Конго Реквием - Жан-Кристоф Гранже

Шорох листьев заставил его поднять глаза. Тьерри Фарабо появился справа, в десятке метров. Он все еще держал руку согнутой, отведя локоть – как ковбой. Он стрелял из укрытия в лесу, а его точность свидетельствовала о настоящем опыте в обращении с огнестрельным оружием – следы его бурного прошлого охотника в Заире.

Рефлекторно Эрван втянул голову в плечи и увидел, как Фарабо пролезает под колючей проволокой. На долю секунды он подумал о кетчисте, выбирающемся на ринг. Матч века.

Он снова упал на правый бок, зажав руками живот и глядя, как к нему медленно движется противник. Его физиономия не имела ничего общего с портретом, который выдала программа по устареванию внешности. На нем были очки с толстыми линзами – той модели, которую оплачивает страховка. Правый глаз, несоразмерно увеличенный, казалось, сейчас выпрыгнет из орбиты. Второй, напротив, наполовину прикрытый, был словно вдавлен в череп ударом кулака. Плоть сползла с лица, обнажив голый череп – острые скулы, впалые щеки, выступающие челюсти. Самым ужасным была гримаса, которая кривила рот, открывая пожелтевшие зубы.

Еще одна пуля.

На этот раз колдун стрелял с вытянутой руки.

Эрван содрогнулся, уронив дергающуюся голову во влажную траву. Смерть ждет на лугу…[134] Плечи коснулись ринга, отсчет пошел. Один, два, три… Затеряться в бесконечности небес, прежде чем угаснуть. Четыре, пять, шесть… Сколько еще пуль у этой сволочи? Семь, восемь, девять… Он появился в его поле зрения и заслонил солнце, направив пистолет в точку прямо над лицом Эрвана.

Сколько у тебя еще пуль, говнюк?

Фарабо снова нажал на спуск. В ответ щелчок – то ли оружие заклинило, то ли магазин пуст. Он тупо уставился на пистолет, потом отбросил его подальше, схватил Эрвана за ворот и потащил к изгороди. Толкнул на заграждение и, переступив через него, принялся с ворчанием сдирать с ближайшего столбика верхний ряд колючей проволоки. Даже в этом состоянии Эрван отметил его силу: Бабадук[135] походил на потрепанного бомжа, но витаминчики доброго доктора Ласея придали ему сверхчеловеческую мощь.

Одним движением Фарабо обернул вокруг горла Эрвана свою колючую гарроту из металлических шипов и, надавив коленом на раненую грудь, потянул изо всех сил. Эрван не чувствовал больше ничего, кроме испепеляющей его сверху донизу боли.

Фарабо потянул еще, зажав проволоку двумя кулаками. Эрван задыхался, как агонизирующая рыба: кровь больше не доходила до мозга, выплескиваясь через разодранное горло. Он даже не увидит, как мгновенно прокручивается вся его жизнь. Ему придется довольствоваться этой мерзкой мордой, пускающей слюни над ним.

Шипы вонзились глубже. Он больше не мог шевельнуться. В кости проникал холод смерти. Сердечный ритм замедлялся. На поверхности сознания всплывали, как вулканические пузырьки, формулировки: «Лезвие перерезало гортань на уровне голосовой щели», «Острие проникло в пищевод и наружные яремные вены», «Ранение расположено между грудинно-ключично-сосковыми мышцами»… Выдержки из отчета о его собственном вскрытии…

И вдруг половина лица Фарабо разлетелась осколками на фоне синего неба. Плоть, кости и глаза рассеялись в утреннем свете. Давление проволоки разом ослабло. Голова Эрвана упала подбородком на грудь. Последним усилием он поднял глаза и увидел очень четко вырисовывающегося на фоне дальней стены сосен Лоика, бегущего к нему. И еще четче: пистолет в его руке. Тот самый, который солдаты в действительности не нашли, а Лоик сохранил втихаря, чтобы прикончить убийцу сестры.

Эрван постарался не дышать, чтобы сберечь последние капли крови. Это не так просто. И снова абсурдные слова заполнили мозг: «дальность стрельбы», «устойчивость траектории», «рассеянная энергия», «сила ветра» и еще немало баллистических терминов, смысл которых он забыл. Целая куча параметров, которые делали крайне проблематичной меткость пули, посланной с такой дистанции.

Но не для Лоика.

Чудом виртуозности он умудрился поразить цель на расстоянии более двухсот метров – и не просто поразить: тот факт, что он просто-напросто разнес ему череп, означал, что пуля сохранила максимальную энергию и шла по самой чистой траектории. Лоик заключил договор со свинцом и огнем.

В последний момент перед тем, как потерять сознание, Эрван уловил гудение над головой. Он попытался шевельнуться, но колючий ошейник не допускал ни малейшего движения, а веки стали слишком тяжелыми. Однако, несмотря на похоронный звон в сердце, которое билось все глуше, он узнал «Super Puma».

Их засекли. Они победили. Его спасут. Секундный порыв позволил Эрвану открыть глаза и мигнуть прямо в солнце. В белом сполохе ему потребовалось одно мгновение, чтобы осознать то, что он увидел: среди травы, полегшей под воздушной волной от лопастей, Лоик на коленях над Фарабо рвал то, что оставалось у того от лица, выкрикивая имя Гаэль.

Лоик был один на похоронах Гаэль. И Гаэль была одна в склепе на кладбище Монпарнас.

Он никого не предупредил, за исключением Софии, которая предложила пойти с ним. Он отказался. Эти похороны были завершением крестного пути, по которому он шел в одиночестве уже четыре дня, сначала в Бресте, в морге «Cavale blanche», потом в холодильной комнате парижского похоронного бюро – того же самого, которое укладывало в гроб их отца. После вскрытия он вызвал из Парижа лучшего танатопрактика, чтобы тот восстановил красоту Гаэль (и выдержал сражение с Клемантом, судебно-медицинским экспертом из Бреста, чтобы ей не обривали голову). Потом сам одел ее в комнате, ледяной, как часовня, только без запаха ладана, а дальше отследил ее перевозку на самолете. Обратный маршрут – за исключением нескольких деталей – по сравнению с тем, который он организовал для гроба отца.

После столкновения с Фарабо Лоик действовал как сомнамбула в плену у собственного кошмара. Наметив цель – устроить скромные и безупречные похороны сестры, – он ни разу не глянул по сторонам, отбрасывая любую мысль, которая не касалась непосредственно процедур. Дать волю рассудку означало взорвать его. Так он и плыл, что днем, что ночью, спустив все паруса, переведя мотор на самые малые обороты, опасаясь бушующего ветра отчаяния и безумия, который его подстерегал.

Чудом Эрван выжил. Вертолет перебросил его сразу в «Cavale blanche» – к тому моменту он уже погрузился в кому. «Тем лучше», – сказали медики. Чтобы выдержать все манипуляции, которых требовало его состояние, лучше было ничего не осознавать. Эрван получил три пули. Первая прошла под левой ключицей, пробив ткани, потом срикошетила о лопатку, прежде чем выйти наружу. Эта рана, хоть и была ближе других к сердцу, оказалась наименее серьезной. Вторая пуля проникла в брюшную полость, отклонилась от первичного направления, поразив двенадцатое ребро, и зарылась в желудок. На ее извлечение ушло два часа работы. Третий снаряд попал в паховую складку, разрушив мускулы и ткани, но не повредив никакого органа.

Самым сложным и критичным было остановить внутреннее кровотечение и восстановить горло. Шипы разодрали трахею, гортань и задели пищевод. Наложив швы на раны, врачи приступили к голосовым связкам, тиреоидно-аритеноидным мускулам и ложным голосовым связкам. Потребовались долгие часы дополнительных операций, и хирурги – двое из которых прибыли из парижского военного госпиталя Валь-де-Грас – были настроены не слишком оптимистично.

Двадцать четыре часа ожидания, чтобы с уверенностью сказать, что непосредственная опасность для жизни миновала, но проблема осложнений никуда не делась: печень сильно пострадала, и было маловероятно, что к Эрвану вернется способность говорить. Лоик принял последнее известие с фатализмом: главное, чтобы старший остался на борту. В любом случае, утешался он в отупении, Эрван никогда не был особо разговорчив.

Лоик снял номер в гостинице в Бресте, но так там и не показался. Он ютился в госпитале, и когда не сидел у изголовья брата, то пребывал двумя этажами ниже, у останков сестры. Он просто стоял рядом, широко раскрыв глаза, и смотрел на нее. Иногда он тихонько говорил с ней или напевал слова старого шлягера Кэта Стивенса:

My lady D’ArbanvilleYou look so cold tonightYour lips feel like winterYour skin has turned to white…[136]

Лоик встряхнулся. Надгробная речь священника подходила к концу. Почему священника? У него не хватило сил отказаться от классической церемонии. Но когда церковник попросил описать, каким человеком была его сестра, он ответил: «В ней не было ничего особенного. Главное, будьте кратки».

А что он мог сказать? Что подростком она постоянно пыталась уничтожить себя, уморив голодом? А потом старалась жить всем назло, став проституткой? Что ее единственная мечта – кино – отвергла ее?

– Сюда, пожалуйста.

Священник приглашал его зайти в склеп и встать рядом с могилой, чтобы бросить туда розу, которую ему выдали. Дежавю. Эрван был прав, когда отказался от цветов на похоронах отца. Сегодня Лоику стоило поступить так же.