Младший сын - Дмитрий Балашов

Глава 91

Дмитров был взят татарами с ходу и разорен, как и прочие города, дотла. Отдельные отряды, зоря все на своем пути, дошли по Москве-реке до Коломны, разграбив и этот город, невзирая на то, что тут уже начинались рязанские владения. Другая рать, подымаясь по Москве-реке вверх, разорила Звенигород, Рузу и Можайск. Можайский князь Святослав Глебович (из смоленских Ростиславичей), петляя лесами, ушел от беды в Тверь. Туда, к Твери, бежали по всем дорогам беженцы из Москвы, Дмитрова, Углича и Переяславля. Меж тем татарская рать, преследуя князя Дмитрия, заняла Волок Ламской и теперь, вослед бегущим, поворачивала на земли Тверского княжества.

Тверь уже не могла вместить беглецов, а из лесов по всем дорогам ручейками выкатывались все новые и новые сани, брели стада, тащились, падая в снег и снова подымаясь, пешие. Ближе к Твери толпы беженцев густели и уже бесконечною непрерывною чередой вливались в городские ворота. Трясущиеся бабы на телегах, смятенные, со смятыми лицами, мужики, взъерошенные загнанные лошади, собаки с вываленными языками, в многоверстной гонке за возами сбившие в кровь лапы о наст, затравленно жмущиеся к полозьям саней, пятная снег кровью, жалкое блеянье связанных овец на телегах, дети, перепуганно-молчаливые…

Возы стояли уже по улицам, вдоль заборов. Дворы были забиты. На княжом и владычном подворьях в кельях, клетях, молодечных – густо набито народом.

Великая княгиня Оксинья, замотанная в шерстяной плат, в простом вотоле, распоряжалась, стоя на въезде. К ней беспрерывно подскакивали бояре, ключники, дворские и, наклоняясь с седла, выслушивали приказы госпожи. Баб с детьми засовывали в тепло. Мужиков, накормив на поварне, тотчас посылали с делом: возить сено из-за Волги, рубить и возить дрова, молоть рожь. У открытых ворот житницы толпились повозные. Житничий отпускал по счету кули с зерном.

– Последи там, пожару б не было! – наказывала княгиня. – У кого еще хлебные печи? Фока! Скачи в монастырь, к игумену. Скажи, муку пришлю, пущай тоже пекут хлебы! Ты, Проша, проверь в том концы, как женок разместили? У Дмитровских ворот кто стоит? Пошли к Еремею, выслал бы сторожу!

Новый всадник, видать, издалека, спешивался во дворе. Оставя всех, Ксения Юрьевна поспешила навстречу.

– От князя нет вестей! – ответил тот негромко на немой вопрос госпожи. Лицо великой княгини разом одеревенело. Князь Михайло должен был возвратиться из Орды, и вот – все пути перекрыты татарской конницей. Быть может, уже захвачен? Убит? О последнем Оксинья Юрьевна старалась не думать. Не такие ж они дураки, выкупа ся лишить! Мысленно отодвигая самое страшное (А что тогда? Что? Выморочная Тверь Андрею… Все надежды, все труды многих лет, вся жизнь… Ежели бы хоть женился, хоть внук! Она и то нашла бы в себе силы…), отодвигая «это» из сознания, княгиня мысленно перебирала сокровища княжой казны, готовила выкуп за сына. (Только бы князь Андрей не захотел его прикончить!) Оксинья шла по двору, и к ней под ноги кидались бабы и мужики: «Матушка!» И она отвечала, приказывала, распоряжалась, а в груди, сжимая сердце до боли, было одно: сын, сын, сын! И скакали посыльные, и ближние бояре, с опаской взглядывая в очи великой княгине, спешили с приказами госпожи, обходили дозоры на кострах, шагом объезжали улицы и рассылали сторожу по дорогам.

А из лесов выливались и выливались все новые вереницы бегущих и в угасающих, серых, с закатною желтизной и сизым разливом набегающей ночной темноты зимних сумерках устремлялись туда, где, упираясь сотнями дымов и острыми шатрами башен в низкое зимнее небо, стояла над Волгою последним пределом, последним рубежом земли Тверь.

Глава 92

Княжевецкие мужики прятались от татар за озером, в Вексинском бору. Ратники, пришедшие с Окинфом и Федором Черным, знали эти места и, окружив крестьян, с руганью погнали домой. Впрочем, захватили не всех. Прохор со своей старухой, с младшим сыном Степаном, снохой и внуками, с Верухой Михалихой, матерью Федора, и вдовой Оленой (та, недавно выдав дочь в Вески, осталась одна и присоединилась к Прохорову семейству) не стал оставаться в бору.

– Окинф придет с ратными, переловят вас тут как глухарей! – сказал он, и как в воду глядел.

На трех лошадях, в двух санях, гоня коров с телятами, жеребенка и захватив четырех связанных овец, они тронулись дальше и проселками, а то и просто зимниками, – хоронясь большой дороги на Кснятин, по которой беспременно должны были пойти татары, – стали выбираться к Волге.

– В Тверь надоть, – твердо сказал Прохор. – В Тверь, а дальше и некуда. До Нова Города нам не дойтить.

…И все бы ничего, кабы под Велесовым бором на Дубне Прохор, перебираясь через глубокий ручей, не провалился по грудь в полынью. Пока суетились, волокли жерди, кидали, все не попадая, ременную петлю, связанную из поводьев, Прохор оледенел насквозь. Кое-как вытащив старика, совсем обмороженного, заслышали конский топот и ржанье и, решив, что татарский разъезд, дернули в лес. Ночь провели не разжигая огня. Прохора кое-как переодели, уложили в сено. Утром он спал с лица и весь трясся.

– Ничо, перемогу! – отмолвил он. – Тута вы пропадете…

Снова ехали, петляя по лесу. До первого безопасного жила добрались только на третий день. Прохор, как ввели в избу, так и пал плашью и уже не приходил в сознание. Метался, страшно кричал, бился под шубами. Морщинистое лицо было мокро от пота, лихорадочный румянец горел на щеках. Глаза глядели безумно. Он то и дело начинал бредить, прошал:

– Татары, татары где?!

Звал сыновей. Однажды поманил Михалиху:

– Веруха, Веруха! Твой-то что, а? Твой-то с Окинфом ушел, али как? Федюха-то…

Глаза Прохора смотрели почти осмысленно. «Неужто оклемался?» – подумала Вера с надеждой и перекрестилась.

Они двое с Прохоровой женкой попеременно обихаживали Прохора. Степка сидел, потерянно глядя на отца. Его погнали в лес за дровами. Степан возил и рубил дрова, изредка заходя в избу, со страхом взглядывал в воспаленное неистовое лицо родителя. Олена со Степановой женой обихаживали детей и скот, помогали старикам хозяевам. Пришлось развязать один из кулей, смолоть зерна. Потом зарезали овцу, что везли на санях с собою.

Прохор умер в ночь. Вера, проснувшись, услышала тихий разговор. Говорила Прохориха, спокойно сказывала, и Вера не сразу поняла, что же так изменилось в избе? Не слышно было хриплого дыхания больного. Прислушалась, зашевелились волосы: Прохорова женка сказывала мертвому всю свою жизнь.

– Вот ты и уснул, Прошенька! Хорошо мы с тобой прожили. Только нехорошо ты сделал, что меня оставил одну. Ну, Бог с тобой! Тамо увидимся… Деток вырастили, и младшенького оженили, и внучат дождались, и дом у нас с тобой добрый, справной дом. И не бил ты меня без дела, жалимой был, праведной. И на селе уважали тебя, Проша, и старостой тебя кладовали, и в походы ты ходил бранные, и цел ворочался, и со князем Олександром вместях… Только вот не дома ты помер, Прошенька. Как тебя схоронить, как тебя упокоить во чужой земле?! Не на родетельском мести, не с родетелем-батюшкой, не в домовище белодубовом…

Вера поднялась. Руки тряслись, когда высекала огонь, зажигала лучину. Огонек наконец осветил избу. Раскосмаченные, ошалев от сна, подымались княжевцы. Скотина беспокойно зашевелилась в углу.

Прохориха сидела все так же, причитала, сказывала. По морщинистому лицу ее текли слезы и капали на грудь покойного. Она уже закрыла глаза Прохору, сложила ему руки на груди. Вдруг громкий вопль потряс густой воздух избы. Это заревел, трясясь, Степан, заплакали дети, тревожно замычала корова.

Прохора схоронили к вечеру. Весь день Степан вырубал домовину. Двое местных стариков помогали ему. Нашелся монашек, что прочел над покойным отходную. Олена высоким красивым голосом завела плач. Вера подхватила. Прохориха, погодя, тоже начала приголашивать.

Могилу вырубили топором в мерзлой земле, забросали, засыпали снегом, завалили колодьем – от медведя. Утвердили крест. Старики обещали весной поправить, насыпать курган.

Олена после похорон сказала, что пойдет домой: кому, мол, она нужна, и татары не угонят! Веру уговорили не возвращаться, мало ли, может, в Твери встретит своих? Вновь уменьшившаяся семья погрузилась на розвальни: мужик с женкой, дети и двое старух. Оленину корову с телком оставили хозяйке.

В пути раза два чуть не попали на татар. От встречных-поперечных узнавалось, что взяты Москва и Дмитров. Одна лошадь зашибла передние ноги, и ее, вели за собой, не нагружая. Уже недалеко от Твери пришлось бросить вторые сани. Вера шла пешком. Они уже влились в бесконечную ленту беглецов, когда наконец завиднелась Тверь. Некормленая лошадь плелась из последних сил. Они не видели сами себя, но их обострившиеся, почерневшие лица могли бы испугать свежего человека. Застуженные дети тоже метались в жару. Когда доползли к городским воротам, почуялось, что уже не было сил бежать дальше. Они и остановились прямо на улице. Кто-то вынес воды. И по тому, как Прохориха слезала с саней, Вера поняла, что той уже мало остается веку на земле. По улице текли, обтекая их, телеги и люди. Казалось, они тут никому не нужны.