Конго Реквием - Жан-Кристоф Гранже

С Эрваном все было намного проще. Он не носил мундира, но по духу вполне ему соответствовал. Черное пальто, похоронный галстук. В таком наряде он появлялся на месте преступления. Сам он по натуре не был военной косточкой, но когда обстоятельства выталкивали его за рамки собственной компетенции – например, когда нужно было выразить свои чувства, – он забирался в свои доспехи и сидел в них не высовываясь. И его поведение, и выражение лица были бы вполне уместны на любой официальной церемонии. Некий памятник умершим, стандартный и безличный. Однако на ум Лоику пришла и другая картина: выпрямившись под дождем, брат походил на громоотвод, поглощающий расколы клана и отправляющий их под землю.

– Идем?

Лоик встряхнулся: Гаэль стояла рядом, шапочка и накинутый поверх капюшон образовали двойную диадему на ее лбу. Он огляделся вокруг: рабочие ушли, стела была установлена, на кладбище, кроме них, ни души. Им все же удалось совершить невероятное: на похоронах знаменитого Грегуара Морвана не было никого, кроме трех ходячих членов клана. «А не пошли б они все куда подальше!» – сказал бы Старик.

Им следовало высечь эту эпитафию на его могиле.

Два брата и сестра, на велосипедах пересекающие архипелаг Бреа, – на это стоило посмотреть. Они проехали через поселок до самого моста Ар-Пра, чтобы перебраться на Северный остров[133], потом покатили вдоль Канатной бухты до маяка на островке Розедо на западе. Они работали педалями, не говоря ни слова, пока скрип их колес пилил надвигающуюся ночь. Вдали было слышно, как прибой срывает на скалах свое плохое настроение.

После Южного острова с его средиземноморской растительностью и теснящимися домиками они снова оказались в нетронутых ландах, среди стоящих навытяжку гранитных монолитов и светящихся равнин с лохматыми папоротниками. Это была та часть, которую Гаэль любила больше всего, дикая и пустынная, где простор выплескивает едкие ветры и такие холода, что зубы сводит.

Прогулка – три километра, из которых бóльшая часть по берегу, – их согрела. Когда они добрались до родительского дома, старый Маэ, бретонец настолько типичный, что казался экспонатом этнографического музея, встретил их с удрученным видом. Даже он, извечный сторож дома, не решился остаться на кладбище.

Он разжег им огонь, что придавало сельский вид интерьеру, который вовсе таким не был. Грегуар ненавидел деревню и оборудовал свое жилище, как парижский лофт, с американской кухней и электробытовыми приборами по последнему слову техники. Все они были ему благодарны за подобную инициативу: никакого запаха плесени, ни селитры по углам, никаких ледяных сквозняков или влажных простынь. Технические требования горожанина соблюдались со всей строгостью: чтоб было тепло и сухо.

Но что касалось дизайна, тут Морван поддался соблазну пойти по простому пути бретонского колорита: крашеные деревянные перегородки, старинные картинки и старинные же фотографии острова на стенах, куча безделушек, напоминающих о морском просторе и корсарах. Гаэль больше не обращала на них никакого внимания – эта наивная галерея убаюкивала ее детство. То, что за ней скрывалось, было скорее трогательным: неизменное стремление отца заставить всех поверить в их древний род мореплавателей – как по-своему трогателен выглядел и сам Морван, когда, стоя у штурвала своего катера «Boston Whaler», напускал на себя вид морского волка.

После обжигающего душа она устроилась в кресле в гостиной лицом к поленьям, потрескивающим, как кости, в камине. Задумка была посидеть в покое, но братья снова затеяли перебранку на кухне. Темой на этот раз была продажа дома. Эрван, готовый сорваться на явные грубости, утверждал, что нужно как можно быстрее избавиться от этого «дерьма с синими ставнями», а Лоик объяснял, что Миле и Лоренцо нравится проводить здесь каникулы.

– Может, хочешь, чтоб они еще и бретонский выучили?

Гаэль встала и надела дождевик: ей надоело слушать, как эти два петуха хорохорятся, лишь бы не дать волю своему горю. Она ушла, даже не предупредив их, и окунулась в морскую ночь с запахами жавелевой воды.

Поднималась полная луна, и на фоне неба цвета индиго выступали резные очертания черных сосен. Если смотреть под этим углом, Бреа приобретал сходство с японским пейзажем. Она чувствовала, хотя и не видела, что сейчас отлив. От бухты позади дома уже исходили запахи йода и водорослей. Волны отступали, тихонько пересмеиваясь.

Гаэль прошла через сад, споткнувшись о драгу для ракушек и верши для крабов (Старик еще и баловался ловом), потом поднялась по склону и окинула взглядом большую бухту с влажным песком и россыпью луж, сверкающих под луной. Только дети любят отлив – лучший момент для пешей рыбной ловли. А вот ей он всегда был по сердцу: в пейзаже с выброшенными на берег ламинариями и разверстыми садками для мидий было нечто обнаженное, словно освежеванное, и это ей нравилось. Она обожала часы, когда море расшаркивалось и уходило, оставив за собой лишь испарения мокрого дерева, душок грустного секса…

Она присела на вершине откоса и свернула сигарету, что снова напомнило ей об Одри и ее ужасной смерти. В следующую секунду она увидела себя убивающей троих людоедов в номере швейцарской гостиницы. Все это казалось ей совершенно нереальным – и тщетным. Столько крови у края бездны, а что остается, кроме пустоты? И даже стремление увидеть, как арестуют или убьют Фарабо, не притягивало ее так, как обоих братьев.

Она выкурила сигарету и быстро заскучала. Она всегда разыгрывала из себя мизантропа, а то и социопатку, но стоило остаться одной, и ей становилось тоскливо – особенно на природе. Она снова поднялась, оглядела бухту – исключительно для чистоты стиля, – потом пошла вдоль сосен, склоняющихся под ветром. Самым странным была тишина: море удалялось, оставались только камни. Она бросила окурок и решила вернуться – ей было не только тоскливо, но и до чертиков страшно.

Когда она зашла в дом, братья накрывали на стол, пока Маэ суетился на кухне. Она проскользнула туда, чтобы глотнуть горячего чая – он всегда стоял наготове в термосе. Старый бретонец устроил в раковине настоящую бойню: ракушки, ножи, уже открытые створки были навалены кучей, а он колол панцири крабов.

– Если вам не хочется морепродуктов, – пояснил он сквозь брызги, летевшие во все стороны, – я прихватил немного кровяной колбасы.

Гаэль плюнула на чай и отправилась блевать в ванную на первом этаже, примыкающую к ее спальне. Прополоскала рот. Желчь еще жгла горло, а внутренности словно залили ацетоном, но она чувствовала себя легкой, опустошенной, безмятежной. Посмотрела на себя в зеркало: черты лица разгладились и будто расцвели. Анорексия только к этому и стремится: стать бесплотной, улететь с капелькой дождя, как крошечные феи из детских книжек.

Мрачный ужин. Оба братца дулись друг на друга, а ей не хотелось выступать в роли арбитра. Редкий обмен репликами сводился к обсуждению катеров: Маэ выступал за «Boston», поди знай почему, Лоик утверждал, что у того проблемы с механикой, что станет очевидно зимой, Эрван отделывался односложными междометиями, Гаэль ничего в этом не понимала.

Она думала, что сразу после ужина все отправятся спать, но, когда они вставали из-за стола, Эрван непререкаемым тоном приказал:

– Идем в гостиную, мне надо кое-что вам сказать.

Гаэль прикусила губу, Лоик заворчал. Ну конечно, Эрван заговорит о наследстве: наличные, спрятанные в Швейцарии, акции разных темных компаний, долевое участие в шахтах, пробитых в отвесных скалах, – самым крутым было выговорить названия районов, где они располагались, – и все это замешено на нелегальных махинациях. Не считая того, что Морван оставил столько же бабок, сколько врагов, – придется выдержать не одно сражение, чтобы заполучить его добро.

Хотя в одном они всегда сходились: в отказе и пальцем прикоснуться к этим залежам. Ни один из них не желал жить за счет зверя – зверя сдохшего и позорного. Но сегодня вечером Гаэль подрастеряла свою решимость. Она забралась в кресло, где сидела до ужина. Пока что все, на что она была способна, – это мурлыкать, глядя на огонь, и слушать.

Внезапно ее охватил новый страх: речь пойдет и о коме Мэгги. Отключать? Не отключать? Такая дилемма предполагала, что придется вывернуть все свое нутро наизнанку, а это было выше ее сил. На кладбище удалось избежать мелодрамы. Неужели вечером от нее никуда не деться?

Но Эрван, конечно же, приготовил им совсем иной десерт:

– Вы никогда не задавались вопросом, зачем я уехал в Африку.

Гаэль вдруг поняла, что погребение было лишь формальностью – настоящие потрясения ждут их сейчас. Стоя у камина, брат заговорил монотонным, почти отсутствующим голосом, не прекращая ворошить дрова в очаге, словно поддерживал огонь в великой топке истины.

На протяжении двух часов, в молчании, нарушаемом только каплями дождя и треском углей, он рассказывал безумную историю происхождения их отца. Они все давно уже подозревали, что Падре не был ни бретонцем, ни наследником династии шуанов, но никто не был готов ни к женщине, обритой во время Освобождения, ни к маленькому мальчику в заточении, ни к развратной матери с вырезанной на лбу свастикой, подвергающей грубому сексуальному насилию собственного сына, а потом умершей и гниющей радом со своим Kleiner Bastard.