Хей, Осман! - Фаина Гримберг

В сербском селении низкие глинобитные дома показались Осману куда более бедными, нежели жилища болгар. Мужчины одеты были в грубую одежду, бедную и неуклюжую; женщины повязывали головы простыми платами; девицы ходили гологлавые и босые. Самыми лучшими и богатыми украшениями здесь полагались медные бусы и грубо выделанные серьги...

Однако приняли Османа и его спутников дружелюбно, выставили угощение - баранину, квашеное молоко, хлеб, мёд. Осман одарил старейшин деньгами... И всё же люди показались Осману мрачными и опечаленными... Тогда он решительно спросил старейшин, в чём причина их горя, столь видимого... Старейшины отвечали, что ему лучше уехать поскорее из их селения. Осман спросил, отчего так. Отвечали, что заразная болезнь поразила уже несколько семей. Оттого все и мрачны... Осман тотчас приказал всем своим спутникам уехать из этого селения...

   - А я останусь! - сказал султан Гази твёрдо. И такая твёрдость слышалась в голосе его, что сыновья не посмели возразить ему и поспешили исполнить его приказ.

Однако Михал остался. Тщетно Осман приказывал и ему уехать:

   - Уезжай вместе со всеми, брат Михал! Я ведь нагоню вас после!..

   - Никуда я не поеду без тебя, - отвечал спокойно и с достоинством Михал. - Кто знает, как судьба решит - то ли нагонишь поезд, то ли никогда уже и никакой поезд не нагонишь! Я с тобой во всём. Какая тебе судьба, такая и мне!..

   - Полно! Полно! - Осман махнул рукой. - Лишних слов не говори. Оставайся со мной. Одна судьба, так уж одна судьба!..

На другой день Осман отправился вместе с Михалом верным и со всеми жителями селения на похороны умерших... Собираясь, застёгивая пояс на пряжку, Осман такое сказал Михалу:

   - Я знаю, ты опасаешься, как бы не убили меня местные насельники. Мы ведь с тобой одни среди них. А видно, что это не греки и не болгары. Эти сербы - жёсткие люди, я ведь всё вижу!.. Только не боюсь! И ты за меня не бойся!.. Они у меня, у внуков моих и правнуков, обручнеют!..[315]

И всё же Михал не отходил от своего султана ни на шаг!..

Сначала погребали одного старика, он был при жизни своей среди старейшин селения. На ночь оставили его в церкви, а наутро вынесли на носилках и понесли на кладбище. Жена, дочери и внучки, одетые в самую красивую свою одежду, встали у гроба, куда мертвеца уложили с носилок. У гроба поставлены были хлеб, блюдо с жареной бараниной и большой кувшин вина. Младшая внучка сняла с головы чёрный плат, нарочно надетый, и положила в открытый гроб. Затем женщины стали подносить к лицу покойника кусочки мяса, хлеба; разлили вино из кувшина по медным чашкам и каждый из родичей умершего, прежде чем выпить, проливал несколько капель на лицо его... Окончив трапезу погребальную, женщины принялись рыдать с завываниями и причитаниями. Они громко спрашивали мертвеца:

   - Зачем ты ушёл от нас? Разве мы заслужили такое пренебрежение от тебя? Чего недоставало тебе в жизни с нами? Разве мы плохо служили тебе? Зачем ты оставил нас одних в этой горькой жизни, переполненной несчастьями?!..

Затем хоронили ещё нескольких умерших; женщину с двумя маленькими сыновьями, и ещё другую - с двумя дочерьми и сыном. Они были положены в гробы в своих лучших одеждах, головы их были украшены цветами и ветками базилика... Осман пристально вглядывался в лица мёртвых. Он видел, что их тела не вздулись, а лица не черны... «Стало быть, болезнь не так страшна!» - подумал Осман. Но говорить это вслух не стал, чтобы не нарушать чужой ему погребальный обряд...

Женщины окружили открытые гробы, сидели на земле и стояли; плакали и пели жалобные песни; одна запевала, за ней подхватывала другая, за ней - третья... Осман расслышал, что сербское наречие походит на болгарские говоры; и потому он разбирал, понимал много слов... Женщины очень горевали, били себя ладонями в грудь, рвали волосы на голове, царапали себе щёки так глубоко, что капли крови падали на умерших. Женщины наклонялись и целовали лица и руки мертвецов... И при этих похоронах ели, пили и как бы кормили и поили покойников...

Затем пришёл священник и перекрестил гробы. Он был одет попросту, как обычный крестьянин; только длинные волосы и особенная шапка выдавали в нём духовное лицо...

На кладбище многие могилы украшены были резными деревянными фигурами серн. В этих могилах погребены были женщины. На вопрос Османа, что это за украшения, ему отвечали, что эти украшения должны означать ловкость женщин, какую они проявляли при жизни своей в полевых и домашних трудах. Мужские могилы украшались длинными женскими волосами; эти волосы срезали с голов своих в знак печали по умершим отцам, сыновьям и братьям их жены, дочери и сёстры...

Когда погребли всех, понесли на кладбище простую местную еду и вино в кувшинах. Пили и ели. Осман и Михал также поели хлеба и пригубили виноградного сока... Меж тем селяне, и в их числе и родичи покойников, только что горевавшие отчаянно, пустились петь и плясать, заведя хороводы...

Да знаjеш, моме, мори, да знаjеш,каква jе жалба за младост,на порта би ме чекала,од коньа би ме скинулау собу би ме унела,у уста би ме льубила...

«Всё так, - думал Михал Гази, - всё правда! Горько стариться, горько терять молодость!..» И Михалу представляется эта самая его молодость в обличье простой сельской девицы... вот она ждёт, дожидается у ворот, а он соскакивает лихо с коня своего... а она вводит его в горницу и целует в губы...

Тут явился старый певец с инструментом, наподобающим большую лютню. И наигрывая, завёл длинные песни... Тут и пляски прервались, и все, усевшись на траву, на землю, а кто и на могильные холмики, стали слушать... Осман также навострил уши и много дивился тому, что прозвучало... И вот какая была первая песня:

Две кумы отправилися к куму,Две кумы ко Гречичу Манойлу:Первая - то стройная гречанка,А другая - белая влашанка.Был малютка мальчик у влашанки,У гречанки девочка родилась.Вместе кумы к куму приезжалиИ младенцев окрестили вместе.На рассвете, при восходе солнца,Говорила стройная гречанка:«Дорогой мой Гречич, кум Манойло!Ты возьми-ка моего ребёнка,А отдай мне мальчика влашанки, -Подложи ей девочку тихонько.Я тебе за это дам - клянуся –Вдвое больше золота, чем веситНеразумный мальчик, сын влашанки».Соблазнился он, суди Ты, Боже!Подменил детей Манойло Гречич...Две кумы отправились обратно.Вот идёт своим путём влашанка,И её ребёнок раскричался.Тут она как будто испугалась:Становилась посреди дороги,Раскрывала бережно пелёнки:Перед нею девочка, не мальчик!От досады бросила влашанкаНа дорогу пыльную ребёнкаИ пошла обратно, причитая...В дом она Манойла приходила,Речь такую говорила куму:«Так ты продал крестника за деньги!Накажи тебя Иван Креститель!»Перед ней Манойло клялся лживо:«Ничего, поверь, кума, не знаю!(На руках держал тогда МанойлоСвоего ребёнка.) Если лгу я,Пусть вот этим мясом напитаюсь».Со двора отправилась влашанка,Понесла пустую колыбельку.Оседлал коня Манойло ГречичИ поехал ко двору гречанки.Та ему за мальчика платила,И назад Манойло возвращался.Вот он едет лесом и встречаетНа дороге чёрного ягнёнка.Он стрелу калёную пускает,Убивает чёрного ягнёнка.Разводил огонь он у дороги,Мясо пек и вкусно им обедал;А одно плечо в мешок свой спряталИ к родному дому подвигался.У ворот его жена встречала,Обливаясь горькими слезами.И её Манойло вопрошает:«Что, жена, с тобою приключилось?»И она всю правду рассказала:«Выпрыгнул из рук моих ребёнок,Обернулся в чёрного ягнёнкаИ бежать пустился по дороге...»Ей с тоскою говорил Манойло:«Ах, жена, ягнёнка повстречал я...Я стрелой убил его, изжарилИ такою пищей пообедал;А одно плечо привёз с собою:Посмотри в мешок мой, что привязанУ седла с овсом для вороного».Опускала мать в мешок тот рукуИ плечо оттуда вынимала,Не плечо ягнёнка, руку сына!Тут жена Манойлу говорила:Ах, Манойло! погубил ты род свой!За куму достойно ты наказан»[316].

Слава Богу, это всё так было!..

Окончив песню, певец принялся подкрепляться мясом, хлебом и вином...