заливая солнцем еще дремлющие, но уже наливающиеся подспудною животворной силой, остро пахнущие сосновые боры, обгоняла княжой обоз. Дмитрий ехал в санях, расстегнув меховую шубу, отвалясь на возвышенное зголовье. Сердцу было тяжело в груди, голова кружилась, – думалось, от весны, и он боялся упасть с коня. Что-то надорвалось в нем этою зимой, в многоверстных гонках и скачках надломились силы не только тела, но и души. Слишком многое обвалилось и рассыпалось из достигнутого за прежние годы.

Во Пскове, у зятя, приняли их хорошо. Довмонт, спасибо ему, не поглядел на угрозы Андрея. Старшины градские тоже уперлись, когда им из Новгорода пришла грамота о выдаче Дмитрия… Что ж! Пусть теперь Андрей сам разбирается с новгородцами… Сумеет ли только? Навряд!

Довмонт звал остаться, но Дмитрий, прослышав, что Переяславль отдали Федору Ярославскому, а ему, Дмитрию, вовсе не оставили места на земле, решил не медлить. Сейчас, когда татары только что ушли, когда по лесам еще бродят вооруженные ратники, когда Федор едва ли сумел утвердиться, а Андрей скачет из града в град, сейчас еще можно было все – или многое – воротить. И он ехал, несмотря на хворь, на застуду. Вез казну – пригодится. Ехал с сыном, Иван сейчас впереди. Только княгиню с ее бабьим двором да расхворавшуюся сноху оставил у зятя в Плескове. Как знать, что еще ждет впереди! Тело вот только отказывалось служить… Дмитрий, крепясь, терпел толчки, когда кренились сани или полозья ухали в водомоину, пил и пил весенний влажный воздух и не мог надышаться. Хотелось остановить коней и лежать вот так, в тишине, чувствуя, как ласково обдувает ветер, следя, как любопытная птаха, перепархивая с ветки на ветку, ниже и ниже, приближается, оглушительно-звонко верещит, желая и не смея клюнуть горячий навоз из-под конских копыт… Но приходилось спешить, вот-вот рухнут пути и вскроются реки. Иван подъезжал иногда, заботливо вглядываясь в лицо отца, и Дмитрий с усилием улыбался сыну. Это ничего, что немеют руки, что порою нечем дышать! Он просто устал. Ничего. Почему-то во Пскове не мог заставить себя успокоиться, переждать, отдохнуть… Нет, он еще поборется с Андреем! Возможно, Ногай скоро одолеет Тохту. Весна… Набухшие почки вот-вот лопнут… Весна!.. Кони ржут и нюхают воздух, и все еще можно воротить!

Ночью с гулом лопался лед, тронулись реки. Вода шла вровень с берегами, круша ледяные заторы, срывая кусты, подмывая и руша целые деревья. Солнце жгло, и вода в болотах, среди островов снега, нагревалась до тепла. Подснежники дружно лезли на проталинах. Дмитрий застрял, пережидая паводок, и опоздал к переправе. Новгородская дружина с Андреем уже ждала его под Торжком и сторожила все броды.

Ледяная вода шла стремительно, пронося последние рыхлые полузатонувшие льдины, несла коряги, кусты. Кони дрожали кожей и не шли в воду. Федор разоставил сторожу, ругаясь, сам полез наперед. Искупавшись, все ж таки нашел брод, выбрался на тот берег. Стали перетаскивать обоз, но первый же воз поплыл, и его едва вытащили. Стали рубить деревья, вязать плоты. Дружинники по одному перебирались через беснующуюся воду. И тут как раз, когда половина дружины была на одном, а половина на другом берегу, подоспели новгородские молодцы. Федор с крутояра увидал первым подходящую дружину. Завопил, махая своим: беда! Дмитрий, на том берегу, вырвал было саблю из ножен, но новгородцев было во много раз больше, как отсюда было видно – шевелился весь лес, сила валила неодолимая. Федор кинулся было назад, но князя уже схватили под руки, упирающегося, волокли к воде. К переправе, расшвыривая талый снег, уже скакали в бронях и шишаках с разбойным свистом новгородские «молодчие». Пока там отстреливались, а безоружные обозные заползали под возы, ратники, борясь с течением, переправлялись через реку. Казна, припас, обилие – все осталось на том берегу, ничего не удалось спасти. Мало успели умчать самого князя. Дружина все ж сумела переправиться. Пока первые новгородцы, порушив строй, грабили княжой обоз, Дмитрий с дружиною успел оторваться от погони. Изнемогая, они добрались наконец до Твери. Добро, князь Михайло с матерью не испугались Андрея, приняли Дмитрия, его бояр и ратных. Князь, как сошел с седла, так и слег. Сердце неистово колотилось после скачки. Теперь, опоминаясь, переяславские бояре, хмурые, сидели у постели своего господина. Иван сам терпеливо подавал питье, отирал полотном пот с чела родителя. Озабоченный Михаил почтительно приветствовал Дмитрия, назвав великим князем, рассказал, что Андрей прислал послов из Торжка, требует выдачи, угрожает войной, что Ногай разбит Тохтой и отступил и его нойоны уже перестают ему повиноваться… Понизив голос, посоветовал мириться.