Вечно жить захотели, собаки? - Фриц Вёсс

— Попробуем…

— Но мы должны быть в Гумраке до наступления темноты, чтобы получить продукты в тот же день!

Морозный, солнечный зимний день. Свежий ветер веет по степи. Воздух шипуч и кусач, словно шампанское.

— Холодно, Гвен, дорогая? — Я поднимаю ей воротник шубы. Она улыбается, прижимая мягкий соболий воротник к щеке.

— Что за идея поехать в свадебное путешествие в Городище!

— Разве не красиво? — спрашиваю я обеспокоено. — Ведь прекрасно, дорогая!

Снова на земле мир. Над Россией снова тоже воскрес Иисус Христос, и звучат воскресные колокола.

Но под снегом лежат товарищи по Сталинграду! Всегда и всюду сердце кровоточит, оплакивая их.

Если бы Гвен не была со мной, я спрыгнул бы с саней, побежал бы и закричал: «Удаление 1200 — прицел 300 — огонь! — Огонь! — Огонь!» — ведь солдаты 6-й армии лежат под снегом. Из сотен тысяч маленьких холмиков они поднимаются, отряхивают с себя снег, хватают оружие и стреляют — в ясный, солнечный зимний воздух, потому что врагов вокруг нигде нет. Ничего, кроме снега, снега и степи, воскресного мира и колокольного звона — но они стреляют в него!

Каждый осколок гранаты в земле — зубы дракона. Из этого посева вырастает ненависть, — всегда, с самого начала до конца света.

Солдаты под снегом не находят покоя! Из своих могил поднимаются — крик о возмездии! Месть за Сталинград! Чья! Никогда больше никакой надежды на мир!

Хорошо, что ты есть у меня, Гвен, иначе я пропал бы!

— Вот видишь, Гвен, вон там, на холме, это церковь Городища. На этом холме я лежал на коленях, смотрел на церковную башню и молился: «Боже, пусть снова будет мир!»

А сколько санок с веселым звоном пролетают мимо нас, вверх по холму к церкви в Городище, чтобы поблагодарить Господа за восстановленный мир. «Мир на земле!»- «Мир на земле!» — это новый, старый как мир, полный тоски призыв-приветствие, которое нам кричат со всех сторон.

«А Бог на небе в радости!» — отвечает на приветствие Петр, тот Петр из Харькова, о котором я обещал позаботиться.

Петр сидит на козлах, щелкает кнутом над покрытыми паром спинами тройки и прищелкивает языком. Под идущими рысью подковами лошадей взвивается снежная пыль, и снежные кристаллы сияют на солнце.

Степь наполнена звоном колокольчиков тройки, и высоко над нею раздается мощный перезвон церковных колоколов.

Грохот и раскаты — боевой шум приближающегося фронта. Злость на весь мир, как Страшный суд Божий…

Солнце? — ни лучика, туманно, мрачно, безысходно. Если бы не двадцать пять градусов мороза, то это мог бы быть день всех святых. Это старые сани с высокими гнутыми полозьями, а вместо сытых лошадей в них впряжены жалкие фигуры, выброшенные из всех скрижалей жалости, тянут, кряхтят, падают, снова встают и тащатся дальше. Безысходная снежная поверхность и безнадежность в тумане — это Сибирь, которая ожидает нас.

— Господин капитан, кто-то остался лежать, — докладывает Кремер.

Темная груда тряпья, растянувшаяся на снегу, кто-то отстал и смотрит вслед саням. Второй падает и остается лежать, растянувшись. Они даже не ждут, что кто-то обернется.

— Стой! — приказывает Виссе. — Погрузить ребят на сани!

«Нас никто на сани не погрузит, если кто-то упадет и будет обречен на смерть в снежной пустыне. Сибирь, — стучит в мозгу капитана, — именно то, что ждет нас. Никто не выживет и не увидит снова родины».

Со стороны Гумрака раздается грохот, как при конце света, и мрачная серость утра над ними пронизана пламенем, как от дыхания дьявола.

Что там впереди? Несколько калек, больных с карабинами. Иван сомнет их, и через час русские танки могут быть здесь.

Невыносимо уже сейчас видеть перед глазами то, что скоро случится: «Пленные, погоняемые кнутами и плетьми, на полотне сибирской железной дороги, на дамбах, каналах, валящие лес в густых лесах, принудительные работы — смертные муки. Изгнанные, проклятые, каждый крик отчаяния замолкает неуслышанным, ни одна молитва не услышана в этой безбожной стране».

— Вперед! — подгоняет Куновски впряженных в сани людей.

Та же потрясающая процессия, которая двигалась по направлению к Питомнику, с тех пор как он пал, но в обратном направлении. Теперь колонны направляются в Сталинград.

Все Виссе спрашивают о лазаретах, в которых якобы тепло, соломенные постели и даже горячий чай. Особой притягательностью пользуется здание комендатуры в центре Сталинграда, подвал Тимошенко, где якобы есть места для тысяч человек, электрическое освещение, врачи, операционные, и где якобы есть разрешения на отпуска — через аэродром Гумрак.

И вот эти жалкие создания спотыкаются, тащатся по дороге смерти. Глаза неподвижно смотрят на гладкую полосу. На этом пути у них перед глазами все, кто упал, чтобы никогда уже не подняться, кто лежит на обочинах и кого уже нет в рядах. А оставшиеся в живых все еще упорно и ожесточенно борются за каждый глоток воздуха, чтобы подняться, кто лежит на обочине дороги, скатываются в снег и ожидают смерти.

Это снова большое отступление. Прежде всего, обозы штабистов с личным багажом на бронетранспортерах тремя, четырьмя прицепами. Интересно, откуда у них горючее? Похоже, что весь Западный фронт расформирован. Остатки 3-й мотопехотной, 376-й и 76-й пехотных, 14-й танковой дивизий, которые отходят по отдельности и группами.

Кто не умер от голода и не замерз, кто не разорван в клочья русской артиллерией и танками, спотыкаясь, с трудом передвигая ноги, бредет в направлении к Сталинграду, который со своими вздымающимися к небу руинами похож на неприступный город с множеством стрельчатых башен.

Перед входом в Гумрак на дороге образовалась пробка. Виссе приказывает держать санки и идет посмотреть, можно ли как-то пройти. Колонны машин образовали пробку в обоих направлениях. Отдельные энергичные командиры пытаются удержать этот распад и внести порядок в откатывающуюся назад массу. Один полковник приказывает освободить машины для перевозки раненых. Он разъярен.

— Смотри-ка, что вы тут тащите! — удивляется он. — Это еще что за странный аппарат? — кучка солдат стоит вокруг и тоже смотрит. — Это же настоящий паланкин! — Полковник, качая головой, обходит закрытую со всех сторон деревянную кабину, впереди на которой имеется смотровое отверстие в форме сердца, а справа и слева прилажены длинные палки для переноски. — Похоже, что кто-то тащит с собой даму из гарема! — Полковник осторожно приоткрывает дверцу.

Внутри кабины находится скамья с круглым отверстием в ней для совершенно определенной цели. Со скамьи свисает красный плюшевый занавес с кистями, и за ней стоит блестящее, начищенное до блеска цинковое ведро.

— Ну и ну! — не может прийти в себя полковник. — Кому принадлежит эта штука? Солдат отвечает.

— Это переносный сортир для нашего шефа!

— А вы тогда, наверное, для особых поручений, а?

— Так точно, господин полковник, я и еще один. Эта штука путешествует вместе с нами с самого начала русской кампании!

— И что, вы должны были таскать ее в бою, за вашим «наполеоном»?

И вот уже подходит маленького роста человек, в овчинной шубе и меховой шапке, знаки различия не видны.

— Это что за безобразие? — рычит он, и к другому солдату: — Быстро бумагу, Лемке, а то в штаны наделаю! Здрасьте, господин полковник, минутку придется подождать, это нервное! — и он захлопывает за собой дверь. — Проваливай, дурачье! Что, не видели майора на горшке! — кричит он через смотровую щель.

— Ну, еще разок заржали! — приказывает полковник и заливается хохотом, с почерневшим лицом, полным горечи. — Майор нам сейчас покажет, насколько здесь все засранцы! А ну-ка заржали, ребята, несмотря ни на что!

И вот то тут, то там слышится смех — и это в Сталинграде, на пороге смерти!

Капитан возвращается по переполненной главной улице, чтобы дать указание своим людям объехать Гумрак в направлении Гончары.

Все, что происходит с ним, превращается в полосы и картины, которые стоят у него на пути. Голод, холод, страх, лишения и отчаяние, они еще достают его, но они уже непостижимы. Он нашел путь, ведущий отсюда прочь. Оторвавшись от хаоса, он идет, прислушиваясь и приглядываясь, как человек, который уже не имеет никакого отношения к окружающим и который не хочет показать, что он смотрит на Сталинград уже со стороны.

С аэродрома беспрерывно доносится высокий, звонкий звук моторов, потому что летчикам приземлившихся машин из-за мороза запрещено глушить моторы: они бы больше не завелись. Взлетающие, приземляющиеся и кружащие самолеты. Солдаты обращают на них столь же мало внимания, как и на шум боя приближающегося фронта.

Из мрачного неба выскакивают русские истребители-бомбардировщики. Обстрел из бортового оружия. Бомбы падают рядами, прямо на вклинившиеся друг в друга автомобильные колонны.